Но в сей роковой год Мэлько кощунственно осмелился избрать в своем сердце самый день речей Манвэ на Таниквэтиль для исполнения своего замысла, потому что тогда и Кор, и Валмар, и заключенная в кольцо скал долина Сирнумэн пребывали без охраны — ибо кого в те далекие времена остерегался вала или эльф?

На третий день этого торжества, именовавшегося Самириэн, он вместе со своими темными приспешниками крадучись миновал неосвещенные залы обиталища Макара (ибо даже этот неистовый вала отправился в Валмар, дабы почтить праздник, и все боги явились туда, не считая одних только Фуи и Вэфантура; даже Оссэ был там, на седмицу оставив свою вражду и ревность к Улмо). Здесь новая мысль посетила сердце Мэлько, и тайком он сам берет оружие и вооружает своих подручных мечами безжалостными и весьма острыми, и это было кстати для них: ибо теперь все они пробираются в долину Сирнумэн, где ныне жилище нолдоли.

Но поскольку в сердца гномов проникли наущения Мэлько, то сделались они осторожны и подозрительны вопреки обыкновению эльдар тех дней. К сокровищам были приставлены сильные стражи, которые не пошли на праздник, хотя это нарушало обычаи и установления богов. И вот, внезапно разразилась жестокая схватка в сердце Валинора, и стражи были убиты в то самое время, покамест на Таниквэтиль царили величайшие мир и радость — посему никто не слыхал их криков. Теперь Мэлько знал, что отныне вечно пребудет война между ним и всем остальным народом Валинора, ибо он умертвил нолдоли — гостей валар — перед дверьми их домов. Собственной своей рукой поразил он Бруитвира, отца Фэанора^[прим.3], и, ворвавшись в каменное жилище, которое тот защищал, Мэлько завладел чудеснейшими драгоценными камнями — самими Сильмарилями, запертыми в шкатулке слоновой кости. Теперь похитил он все самоцветные сокровища, и, нагрузив себя и своих спутников до предела, он изыскивает способ ускользнуть.

Знай же, что недалеко от того места у Оромэ были огромные конюшни и поля, на которых паслись добрые кони — там, где начинались дремучие леса. Туда прокрадывается Мэлько и захватывает табун черных коней, подчинив их себе при помощи ужаса. Все его соучастники скачут прочь, уничтожив менее драгоценные творения, которые, как сочли они, невозможно унести. Описав широкую дугу и мчась со скоростью урагана — как могут скакать только божественные кони Оромэ, оседланные Детьми Богов, — они оказались далеко к западу от Валмара, в нехоженных пределах, где слабел свет Древ. Задолго до того, как все спустились с Таниквэтиль или как закончилось празднество и как нолдоли вернулись к своим домам и нашли их разоренными, Мэлько и его [?воры] достигли дальнего юга и, обнаружив перевал в горах, перебрались на равнины Эрумана. Долго пришлось Аулэ и Тулкасу оплакивать свою беззаботность: давным-давно оставили они этот проход, возведя горы, преграждавшие злу путь на равнину, ибо этим путем привыкли они возвращаться в Валинор, добывая камень в пределах Арвалина^[прим.4]. Говорится, что этот объезд, трудный и опасный, не входил сначала в замыслы Мэлько, ибо скорее бы он отправился на север через пролегавшие вблизи Мандоса перевалы, но его предостерегли от этого, ибо Мандос и Фуи так и не покинули своих владений, а все расселины и ущелья северных гор населены их народом, и, несмотря на всю свою мрачность, Мандос никогда не восставал против Манвэ и не сочувствовал злодеяниям.

Как было ведомо в старину, далеко на севере Великое Море сильно сужалось, и без кораблей Мэлько со своими подручными мог бы без труда переправиться в мир. Правда, на севере царил лютый холод, но Мэлько он не был страшен. Но этого не произошло, и печальная повесть следует назначенным ей путем, а иначе и по сей день светили бы Два Древа, и эльфы все еще пели бы в Валиноре.

