Многие, несмотря на истинное знание, которым Нолэмэ делился с ними, внимали Мэлько и, хотя и неохотно, приклоняли свой слух к этим его словам, сделавшись беспокойны, а Мэлько все подливал масла в огонь, распаляя тлеющие страсти. От него постигли они много такого, что знать никому не во благо, кроме великих валар, ибо, будучи понята лишь наполовину, эта потаенная и глубокая мудрость губит веселье; сверх того, многое из сказанного Мэлько было искусной ложью или полуправдой, и нолдоли перестали петь, а их виолы не звучали боле на холме Кор, ибо сердца их состарились, по мере того как ученость их возрастала, страсти распалялись, а книги мудрости умножались как листья в лесу. Ибо знай, что в те дни Аулэ с помощью гномов изобрел алфавиты и письмена, и множество диковинных повестей было изображено знаками — рисунками на стенах Кора, а на камне были начертаны или вырезаны руны великой красоты. Давным-давно Эарэндэль прочел там многие удивительные предания, немало из которых, думается, до сих пор можно увидеть, если не обратились они во прах. Остальные эльфы не слишком-то задумывались о подобном и временами печалились и страшились из-за умалившегося счастья своих сородичей. Все это было великой радостью для Мэлько, который трудился, терпеливо выжидая благоприятного случая, хотя и не приближаясь к успеху, ибо, невзирая на все его старания, сияние Древ, красота самоцветов и воспоминания о темном пути из Палисора удерживали нолдоли — и Нолэмэ неизменно говорил против Мэлько, умеряя непокой и недовольство своего народа.
Наконец, столь сильно встревожился он, что держал совет с Фэанором и даже с Инвэ и Эллу Мэлэмно (который был главой солосимпи), и согласился с их словами, что надлежит поведать о темных происках Мэлько самому Манвэ.
Прознав об этом, Мэлько страшно разгневался на гномов и, явившись первым пред Манвэ, низко склонился и донес, что гномы-де осмелились при нем роптать против власти Манвэ, утверждая, что в мастерстве и красоте они, коим Илуватар судил владеть всей землей, намного превосходят валар, на которых им приходится трудиться безвозмездно. Тяжело стало у Манвэ на сердце от этих слов, ибо давно он опасался, как бы великое дружество валар и эльдар не разрушилось по воле случая, памятуя, что эльфы — дети мира и должны однажды вернуться на лоно земли. Однако кто скажет, что все эти деяния, даже кажущееся бессмысленным злодейство Мэлько, не были участью, предрешенной древней судьбой? Но холодно обошелся Владыка Богов с наушником, и, как раз когда он расспрашивал Мэлько, явилось посольство Нолэмэ, которое, получив дозволение Манвэ, поведало ему правду. По причине присутствия Мэлько вышло так, что говорили они об этом деле не столь искусно, как могли бы, и, быть может, само сердце Манвэ было уязвлено ядовитыми словесами Мэлько, ибо отрава его злобы поистине сильна и коварна.
Однако и Мэлько, и нолдоли были отосланы с укоризной. Мэлько было приказано воротиться в Мандос и жить там в покаянии, не смея являться в Валмаре несколько лун, пока не минует великий праздник, что ныне приближался; но Манвэ, страшась, что зараза недовольства перекинется на другие племена, велел Аулэ отвести нолдоли в другие места и построить им новый город, дабы они могли жить там.
Велика была скорбь на холме Кор, когда пришли туда эти вести, и хотя все были возмущены предательством Мэлько, ожесточились они также и на богов, и ропот стал громче, чем прежде.
Речка, называемая Xири, сбегала с холмов, расположенных к северу от прохода к побережью, в котором был построен Кор, и текла по равнине неизвестно куда. Может быть, она вливалась во Внешнее Море, ибо в гористой местности к северу от корней Сильпиона, в долине, окруженной скалами, она уходила под землю; и там решили нолдоли поселиться или, скорее, переждать, пока минует гнев Манвэ, ибо покамест не смогли они примириться с мыслью покинуть Кор навечно.
В скальном кольце вырубили они пещеры и в них сложили свои сокровища: самоцветы, золото, серебро и чудесные творения; но умолкли их голоса в древних домах Кора, где остались лишь их картины и книги мудрости, и только на улицах Кора и всех дорогах Валмара все еще лучились [?самоцветы] и резные мраморы, повествовавшие о днях счастья гномов, что ныне было на ущербе.
Теперь Мэлько отослан в Мандос и вдали от Валмара замышляет мятеж против богов и гномов и месть им. Пробыв почти три века под сводами Мандоса, Мэлько завел себе нескольких друзей среди тамошних мрачных духов и склонил их ко злу, пообещав отдать им во [?владение] обширные области и земли, если они придут на помощь, когда он воззовет к ним в час нужды; и он собирает их к себе в темные ущелья гор, окружающих Мандос. Оттоль рассылает он соглядатаев, что незаметны подобно мимолетным теням, когда Сильпион в цвету, и узнает о делах нолдоли и обо всем, что происходит на равнине. Вскоре после того и в самом деле случилось устроенное валар и эльдар великое торжество, то самое, о котором упоминал Манвэ, велев Мэлько избавить на это время Валмар от своего присутствия; ибо знай, что они веселились целый день раз в семь лет, справляя приход эльдар в Валинор, и каждый третий год устраивали меньшее празднество — в память о прибытии белых кораблей солосимпи к берегам Эльдамара. Но раз в двадцать и один год, когда совпадали оба торжества, устраивался праздник еще более великолепный, длившийся семь дней, по какой причине такие годы именовались «Годы Двойного Веселья» [41]; и эти праздники все Корэльдар, где бы они ни были в широком мире, всегда отмечают. И как раз приближаются дни Двойного Веселья, и все боги и эльфы приготовляются встретить их как можно более великолепно. Долгие вереницы эльфов в великой пышности с танцами и пением шествовали от Кора к вратам Валмара. Для этого торжества была проложена дорога от западных ворот Кора до самых башенок высокосводчатых северных врат Валмара, обращенных к Древам. Была она вымощена белым мрамором, и множество тихих ручьев, стекая с гор, пересекало ее. То и дело взбиралась она на мостики, искусно огороженные изящными, светящимися подобно жемчугу перилами. Мосты эти невысоко вздымались над водой, посему дивной красы лилии, что росли на лоне неторопливо струившихся по равнине потоков, раскрывали свои широкие цветки по краям дороги, и ирисы выстроились вдоль нее; ибо по хитро проведенным руслам чистейшая вода текла вниз от ручья к ручью, сопровождая путника прохладным журчанием. Местами с одной или другой стороны высились могучие дерева, а порой дорога выбегала на поляну к фонтанам, взметнувшимся благодаря волшебству высоко в воздух, для отдохновения всякого, кто следовал этим путем.
Вслед за облаченным в белое народом Инвир шествовали тэлэри, и звон их согласных арф мелодично трепетал в воздухе; а за ними ступали нолдоли, снова, по милости Манвэ, соединившись со своим родом — дабы подобающе встретить празднество. Но в музыке, которую рождали их виолы и прочие инструменты, прибавилось щемящей нежности. Последним шел народ берегов, и их созвучные свирели и голоса влекли за собой память о приливах, шепоте волн и стенающем крике прибрежных птиц — здесь, на равнине, столь далекой от моря.
Затем все они остановились пред вратами Валмара и по слову и знаку Инвэ в один голос грянули Песнь Света. Ее сочинил и научил их петь Лирилло[прим.2], и она повествовала о стремлении эльфов к свету, об их странствии сквозь чреватый опасностью мрак, через который вело их желание увидеть Два Древа; также пелось в ней о том, как в величайшей радости лицезрели они богов и с новой силой возжаждали войти в Валмар и ступить в благие владения валар. Тогда отворились врата Валмара, и Норнорэ призвал их войти, и все великолепное собрание прошло внутрь. Там встретила их Варда, стоя в окружении сонмов манир и сурули, и все боги приветствовали гостей, и во всех чудесных чертогах начался пир.
По обычаю на третий день облачались они во все белое и голубое и восходили к высотам Таниквэтиль, где Манвэ говорил с ними, как считал подобающим, о Музыке Айнур и славе Илуватара, о том, что грядет, и том, что минуло. И в этот день Валмар и Кор пустели и затихали, а крыша мира и склоны Таниквэтиль расцветали искрящимися одеяниями богов и эльдар, а горы полнились эхом их речей. Но позже, в последний день веселья, боги приходили в Кор и, воссев на склонах его светлого холма, с любовью взирали на чудный град, а потом, благословив его во имя Илуватара, покидали Кор перед тем, как расцветал Сильпион, — и так кончались дни Двойного Веселья.
