В класс, где хорошие мальчики и девочки, я не попадаю, наверное, не время ещё, а просто плыву в чёрной реке. Я просыпаюсь медленно, будто нехотя, но слышу, как какой-то дядя громко называет моё имя. Прислушавшись, я не понимаю, о чём он говорит, но запоминаю, чтобы потом рассказать девочкам и мальчикам во сне.

– Алёна Синицына, семь полных лет, удлинение интервала, оперирована по поводу врождённого порока сердца, – произносит этот самый голос. – Показан кардиостимулятор, сердечная недостаточность… Сирота.

– Да, это приговор, – соглашается с ним женский голос. – А вторая?

– Татьяна Варфоломеева, пятнадцать полных лет, паралич нижних конечностей, – со вздохом сообщает дяденька. – Сирота.

– Вот чего маленькая так вцепилась, – произносит тётенька. – Усыпить было бы милосерднее, а так…

Голоса удаляются, при этом я опять засыпаю, на этот раз обнаружившись в том самом классе, где хорошие. Та самая девочка, которая меня в прошлый раз на руки брала, улыбается и опять делает то же самое, отчего я тоже улыбаюсь. Она не спешит меня за стол усадить, а держит, отчего я начинаю думать, что хорошая.

– Расскажи нам о том, как день та девочка провела, – мягко просит меня хорошая девочка.

– Сначала было всё, как всегда, – начинаю я. – А потом Таня, это такая девочка, как вы, почти тётя, она принялась со мной ходить.

– Защитницу обрела малышка, – говорит какой-то мальчик.

– Погоди, не всё так просто, – грустно говорит девочка, у которой на руках я.

И я рассказываю всё-всё. И о мячиках, и о том, что плохо дышится. И о том, что на нас напали, чтобы хорошими сделать, потому что у Тани тоже нет мамы. Я говорю о том, как нас делали хорошими и где я проснулась.

– Можешь как можно точнее рассказать, что говорили те двое? – я вижу учителя, появившегося неизвестно откуда.

– Конечно! – киваю я и начинаю говорить, причём мне кажется, я дословно запомнила.

– Учитель, а что значит «усыпить»? – не понимает та, что меня на руках держит.

– Убить, – коротко отвечает он. – У девочек нет выбора. Скорее всего, мы видимся в последний раз.

– Ой… Это потому, что вторая парализована? Их убьют, как «бесполезных членов общества» в мире Тау? – интересуется какой-то мальчик и добавляет затем. – У них нет выхода, а мы не успеем.

– С учётом того, что не знаем, где они находятся, да, – тяжело вздыхает учитель. – Что же, другого выхода нет.

Покачивающая меня на руках девочка кивает и начинает рассказывать мне, что делать нужно. Нам желательно с Таней снаружи оказаться. Возможно, у добрых тётенек и дяденек есть повозка для Тани, потому что она ходить не может, и тогда нужно будет попроситься погулять.

– А зачем? – спрашиваю я.

– Потому что иначе будет совсем плохо, – грустно глядя на меня, говорит мне эта хорошая девочка.

Во время какого-то «Испытания» мы не сможем видеться, но это не навсегда. Когда оно закончится, я совершенно точно буду хорошей девочкой и Таня тоже, поэтому пугаться не надо, а нужно будет попросить там, где я окажусь, позвать Академию. И мне кто угодно поможет. Это так странно… Но я же послушная? Послушная. Значит, так и сделаю.

Проснувшись, я потягиваюсь, хоть и сложно немного, а потом смотрю на Таню. Она открыла уже глаза и плачет. Её кровать почему-то совсем рядом стоит, поэтому я поднимаюсь и «обнимаю» её. А она «обнимает» меня в ответ. Я это слово тоже во сне узнала, и как правильно надо это делать, тоже. Это так необыкновенно, что я просто замираю.

– Я ног не чувствую, – говорит мне Таня, – значит, меня выкинут.

– Нас усыпят, наверное, – отвечаю я ей. – Так дяденька сказал.

– Как усыпят? – она делает круглые глаза, а я пожимаю плечами.

Ой, но во сне же Тани нет, и если мне сделают так, чтобы я навсегда осталась в том классе, где хорошие мальчики и девочки, то как она будет? Значит, нужно поступить, как послушная девочка. В этот момент из коридора доносятся голоса. Желающая что-то сказать Таня замирает с открытым ртом, а я прислушиваюсь.

