— Поведаю я вам сказание о временах первого исхода гномов, когда лишь недавно покинули они Валинор. Сия прискорбная весть дошла до богов и оставшихся эльфов, но вначале никто тому не верил. Новость эту, однако ж, повторяли снова и снова множество вестников. Иные из них были тэлэри, что слышали речь Фэанора на площади Кора и видели, как нолдоли покинули город со всем тем, что смогли унести; другие были из солосимпи, и они доставили страшную весть о похищении лебединых кораблей, об ужасном братоубийстве в Гавани и о крови, что окропила белые берега Алквалунтэ.

Последними в спешке явились от Мандоса те, что зрели опечаленное сонмище близ берегов Амнора. Так боги узнали, что гномы отбыли прочь, и Варда и все эльфы плакали, ибо ныне, казалось, поистине сгустился мрак и погибло нечто большее, нежели зримый свет чудных Древ.

Хотя и удивительно сие, но сердце Аулэ, который любил нолдоли паче иных эльфов и научил их всему, что ведали они, наделив несметными сокровищами, ныне отвратилось от нолдоли, ибо мнил он их неблагодарными за то, что не простились они с ним, а их злодеяния среди солосимпи опечалили Аулэ до глубины души.

— Никогда боле, — молвил он, — не поминайте при мне имени нолдоли, — и хотя как и прежде дарил он своей любовью тех немногих верных гномов, что не покинули его чертогов, но с той поры называл их «эльдар».

Тэлэри же и солосимпи вначале проливали слезы, но когда всем стало ведомо о резне в Гавани, слезы их высохли, а в их сердцах поселились ужас и мука, и они также редко вели речь о нолдоли, разве что в печали или шепотом, затворив двери. А те немногие из гномов, что остались, именовались Аулэноссэ, народом Аулэ, или вошли в другие роды, и не стало ныне для народа гномов ни места, ни имени в Валиноре.

Надо сказать, что по прошествии немалого времени подумалось Манвэ, что тщетной была погоня богов и что Мэлько, верно, уже бежал из Валинора. Посему послал он Соронтура в мир, и тот долго не возвращался, а пока Тулкас и многие другие все еще продолжали поиски, Манвэ стоял у затмившихся Древ, и вельми тяжело было у него на сердце, покуда он погружен в раздумья глубокие и мрачные: в то время лишь слабо брезжил ему свет надежды. Внезапно над тем местом раздается шум крыльев, ибо Соронтур, Король Орлов, вновь стремится на могучих крилах сквозь мрак, и вот, опустившись на ветви угасшего Сильпиона, он молвит о том, что Мэлько ныне вырвался в мир, и тьма злых духов стеклась к нему.

— Но мнится мне, — рек Соронтур, — что никогда боле не отворится ему Утумна, и уже устраивает он себе новое обиталище в тех северных землях, где вздымаются Железные Горы, весьма высокие и ужасные на вид. Но вот еще новости для слуха твоего, о Манвэ, Владыка Воздуха, ибо когда над черными морями и недобрыми землями направил я полет свой к дому, явилось моему изумленному взору величайшее диво: множество порожних белых кораблей, носимых ветром, иные из которых пылали ярким пламенем.

И вот, дивясь, разглядел я огромное скопление народа на берегах Великих Земель, и все они взирали на запад, хотя иные все еще блуждали во льдах — ибо знай, что сие было в тех краях, где громоздятся утесы Хэлькараксэ и где катились встарь губительные воды Квэркаринги, что ныне забиты льдом. Мнится мне, что расслышал я стенания и слова скорби, изреченные на языке эльдар: таковую новость принес я тебе, дабы ты разобрался во всем этом.

Так известился Манвэ о том, что нолдоли ушли навсегда, их корабли сожжены или оставлены, и что Мэлько тоже явился в мир, а погоня оказалась напрасной. И, видно, в память о тех деяниях есть у эльфов и людей присловье, что корабли сжигают, отказавшись от надежды изменить свое решение или же принять совет. Тогда возвысил Манвэ свой неизмеримый глас, созывая богов, и все они услышали и собрались с бескрайних просторов Валинора.

