Человек в белой одежде стоял на поляне, окруженной оливами. Толпа приблизилась к нему, скрываясь за деревьями, и притихла. В колеблющемся предательском свете факелов от толпы отделился один, без оружия, подошел к человеку в белом и сказал:

– Радуйся! Учитель! – И поцеловал его в щеку.

– Друг, для чего ты пришел? Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого?

«Иуда!» – повторил про себя Люсьен и запомнил лицо этого человека, названного Иудой.

Толпа вооруженных людей несмело приблизилась к человеку в белом.

– Кого ищете? – спросил человек в белых одеждах.

– Иисуса Назорея. – последовал ответ кого-то из воинов.

– Это я.

Услышав ответ, толпа отступила, и все воины, служители упали на землю перед человеком в белых одеждах. Люсьен, которого никто не видел, остался стоять, завороженно наблюдая то, о чем он не однажды читал.

– Я сказал вам, что это Я. – Настаивал человек в белом. Люсьен даже не удивился, понимая, что этот человек – Иисус Христос, и все это действие происходило больше чем две тысячи лет назад. Как сюда попал он сам, Люсьену в голову не приходило, вышел прогуляться в Мегаполисе и оказался в другом времени за несколько тысяч километров от дома.

Толпа, все еще опасаясь, надвинулась на Иисуса. Ближе всех оказался один из них, полуголый, в набедренной повязке. В это время Люсьен услыхал негромкий вопрос:

– Господи! Не ударить ли нам мечом?

Вслед за этим сверкнул меч, и приблизившийся упал на землю с отрубленным ухом.

– Все, взявшие меч, мечом погибнут. – Сказал Иисус, тут же поднял отрубленное ухо и одним движением руки вернул его на место, то есть человеку, только что истекавшему кровью, Иисус приставил ухо, и оно приросло! Справившись с лечением пострадавшего, Иисус спокойно сказал человеку, уже спрятавшему окровавленный меч в складках одежды:

– Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?

Вслед за этим Иисус был арестован, и его довольно осторожно повели через оливковый сад. Еще бы не осторожничать, все только что видели, как он совершил чудо, приставил на место отрубленное ухо. Толпа ушла в темноту, а Люсьен остался стоять на месте, не в силах пошевелиться. Была теплая ночь.

Утром, очень рано, он проснулся разбитым. Едва открыв глаза, Люсьен подумал: «Вот за что она меня так… жестко опустила ниже плинтуса?». Он вспоминал всё, что было между ними помимо любви. Люсьен вспомнил минимум три случая, когда совершенно бескорыстно помог Нао решить судьбоносные проблемы, за которые приличный человек будет благодарен по гроб жизни. «Но я же не ждал благодарности и тем более любви, любят-то не за что-то, а неизвестно почему. Я сам решал помочь и помогал. Нао меня не просила. Может, в паре случаев и просила? Как-то же я узнавал, что ей помощь нужна. А как? Обычно как-то невзначай, словно к слову пришлось. Еще и выпытывать приходилось. Что да как».

Люсьен пошел умываться.

Он машинально чистил зубы и смотрел на себя в зеркало в ванной комнате: «Странно, но я ее до сих пор люблю и очень сильно. А она? Моя любовь к Нао, неужели для нее это просто его пустые, ничего не значащие слова? Как же она вот так жестко со мной поступила».

Люсьен не ожидал от Нао такого удара и никакого удара вообще от нее не ожидал. «Могла бы и смягчить. Дело-то в целом житейское. Ну нашла свою любовь, с каждым может случиться. Бывает. Да и вообще, нашла и будь счастлива! Меня могла бы и не посвящать в свое счастье. Мне что, радоваться нужно было? Грамоту ей выписать на счастье? Зачем же меня так втаптывать? Из каких соображений? За что?». Люсьен вновь начал чувствовать тоску и почти физическую боль, как вчера, только слез уже не было. Он машинально умылся, потом варил кофе себе и жене Мими.

За что? Эта мысль не давала Люсьену покоя. И всё он понимал, всю сермяжную правду жизни: «Сделал доброе дело – забудь. На доброе ответили злым, а ты думал, что медаль тебе дадут? Те, кто помогает, помнят об этом дольше, чем те, кому помогают. Благодарность могут испытывать только очень и очень приличные люди. А любовь? С любовью-то как?».

Понимал, что благодарность и любовь – это совершенно разные понятия, и одно из другого не следует. Всё он понимал, но не мог распространить это свое понимание по отношению к Нао. «Она же святая! – неожиданно для себя решил Люсьен. – А не какая-то шалава или сука подзаборная! Зачем же она так меня, – Люсьен подбирал мысленно слово. – Размазала!»

Люсьен хотел каким-то образом выйти из своего жуткого состояния потери, как будто умер родной и очень близкий человек. Боль не отпускала его. Он вспомнил, что много лет назад с ним стряслось что-то очень похожее. И тогда ему тоже было больно, но теперь эта боль, кажется, в тысячу раз больней. Больно так, что руки опускаются, и невозможно отгородиться от этого чувства опустошения, пустоты и одиночества в целом мире.

Люсьен, угнетенный своим непривычным для него состоянием, всё время пытался отвлечься, перевести мысли на что-то другое. Целый день его терзала и не отпускала эта тягостная боль в душе, и всё, о чём он мог думать, это воспоминания. Погружаясь в них, Люсьен тщательно избегал воспоминаний, связанных с Нао, хотя это плохо получалось. Ему предстояло завтра ехать в аэропорт встречать Нао и ее партнера. Отказываться было поздно, и Люсьену такое даже не пришло в голову, просто написать, что обстоятельства и всё такое, не смогу, извини. Он нашел выход, вспоминал свою жизнь. Говорят, что она пролетает в мыслях перед смертью. О смерти Люсьен не думал. В этот момент. Он вспоминал отрывками и не в хронологическом порядке всё, что с ним или при его участии случилось за годы его жизни. Инстинктивно Люсьен пытался докопаться до первопричины душевной боли, которую испытывал сейчас. Он думал, что если докопаться до причины, то боль уйдет.

Вечером Люсьен лег спать рано и провалился в полусон без сновидений, полный карусели смутных мыслей.

Всю ночь Люсьен спал плохо, мысли в ночной тишине отгонять значительно сложней. Утром он чувствовал себя разбитым и опустошенным. На автопилоте умылся, заварил эспрессо себе и Мими, собиравшейся ехать на работу. Люсьен проводил Мими по обыкновению до дверей, и она дежурно чмокнула его в щеку. Он закрыл дверь и стоял перед ней, держась за только что поцелованную Мими щеку, ничего не думая, словно в ступоре.

Потом он посмотрел на часы, висевшие на стене, секундная стрелка неудержимо плыла по циферблату. «Течет, как сама жизнь, бессмысленно и беспощадно». – Подумал Люсьен и стал собираться. Он сначала хотел как-то более прилично одеться, но выбросил это из головы. «Зачем, кого обманывать? Всё как обычно, без цветов и оркестра», – решил он после недолгих сомнений. – «А вообще это полный идиотизм, зачем я согласился? На это истязание, кому что хочу доказать. Умерла, так умерла. Поздно метаться, обещал. Придется очно пройти это избиение младенцев. Черт! Нет приема против облома».

Люсьен приехал в аэропорт заранее. Припарковал машину на свободное место и прошел в терминал через рамку металлоискателя, зазвенел и был обыскан миловидной девушкой в форме охранника аэропорта.

Уставший молчать при той невыносимой боли в душе и вести себя при этом прилично, он поднял руки вверх, словно сдавался, на что девушка сказала ему:

– Не нужно так высоко. Достаточно по сторонам.

– Хорошо, – согласился Люсьен, опуская руки. – Я читал, что по инструкции осмотр мужчин ведут мужчины, а женщин женщины.

– Вы можете пройти к мужчине, если хотите, – улыбнулась девушка, показывая ручным металлоискателем в сторону очень упитанного коллеги, на котором форменная рубашка была готова отстрелить пуговицы под напором жира. «Жиртрест», – как оценил его Люсьен, – занимался осмотром пассажира в кепке.

– Нет, нет, – засмеялся Люсьен, – продолжайте меня терзать, к мужчине не хочу. Я не по этим делам. Я женщин люблю.