Хоть заднице и мягко, сидеть всё равно как-то неудобно. Поёрзал, не помогло, да и пёс с ним. Качка как на лодочке катаюсь. От рабов потом несёт, они вообще что ли не моются?
Делаю щель в занавесе и смотрю на проснувшийся Рансбур. Взгляд сразу же примечает патруль стражи. Их количество на этой неделе резко увеличилось. Всё ищут того арестанта, Джека Мстителя, который оставил их с носом в моём присутствии.
Его уж поди и след простыл, долго телились, он наверняка сразу покинул столицу. Или нет? Погоню, говорят, по всем дорогам отправляли. Так что, действительно, может всё ещё в городе скрываться. Рансбур большой, тут столько трущоб и пустырей, складских, мастеровых и скотных районов, что найти человека весьма не просто.
— Господин, — кричит мне сидевшая на углу улицы и площади нищенка. — Подайте на лепёшку. — тянет в мою сторону руку.
При мне на такие случаи специально разменянные Сергием мелкие медяки по одному и три зольда. Извлекаю горсть и швыряю в сторону старухи. Не я такой, жизнь такая. В том смысле, что по другому я себя вести не могу. Пока, во всяком случае.
Мыслями опять возвращаюсь к Мстителю. И увеличенное число стражников на площади тому причиной, и подвешенный за ноги труп сваренного в смоле преступника. А как раз сегодня должны были казнить этого милорда Джека.
Ему, правда, должны были отрубить голову, что радует. Имею в виду, если когда-нибудь допрыгаюсь до своей казни, то никаких чудовищных мучений мне испытать не придётся, просто, меч вжух, и голова с плеч прочь, стук-стук по доскам эшафота. Иная расправа благородным не грозит, даже тем, кого на смерть отправляет церковный трибунал за ересь или служение тёмным культам. Насколько помню, на Земле было несколько по иному.
Да, сбежавший арестант являлся дворянином, но не с рождения, а как и моя Берта ставший милордом после обретения дара. Чем он так насолил короне, что его решили казнить? Как я понял, он один из трёх лидеров бушевавшего почти год восстания.
Что заставило получившего дворянство молодого одарённого бросить посреди учёбы университет, уехать в провинцию и организовать там захват замок барона, своего бывшего господина, толком никто моим людям так и не рассказал. Нет, говорили-то много, только сведения друг другу противоречили.
Даже не стал себе этим Джеком себе голову забивать. Не удалось удовлетворить своё любопытство, что ж, как-нибудь переживу. Жил же как-то до этого.
Носилки остановились перед парадным входом в прецепторию. Столпотворения экипажей и носилок тут не наблюдалось. Не потому, что раннее утро, а просто почти все участники конклава проживают сейчас здесь. Нас только пять или шесть, кто поселился в городе. Остальные предпочитают на дорогие столичные гостиницы и питание не тратиться.
Мои парни с Эриком остаются у входа, о них и их конях позаботятся, я же иду в нашу орденскую церковь, пристроенную изнутри пентагона у восточного крыла здания. Там уже почти все собрались на утреннюю молитву, ждут только навскидку пару-тройку припозднившихся, ну, и самого прецептора.
— Милорд, ваше преподобие, Степ, милорд. — сыпятся на меня приветствия со всех сторон.
Не заблуждаюсь, зависть — сильное чувство. Настолько, что присуще порой самым чистым душам. Наверняка его в мой адрес испытывают все — молод, родовит, богат, удачлив и, что самое важное, наделён Создателем могучим магическим даром — тут и у самого равнодушного может зубы до скрежета свести.
Но на данный момент зависть придавлена плитой благодарности за мой уход в сторону от соперничества и желанием получить поддержку такой значимой фигуры как бастард Неллерский, настоятель Готлинской обители, лицо, близкое к прецептору, и лично очень могущественный. Поэтому все мне улыбаются, приветствуют и кланяются первыми. А ещё норовят протиснуться поближе, чтобы после окончания утрени раньше других присесть на мои уши.
Гордыня здесь не относится к числу смертных грехов, тем более, не считается их матерью, и всё же это последняя черта характера, которую я хотел бы в себе увидеть, так что, демонстрирую ответное дружелюбие, а своей интересной рассказчице миледи Вере, Борской настоятельнице, с которой встаю рядом, шепчу:
— Привет. Как спалось?