– Если Синицына неожиданно умрёт, это никого не удивит, – слышу я уже знакомый голос дяденьки. – От неё второй опекун уже отказался, так что…

В комнату, где мы находимся, заходят двое улыбающихся дяденек. Они оба смотрят на меня так, как будто меня тут нет совсем, а потом подходят к кровати. Один сдёргивает одеяло, под которым оказывается, что Таня почти совсем раздета, и что-то делает с её ножками. Он поднимает голову и кивает второму.

– У тебя паралич нижних конечностей, – говорит ей дяденька, – поэтому ты теперь будешь на кресле.

Таня опять начинает плакать, а ему это нравится, потому что дяденьки улыбаются. А та девочка из сна как-то сказала мне, что, когда кто-то плачет, это плохо, и нечему тут смеяться. Значит, дяденьки плохие? Я не знаю, но решаю сделать так, как мне во сне сказали, потому что от улыбок дяденек становится страшно, как перед подарками.

– Скажите, пожалуйста, – обращаюсь я к ним, – а мы можем немножко погулять?

– Свыкнуться хотите, – кивает дяденька. – Можете, сейчас вам одежду принесут.

– Спасибо, – благодарю я, а Таня смотрит на меня, как будто чего-то не понимает.

– Зачем? – наконец спрашивает она.

– Я не хочу, чтобы ты плакала, – говорю я ей, – потому что ты очень хорошая.

– Не понимаю, – признаётся она, ведь я же ей не сказала ещё, что будет, но будь по-твоему.

Таня плачет даже тогда, когда приходит тётенька, чтобы её одеть и мне помочь. И вот эта тётенька делает нам обоим, ну это, которое «гладить». Она какая-то не такая, как все. С грустью на нас обеих смотрит, а потом засовывает в карман Таниной куртки целых четыре куска хлеба!

– Покушайте, маленькие мои, – говорит эта тётенька. – За что только вам такое…

– Ну я же плохая девочка, – объясняю я тёте, – наверное, поэтому…

– Ты очень хорошая девочка, – тётенька прижимает меня к себе. – Ангел маленький… Я бы взяла вас, да не дадут мне.

Она пересаживает Таню в такую коляску с большими колесами и начинает объяснять, как ей управлять. Ну я тоже слушаю, потому что важные же вещи объясняет. Тётенька заканчивает с объяснениями и провожает нас на выход, при этом руками катит коляску. Значит, в этой штуке Таня сможет двигаться. Это хорошо, потому что я её не утащу, но пока мы едем в парк, который возле больницы.

– Даже не знаю, – подумав, говорит Таня мне. – Вряд ли в детском доме будет хуже, чем у дяди Валеры. Вас там бьют?

– Нас охорашивают, и ещё подарки бывают, – объясняю я ей. – Ну я же плохая девочка, меня надо делать хорошей. А когда буду хорошей, у меня появится… мама… – это слово я шепчу.

– Маленькая моя… – она останавливается и тянется ко мне, чтобы обнять, а я обнимаю её и понимаю, что всё правильно сказала девочка из сна. Нам лучше оказаться там, где не будет никого, потому что Таня плачет.

– Закрой глаза, – прошу я её, а когда она делает так, то тоже зажмуриваюсь, делаю жест руками и прошу кого-то пустить нас. Потом вспоминаю ту самую фразу – и в этот миг что-то меняется.

Я открываю глаза, сразу же увидев, что парка и больницы больше нет. Вокруг нас лес, и он… добрый. Я чувствую, что он добрый, поэтому поступаю, как в сказке. Таня оглядывается, не понимая, где мы оказались, а я кланяюсь, как в мультике и говорю:

– Здравствуй, дедушка Лес, – я припоминаю, что нужно извиниться, потому что мы без спросу пришли. – Прости, что мы без спросу, но у нас так получилось.

– О чём ты говоришь? – спрашивает меня Таня. Она испугана, по-моему. – И где мы?

– Здесь есть только мы, – повторяю я объяснения той девочки из сна. – Мы в сказке, поэтому бояться не надо. Вот это волшебный лес, и мы тут теперь живём, понимаешь?

– Нет, – отвечает она мне, снова начиная плакать. – Я с ума сошла?

– Ну нет же, – я обнимаю Таню. – Я же говорю – мы в сказке, ну как ты не понимаешь! А можно… – я запинаюсь, как могу жалобно на неё глядя.