Проснувшись, узнаю, что меня скоро вы-пи-шут. Тётенька, которая новая, но очень добрая тоже, называет меня «всякой» и говорит, что пока я лежу, то хорошей не стану, потому что кровать занимаю зря. После этого я и сама хочу поскорее, чтобы случилось то самое слово. Хочется мне очень быть хорошей, поэтому я говорю тётеньке «спасибо», а она даёт мне имя. Сегодня меня коротко зовут, но это же лучше, чем совсем без имени?

Меня пытаются поставить на ноги, но это почему-то не получается. Я понимаю, что, пока лежала, стала ещё более плохой, потому что начинаю падать, когда меня поставить хотят. Это очень обидно, ведь я падаю даже тогда, когда тётенька меня за волосы охорашивает и симулянткой называет. Но потом приходит другая тётя и говорит, что эта добрая тётя перепутала и надо не меня вы-пи-сы-вать. Ну вот… Я чуть не плачу от обиды – ну как так не меня?

Мне говорят, что я должна ещё полежать, а то не смогу ходить и не получу подарки. А подарков хочется, потому что от них я быстрее хорошей становлюсь. Но после подарков тоже иногда ходить не можется, значит, надо полежать, потому что ползаю я плохо, уже проверяла, когда пить захотелось.

Поэтому та тётенька, которая перепутала, приносит целых три шприца – это такие штуки, которыми в больнице охорашивают, и начитает пытаться сделать меня хорошей. Я очень стараюсь похорошеть, даже хныкаю и выгибаюсь. Ой, нет, выгибаюсь я просто так, потому что это не моё желание, но молчу изо всех сил, чтобы не обижать хорошую тётеньку.

Но у тётеньки что-то не выходит, потому что приходит дяденька. Он в очках, но очень сердитый. Наверное, сразу сможет сделать меня хорошей, поэтому я ему улыбаюсь, а он удивляется. Но тётенька, которая меня охорашивает, чего-то сильно пугается и убегает.

– Ты не кричишь, почему? – интересуется этот дяденька. – Ведь тебе больно.

– Мне всегда больно, – отвечаю я ему. – Тётенька делает меня хорошей, потому что я плохая девочка.

Он проводит рукой по моим волосам, тяжело вздыхает и уходит. А вместо него приходит другой дядя. На нём нет халата, и он очень злой. И даже, наверное, страшный, потому что он говорит мне, что я и так хорошая. Но я-то знаю, что я плохая девочка, иначе зачем бы меня охорашивали? Значит, этот дяденька не хочет, чтобы я была хорошей, а желает меня мечты лишить. Поэтому я очень горько плачу. Он ещё пытается что-то сказать, но я не слушаю его, закрываясь подушкой, ведь я хочу быть хорошей, а он… а он… он…

***

Вот после этого меня почти не охорашивают целых две недели, а потом разрешают ходить, и при этом со мной обходятся так, как будто я хорошая девочка. Сначала мне очень стыдно от этого, а потом я понимаю – они просто играют, ну, как будто я хорошая. Понарошку хорошая, а хочется быть на самом деле, и от этого становится грустно.

Я ещё не очень хорошо хожу и быстро устаю, но меня отдают какой-то доброй тётеньке. Она сначала понарошку улыбается, а в машине сразу же хвалит меня. Теперь меня зовут «калека», и, услышав своё новое имя, я улыбаюсь. Добрая тётенька, имени которой я не запоминаю, говорит мне, что теперь будут подарки, отчего я очень сильно радуюсь. Она подарки, правда, как-то иначе называет, но я всё равно предвкушаю.

Меня, оказывается, в другой дом для плохих детей отдали, и школа будет другая, поэтому, наверное, тётя подарки иначе называет. Но самое главное – она хочет сделать меня хорошей, не собираясь играть в ту игру, в которую в больнице играли. Я так рада! И ещё она разрешила плакать!

Тётенька привозит меня в дом, который от предыдущего только высокими воротами отличается, и отводит в спальню. Тут кроме меня ещё десять девочек, и они почему-то все дрожат, когда тётеньку видят. А почему? Она же добрая! Вон сколько сразу наобещала! Я здесь, наверное, быстро стану хорошей – и тогда будет мама.

– А почему ты боишься? – спрашиваю я ту девочку, которая рядом на кровати дрожит.