— После вчерашнего? Ты ещё спрашиваешь. Вообще никак. — так же тихо отвечает она и многозначительно улыбается, заметив многочисленные злые, ревнивые взгляды. — Беднягу Нору ни за что по щекам отхлестала. Настроение совсем испортилось. Этот спор с дураком Сергеем меня окончательно из себя вывел. Вот какой из него казначей?
— Никакой. — соглашаюсь, посмотрев на мордастого старика, аббата Льмежского. — Не изберут его, чего переживать-то из-за пустяков?
Мы прошли с ней к третьему ряду лавок и сели с самого края. Спинок у них не имеется, но я уже привычный. Мы тут каждый день на этой неделе отбывали вечерню.
Вера единственная женщина среди нас. Это у целителей полно женских монастырей, у нас же только один. В других-то государствах орден Молящихся имеет ещё женские аббатства, но в Кранце кроме Борского больше нет. Что ничуть не делает положение миледи Веры в нашем мужском коллективе хоть сколько легче, скорее, наоборот
Нам пришлось прервать свои шепотки, на кафедру взошёл виконт Николай Гиверский. Окинул всех острым орлиным взором, на миг задержался взглядом на мне, тут по его губам скользнула улыбка, и протянул руку к милорду Григорию, своему секретарю, а тот вложил в неё увесистую стопку листов.
Чёрт побери, кажется утреня продлится намного дольше, чем я предполагал, и кроме молитв нас ждёт обзорная лекция о сложившейся в королевстве и вокруг него обстановке.
Да, так и есть. Прокашлявшись, прецептор начал излагать проблемы, которые не дают спокойно жить Кранцу и ордену Молящихся.
Слушать мне его нет никакого смысла, я теперь и сам могу лекцию прочитать не хуже Николая Гиверского, спасибо моему алмазику с прослушивающим плетением, моей прелести.
Заклинание оказалось даже лучше, чем я думал, прочитав описания. Там ни слова не было сказано, что мне не придётся потом часами прослушивать записанные разговоры.
Оказалось же всё просто великолепно — достаточно потянуться магическим сознанием к кристаллику, как вся имеющаяся в нём информация мгновенно оказывается в моём мозге, а дальше делай что хочешь, можно выкинуть полученные сведения из головы и забыть или оставить для размышлений и анализа.
Я уже привык, что никакая бочка мёда по жизни не обходится без ложки дёгтя. Выяснил от дядюшки Андрея Торского, вице-канцлера, что на площадь выходят окна королевского кабинета, тронного зала, приёмной секретаря, а вот спальни смотрят в другую сторону. При чём здесь спальня, казалось бы? Мне же ни к чему слушать храп Эдгара и его любовные разговоры с королевой Люсиндой или маркизой Джудит. Но всё не так однозначно. Свои самые тайные беседы и разговоры король ведёт по утрам и вечерам именно в опочивальне. Она у него отдельно от супругиной.
Теперь, если я желаю узнать что-то тайное — а я очень желаю — придётся подыскать другое место для установки прослушки, и постараться, чтобы мой драгоценный камешек кто-нибудь случайно не обнаружил и не присвоил.
Пока же стал обладателем большого количества информации государственного значения. К примеру, теперь я знаю, что император Флавий Неустрашимый самый настоящий козёл. Это ведь он втянул нашего Эдгара в войну с Виталием Вторым, а когда на стороне габарийского короля выступило большинство ахорских герцогов, поддержал Кранц лишь добрыми пожеланиями и двумя обозами дрянных доспехов и оружия.
Разумеется, я не испытываю к Эдгару никаких тёплых чувств, но то как с ним поступил правитель Юстиниана ничем иным чем подлостью не является. Или политикой. С этим видом человеческой деятельности мне надо знакомиться как можно быстрей.
Узнал и про беды со сбором податей, и о запустении королевского домена, и о многом-многом другом. Скоро буду писать подробное письмо мачехе, надо будет с ней поделиться сведениями, не указывая источник. Хотя Мария и так в курсе происходящего, кузен её умершего супруга Андрей весьма сведущ в делах и время от времени доносит до неё наиболее важную информацию.