Первым явился Тулкас, усталый и покрытый пылью, ибо никто столько не бегал по равнине, сколько он. Семь раз пересек он ее и трижды взбирался на стену гор, побывал на бесчисленных склонах, пажитях, лугах и во всех лесах, сжигаемый желанием наказать осквернителя Валинора. Пришел Лориэн и, приклонившись к засохшему стволу Сильпиона, оплакал разорение своих тихих садов, затоптанных погоней; явилась также Мэассэ и с нею Макар, чья рука была в крови, ибо он наткнулся на двух соумышленников Мэлько, спасавшихся бегством, и обоих убил, так что в сии худые времена у него одного имелся повод для радости. Был там и Оссэ: его зеленая борода растрепалась, а глаза затуманились. Опершись на свой посох, он тяжело дышал, томимый сильной жаждой, ибо как бы ни был он могуч и неутомим в море, сии напрасные труды на земной тверди напрочь лишили его сил.

Салмар и Омар, чьи музыкальные инструменты не издавали ни звука, стояли поблизости, и на сердце у них было тяжело, хотя и не так, как у Аулэ, любившего и землю, и все, что можно сотворить либо получить от нее добрым трудом, ибо из всех богов именно ему милее всего были Валмар и Кор, все их сокровища и улыбка чудесных равнин, лежавших вокруг: из-за их разорения сердце его обливалось кровью. С ним была и Йаванна, королева Земли: она вместе с богами тоже участвовала в поисках и выбилась из сил; но Вана и Нэсса все проливали слезы подобно девам возле источников золотого Кулуллина.

Один лишь Улмо не пришел к Древам, но спустился к взморью Эльдамара и там стоял, глядя сквозь мрак далеко в море. Временами взывал он своим наимощнейшим гласом, как если бы стремился возвернуть беглецов к богам, и играл на своих волшебных раковинах таинственные мелодии, исполненные томления. Ему одному, да лишь^[прим.7] Варде, владычице звезд, уход гномов причинил печаль горшую, нежели самая гибель Древ. Доселе Улмо весьма сильно любил солосимпи и, услышав об учиненной гномами резне, был поистине глубоко опечален, но гнев не ожесточил его сердца, ибо предвидел Улмо больше, нежели остальные боги и даже великий Манвэ, и, может статься, знал он, что произойдет из-за ухода нолдоли: о жестоких страданиях, что постигнут сих несчастных в мире, и о муках, коими они искупят кровь, пролитую в Копас. И желал он, дабы того не было.

После того, как все собрались вместе, обратился к ним Манвэ и поведал принесенные Соронтуром вести и о том, что их погоня не достигла цели. Но на сей раз боги из-за мрака пребывали в смятении и недолго держали совет, вскоре отправившись по домам и в прочие места, где прежде царила радость, а ныне водворилась печаль, и сидели там, погруженные в молчание и горестные думы. Но иные то и дело выходили на равнину взглянуть на увядшие Древа, словно ожидая, что однажды их засохшие ветви распустятся новым светом: но сего не случилось, и тени и мрак завладели Валинором, эльфы безутешно проливали слезы, а нолдоли претерпевали лютые мучения в северных землях.

Минуло немало времени, покуда истомленные и скорбящие боги не постигли, что свет покинул Валинор навеки и что никогда уже Древам не зацвести в назначенный срок. Остался лишь свет звезд да зарево над все еще струящимся источником Кулуллина и бледное сияние, окружавшее глубокий Тэлимпэ^[прим.8], сосуд сна. Но даже они затуманились и поблекли, ибо Древа не наполняли их боле росой.

Посему подымается Вана и находит Лориэна, и за ними следуют Урвэнди, Сильмо^[прим.9] и многие из вали и эльфов. И они набирают золотой и серебряный свет в огромные сосуды и в печали грядут к погибшим Древам. Там поет Лориэн подле ствола Сильпиона печальнейшие песни чародейства и волшебства и повелевает увлажнить его корни сиянием Тэлимпэ, и сие совершено щедро, хотя лишь малый запас сияния оставался ныне в обителях богов. Так же поступает Вана и запевает древние золотые песни счастливейших дней, веля своим девам начать веселые танцы, те самые, что привыкли они водить на траве розовых садов близ Кулуллина, и покуда длился их танец, она орошала корни Лаурэлин потоками из своих золотых кувшинов.