– Тина Георгиевна страшная, она так на-наказывает! – девочка почти плачет.

Я задумываюсь. Наверное, эти девочки настолько плохие, что не хотят делаться хорошими. Но я же хочу? Поэтому я предлагаю этой девочке, если что, говорить, что я во всем виновата. Во-первых, это правда, а во-вторых, я тогда стану хорошей быстрее. Они глупые, эти девочки, не понимают, что подарки нужны для того, чтобы быть хорошими! Но я не буду им этого говорить, потому что тогда они сами захотят быть хорошими, а мне больше надо. Ну я же плохая девочка, значит могу чуть-чуть о себе позаботиться.

Я расспрашиваю о том, что здесь принято, что не принято, – отличий от предыдущего дома нет совсем, значит, мне перепривыкать не придётся. Это очень хорошо, потому что я не запоминаю что-то новое. Я сажусь на кровать, а потом меня сразу же ведут в столовую другие девочки, потому что опаздывать нельзя. Ну это понятно, что нельзя, везде же так.

Обед ничем от предыдущего дома не отличается, значит, всё остальное тоже. То есть будет ужин, потом подарки, а там и спать можно будет. Получается, ничего нового. Надо только узнать, иду ли завтра в школу, и если да, то где она находится. Потому что не настолько я плохая. Значит, подожду вечера и тогда перед подарками спрошу.

После обеда мне дают школьную форму и ранец. Мне нужно всё правильно там сложить и карандашики заточить. И ещё что-то сделать, только я не помню, что именно. Надо спросить девочек, потому что иначе меня могут отказаться охорашивать и будет обидно.

К школе я готовлюсь весь день, а девочки в спальне мне помогают. Они хорошие, только глупые, но всё равно помогают, я даже не знаю почему. Наверное, девочки считают, что все плохие должны держаться вместе, чтобы нас было проще делать хорошими. Это правильно, хотя всё равно подарки каждой отдельно выдают, – вряд ли же всем вместе будут?

И вот вечером меня даже до ужина зовут к доброй тётеньке. Значит, получается, ужина не будет, и это грустно. Кушать-то хочется всегда, даже такой плохой девочке, как я. Я, конечно, не возражаю, тётеньке же виднее, как меня хорошей делать, вот. Прихожу к ней, здороваюсь ещё раз, и она начинает мне рассказывать, что я очень-очень плохая девочка, поэтому меня надо делать хорошей каждый день, и тогда, может быть, что-то получится. С этим я согласна и сразу готовлюсь к подаркам, как в прошлом доме меня научили.

Тётенька хвалит меня, говоря, что даже такая «тупая калека» может запомнить, как нужно правильно делать. Я улыбаюсь, потому что похвалили же, а потом… Потом я не помню, потому что вдруг оказываюсь в своей кровати. Ну раз я там лежу, значит, она моя. А вокруг девочки плачут почти хором, правда, я не понимаю почему. При этом мне трудно дышится, но так бывает от подарков, я помню.

– А почему вы плачете? – хрипло спрашиваю я, пытаясь вспомнить, какие были подарки.

– Тебя до крови… – всхлипывает девочка, имени которой я не помню. – И сюда просто бросили.

– А, это подарки такие, – пытаюсь я улыбнуться, но почему-то не получается. – От них я когда-нибудь стану хорошей!

– Хорошей? – удивляются другие. – Но…

– Кто тут не спит?! – слышу я голос доброй тётеньки, и девочки сразу разбегаются по кроватям.

Я всё пытаюсь вспомнить про подарки, но не могу. И шевелиться почему-то не получается ещё, хотя боль не такая сильная, по-моему. Но мне тяжело дышится, руки очень слабые, и… кажется, засыпаю. Наверное, я сегодня стала чуточку лучше, и скоро у меня появится мамочка. Надо только верить в то, что она появится, и всё.

Наверное, от радости, что мне такие подарки достались, я невнимательная в моём сне, и меня находят. Это очень обидно, потому что меня теперь, наверное, выгонят и я больше не смогу мечтать о том времени, когда хорошей буду.

– Учитель! Кто это? – вскрикивает старшая девочка, беря меня на руки, но не за волосы или за шиворот, а прямо на руки, как будто я хорошая.

– Маленький ребёнок, человеческий, насколько я вижу, – произносит тот, которого учителем назвали. – Очень интересно. Как тебя зовут? – спрашивает он меня.