В Сильмариллионе (с. 87) высказано предположение, что Пророчество Севера произносил сам Мандос, «а не меньший герольд Манвэ», и его значимость, а по сути — его центральное положение в мифологии — гораздо более велико; здесь нет мысли о «суде» или «проклятьи», но только о предсказании. Это предсказание включает неясные слова «велико падение Гондолина». В сказании Падение Гондолина (в предложении, вставленном, возможно, гораздо позднее написания текста) Тургон, стоя на лестнице своего дворца среди разрушений, происходящих в его городе, промолвил те же слова, «и народ содрогнулся, ибо таковы были слова Амнона, пророка древности». Здесь Амнон (а не Амнос, как в данном тексте, что само по себе является заменой имени Эмнон) — не место, а персона (служитель Вэфантура, который произнес пророчество?). В маленькой записной книжке, упомянутой выше, появляется следующая краткая запись:

В некоторых других заметках к Утраченным Сказаниям это выглядит следующим образом:

В этих заметках Амнон может быть как местом, так и персоной. «Лилия долины» — это сам Гондолин, одно из Семи Имен которого было Лосэнгриол, позднее — Лотэнгриол, что переводится как «цветок дола или лилия долины».

В старом рассказе есть интересное утверждение (с. 166), что нолдоли никогда не пересекли бы льды, будь они уже подвержены «усталости, недугам и множеству немощей, что после, вдали от Валинора, стали их уделом», но «благословенная пища богов и их питье не иссякли в жилах их, и были они наполовину божественны». Эхо этого слышится в словах Сильмариллиона (с. 90) о том, что нолдор «недавно вышли из Благословенного Королевства и не устали еще от тягот Земли». С другой стороны, в Пророчестве Севера (там же, с. 88) специально сказано, что «хоть Эру установил для вас бессмертие в Эа, и никакая болезнь не может коснуться вас, все же можете вы быть убиты и убиты будете», и т. д.

О вероломстве Фэанорингов, уплывших на кораблях и оставивших войско Финголфина на берегах Арамана, в этой старой истории нет, разумеется, и следа; но обвинения в адрес Фэанора уже присутствуют («Шатры Ропота», с. 168). Примечательной особенностью самой ранней версии мифологии является то, что хотя большая часть повествовательной структуры была прочна и сохранилась, более поздняя «генеалогическая» структура еще едва только появляется. Тургон мыслится сыном (Финвэ) Нолэмэ, но нет предположения о том, что Фэанор был близкой родней владыке нолдоли, а другие принцы — Финголфин, Финарфин, Фингон, Фэлагунд — не появляются в каком бы то ни было виде или под каким бы то ни было именем.

^{Сказанию о Солнце и Луне предшествует «Интерлюдия» (как она названа в рукописи), где в качестве гостя Мар Ванва Тьялиэва появляется некто Гильфанон из Тавробэля. Существует также отвергнутая ранняя версия этого промежуточного эпизода.}

^{Большая часть Сказания написана чернилами по стертому оригиналу в карандаше, но ближе к концу (см. прим. 19) оригинальный текст написан чернилами — его карандашный черновик сохранился в другой тетради.}

^{Сказание о Солнце и Луне очень длинное, и некоторые места я даю в кратком пересказе, не опуская каких бы то ни было интересных моментов (в примечании отца указано, что это сказание «нуждается в основательном пересмотре, сокращении и [?переработке]»).}

Нет нужды думать, что пока Эриол внимал премногим сказаниям о стольких невзгодах эльфов, умалилась его жажда отведать лижпэ, ибо сего не случилось. И когда бы ни собирались у Огня Сказаний, жадно вопрошал он, горя желанием ведать всю историю их рода вплоть до нынешних времен, — когда на этом острове все эльфы снова стали жить вместе.

Зная ныне о великолепии их древнего дома и о величии богов, часто размышлял он о начале дней солнечного света и лунного сияния, о делах эльфов во внешнем мире и о том, что было у них с людьми, покуда Мэлько не подстроил их отдаления; посему однажды вечером молвил Эриол, сидя пред Огнем Сказаний:

— Отколе взялись Солнце и Луна, о Линдо? Ибо до сей поры слышал я лишь о Двух Древах и об их горестном увядании, но о приходе людей либо деяниях эльфов вне Валинора никто не поведал мне.

Тем вечером за трапезой у них и при их рассказах присутствовал гость, чье имя было Гильфанон и которого все также звали Гильфанон а-Давробэль^[прим.1], ибо он жил в той части острова, где близ рек^[прим.2] высится Башня Тавробэля. Там по — прежнему обитали как единый народ гномы, именуя местности на своем собственном языке. Сей край обыкновенно называл Гильфанон прекраснейшим из мест всего острова,

а гномов — его лучшим народом, хотя до прихода нолдоли на остров долго жил он отдельно от них, странствуя с илькоринами по Хисиломэ и Артанору^[прим.3]. В те же дни содеялся он, как немногие эльфы, спутником и великим другом Детей Людей. К их легендам и тому, что хранила их память, прибавил он, искушенный в далекие дни Кора во многих науках и языках, собственные познания. Сверх того, был он, умудренный опытом случившегося в давнопрошедшие времена, одним из старейших среди фэери^[прим.4] и самым старым на сем острове; Мэриль же носила сан Владычицы Острова по причине ее происхождения.

Тогда молвил Линдо, ответствуя Эриолу:

— Вот Гильфанон, который может тебе немало о том поведать, и было бы хорошо, коли ты отправился бы с ним пожить некоторое время в Тавробэле. Но не гляди так, — засмеялся он, видя лицо Эриола. — Ибо мы еще не гоним тебя, но воистину мудро бы поступил тот взыскующий лимпэ, кто домогался бы первым делом гостеприимства Гильфанона. В его старинном жилище — Доме Сотни Дымоходов, что стоит подле тавробэльского моста^[прим.5], — можно услышать многое и о минувшем, и о том, что грядет.

— Мнится мне, — обратился Гильфанон к Эриолу, — что Линдо умыслил спровадить двух гостей за раз; сие, однако, покамест ему не удастся, ибо я намерен пробыть в Кортирионе еще седмицу, более того — пировать тем временем за его отменным столом и возлежать также у Огня Сказаний. А после, быть может, мы с тобой пожелаем отправиться в путь, и тогда ты узришь всю прелесть острова фэери — но пусть ныне Линдо начнет рассказ и поведает нам еще о великолепии богов и их трудов, ведь сие никогда его не утомляет!

Теми словами был Линдо весьма удоволен, ибо и вправду любил он рассказывать эти предания и часто изыскивал случай поведать их сызнова, и молвил он:

— Тогда поведу я речь о Солнце, Луне и Звездах, и пусть внимает Эриол к своему удовольствию, — и Эриол весьма обрадовался, а Гильфанон прибавил:

— Говори же, о мой Линдо, но не удлиняй свое сказание до бесконечности.

Тогда заговорил Линдо^[прим.6] — а из всех повествователей наибольшим удовольствием было внимать именно ему — и молвил[47]: