— И хотя краса звезд, — молвил Линдо, — увлекла меня далеко, но все же не сомневаюсь я, что в том великом слове, красноречивейшем из всего, что когда- либо возглашал Манвэ богам, упомянул он о звездах с еще большей нежностью, нежели я. Ибо ведайте, что сим желал он привлечь сердца богов, дабы те обдумали его замысел, и, молвив о звездах, так завершил он свою речь:

— И сие будет, — рек Манвэ, — третья попытка богов принести свет во тьму, ибо и Светильни севера и юга, и Древа равнины погубил Мэлько. Лишь в воздухе не властен Мэлько чинить зло, и посему таков мой совет: построим же судно, наполненное до краев золотым светом и сбереженной росой Лаурэлин, так что поплывет оно, подобно великой ладье, высоко над темными царствами Земли. И пролягут его далекие пути по воздуху, и изольет оно свой свет на весь мир меж Валинорэ и восточными брегами.

И Манвэ предумыслил, дабы сияющая ладья странствовала меж востоком и западом, ибо Мэлько владел севером, а Унгвэлиант — югом, в то время, как на западе простирался Валинор и благословленные королевства, а на востоке — обширные темные земли, что алкали света.

— Сказано, — изрек Линдо, — что хотя иные из богов в силу своей природы могли, буде пожелают, с великой стремительностью путешествовать чрез Вильна и нижние слои воздуха, но никто среди валар: ни сам Мэлько, ни иные, кроме лишь Манвэ, Варды и их народа, — не могли преодолеть те пределы: ибо рек Илуватар, когда отпустил он богов в мир по их желанию, что навечно пребудут они в мире, единожды войдя в него, и не покинут его до самого Великого Конца, сплетясь с нитями судьбы его и содеявшись его частью. И лишь одному Манвэ, ведая чистоту и величие его сердца, даровал Илуватар власть посещать запредельные высоты и дышать великой ясной Светлостию, что простирается столь высоко над землей, что ни тончайшая пыль, ни слабейшие запахи, ни отдаленное эхо песен и скорбей мира не проникают туда; но далеко внизу, под звездами бледно сияет земля, а тени, отбрасываемые Солнцем и Луной, движущимися к Валинору и прочь от него, трепещут на ее лике. Туда часто приходит Манвэ Сулимо и, поднявшись высоко над звездами, взирает на мир с любовью, и весьма близок он сердцу Илуватара.

Но сие всегда причиняло и поныне причиняет великую досаду Мэлько, ибо никоим способом не может он покинуть лоно земли, и, верно, вы еще узнаете, сколь сильно возросла его зависть, когда отправились в странствие сияющие суда. Но ныне надлежит сказать, что столь волнительными оказались слова Манвэ и столь великой — их мудрость, что^{[прим.11]}большая часть богов сочла его цель благой, и молвили они:

— Пусть ныне Аулэ и весь его народ примутся за создание сей светоносной ладьи, — и немногие говорили иначе, хотя сказано, что Лориэн остался недоволен, убоявшись, что исчезнут тенистые и тихие убежища, да и Вана мало о чем могла мыслить, ибо велико было ее суетное желание увидеть, как снова воссияют Древа.

Тогда изрек Аулэ:

— Возложили вы на меня задачу величайшей трудности, но сделаю я все, что в моих силах.

И просил он о помощи Варду, что создала звезды, и они вдвоем отправились прочь, надолго затерявшись во мраке.

^{Далее повествуется о том, как Аулэ и Варда не смогли изобрести вещество, которое было бы одновременно «достаточно легким, дабы парить в воздухе, и достаточно прочным, чтобы нести сияние Кулуллина»; и когда об этом стало известно, Вана и Лориэн просили, чтобы Манвэ, чей замысел потерпел неудачу, повелел Йаванне попытаться исцелить Древа.}

Тогда, наконец, повелел Манвэ, дабы Йаванна прибегла к своей силе, она же противилась, но ропот народа принудил ее, и попросила она о сиянии белом и золотом; но Манвэ и Аулэ уделили ей всего лишь два малых фиала, молвив, что если бы сие излияние имело силу исцелить Древа, то они бы уже цвели, ибо Вана и Лориэн щедро оросили их корни. Тогда Йаванна, полная скорби, восстала на равнине — трепещущая и бледная ликом, ибо великих усилий стоило ей ратоборство с судьбой. Золотой фиал держала она в правой руке, а серебряный — в левой, и, встав меж Древами, вознесла их ввысь, и тогда алое и белое пламя, подобное цветку, взметнулось из них, земля содрогнулась и пошла трещинами, а из нее поднялись подле ног Йаванны цветы и травы: белые и синие слева, алые же и золотые — справа, так что боги застыли в молчании и изумлении. Тогда, шагнув, опустошила она каждый фиал на его Древо и запела песни невянущего роста и песнь воскрешения после смерти и увядания; и внезапно песнь оборвалась. Застыла она меж Древами, и воцарилась нерушимая тишь, затем раздался страшный шум, и никто не ведал, что случилось, но Палуриэн без чувств поникла на землю; многие бросились к ней и подняли ее, она же трепетала в испуге:

— Тщетна, о дети богов, — возрыдала она, — вся моя мощь. Внемлите, по вашему желанию излила я силу мою на Землю подобно воде, и как воду приняла ее у меня Земля — ушла она, и ничего боле не могу я совершить.

А Древа стояли по — прежнему сухие и мертвые, и все проливали слезы, взирая на Йаванну. Но молвил тогда Манвэ:

— Оставьте оплакивать сей невосполнимый ущерб, о дети богов, ибо много чудесных деяний еще совершится, ведь красота не исчезла с земли, и не все замыслы богов обратились в ничто.

Но все разошлись, тем не менее, исполненные скорби, лишь Вана осталась рыдать, обняв ствол Лаурэлин.

Ныне почти угасла надежда, и на Валинор пал мрак чернее прежнего. Вана же все плакала: свои золотые волосы обвила она вокруг ствола Лаурэлин, и слезы ее тихо струились на корни. И вот, когда роса ее нежной любви коснулась Древа, нежданный проблеск озарил тьму. На глазах изумленной Ваны оттуда, куда упала первая ее слеза, поднялся усыпанный золотыми почками побег Лаурэлин, что источал свет, подобный солнечному лучу, пробившемуся из-за туч.

Тогда поспешила Вана на равнину и возвысила, как могла, свой певучий голос, так что достиг он, едва различимый, врат Валмара, но все валар услышали его. Тогда рек Омар:

— Се стенания Ваны.

Салмар же промолвил:

— Но чу! Глас ее звучит скорее радостью.

И все, что стояли поблизости, прислушались, и донеслось до них и-кал'антулиэн, сиречь «свет возвратился».

Поднялся тогда громкий шум на улицах Валмара, весь народ хлынул на равнину, и когда узрели они под Древом Вану и юный златой побег, нежданно изо всех уст грянула песнь великой хвалы и ликования. И произнес Тулкас:

— Заклятия Йаванны верней ее пророчеств!

Но Йаванна, взирая на лик Ваны, молвила:

— Увы, неверно сие, ибо меньше помогли мои заклятия, нежели нежность и любовь Ваны, а роса ее слез оказалась целительней сбереженного сияния; но что до моего предсказания, то смотри, о Тулкас, и узришь, сбудется ли оно.

Все устремляли очи на Лаурэлин, и вот, почки побега лопнули, выпустив листья чистейшего злата, несхожие с прежними, и пока смотрели они, ветвь украсилась золотыми бутонами, что сразу начали распускаться. Но как только полностью раскрылись цветы, налетел вдруг порыв ветра, сорвал их с тонких стеблей и развеял над толпой подобно искрам, и все мнили в том зло. Многие эльфы ловили сверкающие лепестки по всей равнине, собирая их в корзинки, но те, что не были сплетены из золота либо иного металла, не удержали огненных цветов и сгорели, и так лепестки пропали снова.

Один цветок был, однако, больше других, жарче сиял и ярче отливал золотом, и ветер лишь колебал его, но не сорвал; он все рос и рос, и от его лучезарного тепла появилась завязь. Когда же лепестки облетели и были бережно собраны, на ветви Лаурэлин висел плод великой красы, но все листья ветви увядали и, наконец, засохли и боле не сияли. Пока опадали они на землю, плод дивно возрос, ибо вся влага и сияние гибнущего Древа притекли в него. И соки того плода уподобились трепещущим языкам янтарно-рдяного пламени, а зерна — сверкающему золоту, оболочка же его блистала безупречной прозрачностью и гладкостью стекла, сплавленного с золотом, и сквозь нее можно было видеть, как внутри переливаются соки будто пляшет огонь в горниле. Столь усилились его свет и великолепие и возросла благодетельная тяжесть, что под его бременем ветвь поникла, и повис он пред их глазами словно огненный шар.