– А вы мне подарки дадите или просто хорошей делать будете? – интересуюсь я, потому что холодно уже.

– Подарки? – тётя в белом явно не понимает, ну или просто играет так. – Какие подарки?

– Ну жгучие такие, – объясняю я. – Которые потом долго чувствуются, и я даже становлюсь чуточку хорошей.

– Вызываем, – кивает сложноназванная. – Пусть ругаются, но я человек, а не животное.

Тётеньки о чём-то ещё говорят, а я вдруг неожиданно засыпаю. Я в последнее время часто засыпаю, отчего доброй тёте сложнее меня хорошей делать. Наверное, я засыпаю, потому что я очень плохая девочка и фу такой быть. Но сплю я недолго, даже и не вижу той комнаты, в которой взрослые мальчики и девочки сидят. А проснувшись, вдруг вижу, что к тётенькам и дяденьки присоединились.

Я не очень понимаю, что происходит, но жду, когда наконец подарки будут. И тут я понимаю: меня сначала охорашивать решили! Ну, когда лежишь и ждёшь первого подарка. Другие девочки от этого очень горько плачут, а я нет, потому что мне всё равно, когда начнут. Правда, в доме для плохих девочек когда подарки раздают, надо кричать, а то добрая тётя расстроится. А как здесь?

– Тётенька, – обращаюсь я к той, что ближе ко мне стоит, – а кричать надо громко?

– Зачем кричать? – спрашивает она меня.

– Ну, чтобы вам приятно было, – объясняю я это, как что-то само собой разумеющееся.

– Не надо кричать, – вздыхает она, а затем меня заворачивают в простынку и куда-то уносят.

Наверное, меня понесли туда, где всех охорашивают, чтобы далеко не ходить? Я не знаю ответа, но затем оказываюсь в ещё одной комнате, только маленькой очень. Меня кладут на кровать, но переворачиваться не разрешают. Просто кладут и начинают проводить рукой по волосам. Это приятно, но я же не заслужила, наверное.

– Витя, – зовёт какая-то тётенька, – почему ребёнок не одет?

– Вика, ты не хочешь этого знать, – качает головой дяденька, который меня принёс. – И я бы с удовольствием не знал.

– Вот как… – тётя садится рядом со мной и начинает мне рассказывать, что я хорошая.

– Вы, наверное, перепутали, – останавливаю я её. – Я очень плохая девочка, очень-очень.

– Имени своего не знает, выглядит так, что у школьной медсестры чуть сердце не сдало, – рассказывает дяденька. – Избиение называет подарками и охорашиванием, ещё надо?

– С ума сошла? – тихо спрашивает тётя. – Седина в семь лет как бы намекает…

Меня начинает качать и подбрасывать, а сверху что-то громко воет. Они ещё разговаривают между собой, а я опять засыпаю, но тут же просыпаюсь. Дядя и тётя что-то непонятное со мной делают, но я вдруг чувствую, что дышится мне полегче. Наверное, это от того, что мне дует в нос? Меня всё качает, качает, тётенька уговаривает меня не закрывать глазки, а спать с открытыми я не умею. Поэтому приходится не спать.

Я подпрыгиваю с кроватью в последний раз, затем меня куда-то везут очень быстро, но тётя уже не говорит не засыпать, значит, можно. Становится как-то холодно, и я оказываюсь в том самом классе, где девочки и мальчики сидят. Они что-то интересное рассматривают в большом шаре, а я на них смотрю. Ну ещё не больно совсем, поэтому мне здесь нравится.

Хорошо, что они не знают обо мне, тогда бы выгнали, наверное, потому что я же плохая очень девочка, но тут меня что-то колет и тянет, заставляя просыпаться. Я открываю глаза и оглядываюсь вокруг. Я лежу в кровати. Комната всякими штуками мигающими заставлена, не знаю, как они называются, и больше никого нет. Что делать, я не знаю, поэтому смирно лежу.

– Проснулась, маленькая, – ко мне подходит какая-то тётя, только говорит с незнакомыми такими интонациями. – Пить хочешь?

– А можно? – удивляюсь я.

– Можно, но немного, – отвечает она мне. – Сейчас попьёшь и ещё поспишь, тебе надо.

– А подарки? – спрашиваю я её.

Тётенька обещает спросить о подарках, потом даёт мне немного попить через трубочку, проводит несколько раз рукой по волосам, делая приятно, и уходит. А я лежу и пытаюсь уснуть, как тётя сказала, потому что нужно быть послушной, чтобы получше охорошиться. Я закрываю глаза и начинаю мечтать о том дне, когда стану хорошей. Наверное, тогда у меня появятся мамочка и папочка и не будет больше подарков, а только тёплое молоко. И ещё кушать хотеться не будет!

Я медленно засыпаю, понимая, что хорошей меня сейчас делать не хотят. Наверное, я сейчас совсем-совсем плохая, и делать меня хорошей пока нельзя. Надо подождать, когда я чуточку похорошею, а потом можно будет. Ну, как-то так мне представляется всё. Думаю, что, когда я проснусь, мне расскажут… А если… А вдруг…

Здесь меня тоже охорашивают, но иначе. Подарков не дают, потому что я, наверное, не заслужила, зато охорашивают целых два раза в день. После еды приходит очень добрая тётенька, она меня поворачивает так, как будто подарки будут, а потом начинает охорашивать. Сначала она под меня горшок подкладывает, потому что от такого охорашивания описаться можно.

Я нахожусь в больнице, потому что у меня сердечко заболело, но это не значит, что я хорошая, что мне и показывают каждый день. Зато после каждого охорашивания мне говорят, что я стала чуть-чуть хорошей, а ради такого можно вытерпеть что угодно. Сегодня у меня «обход» – наверное, будут смотреть, как меня ещё можно охорошить. Ну, чтобы я побыстрее стала хорошей! Так хочется быть хорошей девочкой, чтобы было молочко, а не только подарки… Но, думаю, я пока не заслужила. А ещё мне сказали, что кричать и плакать не надо, поэтому приходится молчать.

Сразу после охорашивания, да такого, что я даже тихо хныкаю, приходят дяди и тёти в белом. Они меня щупают и рассматривают. Как им только не противно такую плохую девочку щупать? Они меня рассматривают, о чём-то говорят, но не охорашивают почему-то. А почему, я не знаю.

– На инъекции реагирует хорошо, – говорит какой-то дяденька. – Не плачет, несмотря на болезненность.

– А как-то объясняет? – другой дядя с белыми волосами и очками с интересом смотрит на меня.

– Правильно объясняет, Вадим Савич, – отвечает ему первый. – Для того, чтобы ей было хорошо. Это-то и странно, потому что ребёнок травмированный. Ей бы кардиостимулятор…

– Девочка сирота, стимуляторы дороги, – объясняет тот, у которого белые волосы. – Поставим в очередь, и как повезёт.

– А что это, о чём вы говорите? – интересуюсь я.

Но они мне не отвечают, а просто уходят, зато приходит добрая тётенька. Она мне говорит, что я слишком любопытная, поэтому должна молчать. Я не понимаю, почему должна молчать, но тётенька грозится, что за моё ненужное любопытство у меня будет ещё что-то, а потом уходит и приходит через недолгое время, чтобы опять постараться меня хорошей сделать, но я почему-то засыпаю.

Потом я не помню, но, когда просыпаюсь, той хорошей тётеньки уже нет, а ко мне приходит другая. Она ещё добрее, потому что хвалит меня разными словами, и ещё называет. Я ей очень благодарна даже за то, что она меня ладонью по голове немножко охорашивает. А потом я уже нормально засыпаю, чтобы в том месте оказаться, где много старших мальчиков и девочек. Они меня не видят, потому что я прячусь под стол.

Я слушаю, о чём они говорят, но сижу тихо-тихо, чтобы не заметили. Высокий дяденька рассказывает мальчикам и девочкам о каких-то «мирах», но я не понимаю, что это такое. Мне просто нравится слушать его голос, потому что он мягкий и от него хочется плакать. Хорошо всё-таки тем, которые не такие плохие, как я. Если бы со мной так разговаривали, я бы, наверное, плакала весь день, потому что тепло становится.

Я знаю: если они меня найдут, то сразу же отвернутся, потому что противно же от такой плохой девочки должно быть. Но, может, если я смогу стать хорошей, меня примут? Я не знаю, потому что как бывает у хороших мальчиков и девочек, вижу только во сне. К счастью, они не знают, что тут такая бяка сидит и подслушивает.

Я просто представляю на минутку всего, что я не плохая девочка, а наоборот. И со мной тоже так разговаривают, дают тёплое молочко и больше не охорашивают. Зато у меня мама есть. И папа, наверное, тоже. Ну, помечтать же можно? Вот я и мечтаю, потому что проснусь-то я опять плохой, и очень добрые дяди и тёти будут стараться меня сделать хорошей. Они такие милые, стараются изо всех сил, а я всё не хорошею, а ещё и засыпаю, когда нужно хорошей становиться! Бяка я…