Наконец, завершились празднества, и боги отправились обратно в Валмар, шествуя по белой дороге, ведущей из Кора. Огни мерцают в граде эльфов, и там все спокойно, нолдоли же печально бредут по равнинам в Сирнумэн. Сильпион мерцает в этот час, и прежде чем ослабело его сияние, первый плач по мертвым, что слышал Валинор, раздается из горной долины, ибо Фэанор оплакивает смерть Бруитвира; и не один он из гномов узрел, что духи их убитых унеслись к Вэ. Тогда гонцы поспешно скачут в Валмар, неся весть о случившемся, и там они застают Манвэ, ибо он еще не успел покинуть города и отправиться в свои чертоги на Таниквэтиль.

— Увы, о Манвэ Сулимо, — воскликнули они, — зло проникло через горы Валинора и пало на Сирнумэн, что на Равнине. Там лежит мертвым Бруитвир, родитель Фэанора^[прим.5], и многие нолдоли вместе с ним, а все наши сокровища: самоцветы и чудесные творения — долголетние самозабвенные труды наших рук и сердец — похищены. Где они, о Манвэ, чьи очи зрят все сущее? Кто совершил это зло, ибо нолдоли взывают об отмщении, о [?справедливейший]!

Тогда ответствовал им Манвэ:

— Внемлите мне, о дети народа нолдоли! О вас печалится мое сердце, ибо яд Мэлько уже преобразил вас, и алчность поселилась в ваших сердцах. Когда бы не возомнили вы, что ваши камни и изделия^[прим.6] более драгоценны, нежели общий праздник или же установления Манвэ, владыки вашего, сего бы не случилось, Бруитвир го-Майдрос и иные несчастные были бы живы, а ваши сокровища понесли бы не больший урон. Но предрекает моя мудрость: из-за смерти Бруитвира и его сотоварищей величайшее зло падет на богов, эльфов и людей, что грядут. Если бы не боги, что привели вас к свету и наделили вас всем потребным для работы, научая вас в дни былого вашего неведения, ничто из тех чудесных творений, что ныне любите вы столь сильно, никогда бы не было создано; а единожды сотворенное может быть воссоздано вновь, ибо могущество валар неизменно. Но всей славы Валинора и всей красы и прелести Кора дороже мир, счастье и мудрость, каковые вернуть гораздо труднее, единожды их утратив. Оставьте же роптать на валар, говорить против них или равнять себя в сердцах ваших с их величием; ступайте же ныне в раскаянии, твердо памятуя, что это Мэлько причинил вам сии невзгоды и что это ваше тайное общение с ним навлекло на вас все эти утраты и горести. Не доверяйте более ни ему, ни иному, кто нашептывает вам тайно слова недовольства, ибо плоды сего — унижение и тревога.

И посланные в замешательстве и испуге вернулись в Сирнумэн, будучи повергнуты в крайнее уныние; но на сердце у Манвэ было тяжелее, чем у них, ибо, хотя все обратилось к худшему, он предвидел, что самое плохое еще впереди. И так вершилась судьба богов — ибо нолдоли слова Манвэ показались холодными и бессердечными, и не заметили они ни его скорби, ни его сочувствия. А Манвэ думал, что они странно изменились и сделались алчными, и жаждут лишь утешения подобно детям, лишившимся чудесных игрушек.

Вот Мэлько видит вокруг себя пустоши Арвалина и не ведает, как ему спастись, ибо мрак там непрогляден, а он не знает сих земель, простирающихся до крайнего юга. Тогда посылает он вестника, требующего неприкосновенности по праву глашатая (хотя это был слуга Мандоса, отступник, совращенный Мэлько), через перевал в Валинор, и тот, стоя перед вратами Валмара^[прим.7], требует, чтобы боги говорили с ним. Когда же его вопросили, откуда он явился, тот ответствовал, что от айну Мэлько. И Тулкас забросал бы его каменьями со стены и убил бы, если бы не остальные, что не дозволили до времени дурного обращения с пришедшим и, несмотря на гнев и отвращение, допустили его на огромную золотую площадь перед палатами Аулэ. Сей же час в Кор и Сирнумэн послали за эльфами, ибо было решено, что сие их тоже касается близко. Когда все было готово, вестник занял место возле обелиска из чистого золота, на котором Аулэ начертал рассказ о том, как воссияло Золотое Древо (возле палат Лориэна был серебряный обелиск с рассказом о другом Древе), и неожиданно Манвэ произнес «Говори!», и его голос был как раскат гневного грома, так что все зазвенело, но посланец, не смешавшись, изрек следующее: