Ну что же. По-галочьи тут постою.
На паперти раньше – вот так…
Не сдобой-халвою я тешу семью,
А тем, что – за рупь и пятак…
Детишки!… Я их – на амбарный замок
От лютых гостей заперла…
А тут – душит горло горжеткою – смог,
Витринные лгут зеркала.
Когда завинтишься Галактикой, ты,
Спиральная очередь?… Эй,
Взамен моей выпитой вмиг красоты,
Торговец, клади, не жалей —
На ржавую руку орловских весов —
Гранитные сколы капуст,
Моркву, что промаялась до холодов
В подвале, что – Космосом – пуст!…
Закрыла глаза в очередной тюрьме…
Качаюсь – то ль танец… то ль сон…
И брежу: гудит, налетает во тьме
Малиновый, сливочный звон…
Гудошники в медные дудки дудят…
И паюсный хлеб – на возах…
Чувашки в сапфирных сережках глядят,
И в лезвийных – бесы! – глазах…
Колеса медовые снежный атлас
Прикрыл… И разрезами семг
Над церковью – радуга!… Ягодный глаз:
Слеза виноградины – сок…
И лапти – что кружево!… И Хохлома —
Янтарь по сапожной смоле…
И воск буженины!… Схожу я с ума…
И брови детей – в серебре…
И девушки – шейки их в рюшках-шарфах,
Шапчонки куничьи долой! —
Толпятся у короба: амброй пропах,
И мускусом, и резедой!…
Флакончик духов кто в кулак мне сует?…
О, запах – Египет… Марсель?…
Но брежу, но вижу – толпится народ
Поодаль, где грозная ель!…
Ну, здравствуй, Царица в висячих серьгах,
В смарагдовых бусах до пят!…
Ты держишь златых соловьев на руках
И снежных пушистых котят!
А пряники – ниже, а тут – мотовство:
Алмазов ли, стразов не счесть!…
То входит копьем под ребро – Рождество…
То – было… То – въяве?… То – есть!
И вдруг все уставились в море небес,
Сверкающих синью святой:
Раздвинув руками заоблачный лес,
Шел Ангел.
Зажглись под пятой
Морозные крыши! Лимоны дымов!
Багрянец одежд Его жег
И Север с раскольничьим духом псалмов,
И. С бубном, раскосый Восток!
Шел алый тот Ангел.
Держал узкий меч.
Держал его вниз острием.
Горели власы наподобие свеч,
И синий горел окоем.
И я увидала: за Ним, за спиной
Его, где летели крыла, —
Огнем занялся зимний мир ледяной,
Земля, где отвеку жила!
А красный тот Ангел все шел и молчал!
Глаза Его были страшны,
Огромны… Он ими юдоль примечал
От голубя и до Луны.
Весь мир застывал во багряных зрачках,
А Он все глядел и глядел —
На иней, что солью искрил на крестах,
На Божий последний удел!
Я, щеки зажавши, следила пожар!
Мир красен! Но Ангел – красней!…
Зачем Ты в ладонях сей меч удержал?…
Не поднял – в безумье огней?!
Ну что Ты стоишь?!
Ну – скорее казни
Наш праздник в венце литургий!
Взмахни! Отсеки все цветные огни
Январских ночных панагий!
И головы храмам златые сруби!
И людям сердца поизрежь!
О, даруй нам смерть!
А потом – возлюби.
А после – закрой эту брешь.
И я на колена упала пред Ним,
Пред кровью Его и огнем!…
…
…А люди запели:
– Давненько стоим…
Уж ночка, – а встали-то днем…
И я разлепила глаза в забытьи.
И я поняла, кто таков
Наш век окаянный, и братья мои,
И голод – во веки веков.
И, в смоге, перед иконостасом реклам,
Молитвою – ценник шепча,
Я так зарыдала
По красным крылам,
Взмывающим
Из-за плеча.
Вселенский холод. Минус сорок.
Скелеты мерзлых батарей.
Глаз волчий лампы: лютый ворог
Глядел бы пристальней, острей.
Воды давно горячей нету.
И валенки – что утюги.
Ну что, Великая Планета?
На сто парсек вокруг – ни зги.
Горит окно-иллюминатор
Огнем морозных хризантем.
И род на род, и брат на брата
Восстал. Грядущего не вем.
Как бы в землянке, стынут руки.
Затишье. Запросто – с ума
Сойти. Ни шороха. Ни звука.
Одна Египетская Тьма.
И шерстяное одеянье.
И ватник, ношенный отцом.
Чай. Хлеб. Такое замиранье
Бывает только пред Концом.
И прежде чем столбы восстанут,
Огонь раззявит в небе пасть —
Мои уста не перестанут
Молиться, плакать, петь и клясть.
И, комендантский час наруша,
Обочь казарм, обочь тюрьмы
Я выпущу живую душу
Из вырытой могильной тьмы!
По звездам я пойду, босая!
Раздвинет мрак нагая грудь!
… Мороз. И ватник не спасает.
Хоть чайник – под ноги толкнуть.
Согреются ступни и щеки.
Ожжет ключицу кипяток.
Придите, явленные Сроки,
Мессии, судьи и пророки,
В голодный нищий закуток.
И напою грузинским чаем,
И, чтобы не сойти с ума,
Зажгу дешевыми свечами,
Рабочих рук своих лучами
Тебя, Египетская Тьма.
