Наиболее тревожным проявлением антисемитизма в нацистской Германии стало введение концентрационных лагерей, где миллионы евреев были заключены и подвергнуты жестоким пыткам, тяжёлым условиям труда и массовым казням. Пропаганда активно использовала мифы и стереотипы о евреях, изображая их как врагов народа, ответственных за экономические бедствия и социальные проблемы. Это создало атмосферу ненависти и безразличия, позволяя обществу оправдывать насилие и геноцид.

Подобные плакаты с пугающими формулировками Зерах замечтал, но старался избегать, как и встреч с людьми с красными тряпками на плечах. И когда к их ногам укатился мяч, мальчик просто убежал, дабы его не заметили. Страх, отчаяние, всеобщая ненависть – все это успел узреть мальчик за все девять лет своей жизни.

Посещать парки было запрещено, но Зерах и не заходил туда – просто уселся на лужайку с другой стороны от парка, между которыми располагалось озеро. Шмыгая маленьким округлым носом, Зерах наблюдал за утками: парой белыми и чёрной. Они, не смотря на своим приметные отличия, являются представителями водоплавающих птиц, каждая из которых обладает своими особенностями.

Чёрная утка, с её блестящими крыльями часто ассоциируется с загадочностью. В то время как, как чёрная утка притягивает внимание своим контрастом, белая утка, с её мягким и светлым окрасом олицетворяет простоту и невинность. Но даже столь разные создания способны поделить между собой корочку хлеба.

Так почему люди не могут быть столь щедры и добры в отношение друг друга?

– Сударь, не подскажите, который сейчас час?

Этот мягкий, отдающий лёгким басом, голос, здорово напугал мальчика, от чего тот подскочил, смотря на незнакомца. Высокий и широкоплечий, такой, что для Зераха он казался великаном, закрывающим солнце. Из под тёмного цилиндра видно пару тёмных, с сединой, кудрявых волос. Череп вытянутый, скулы островатые, нос идеальной формы. Глаз не было видно, так как они скрыты за чермными, круглыми очками. Крепкий, статный мужчина неопределённого возраста, в дорогом тёмном пальто, что закреплено на груди пуговицей в виде золотой звезды. Именно он бросил уткам корочку хлеба руками в белых перчатках.

Посмотрев на мальчика, он улыбнулся. На щеках показались ямочки.

– Испугался? Я не человек с красной тряпкой.

Зерах это понял уже.

– Смотри, – он указал на звезду на груди. – У меня такая же звёздочка.

– Вы еврей? – спросил юный Ривман.

– Нет. Но я не согласен с политикой фюрера.

– Вас могут арестовать за такие слова…

Зерах однажды подобное наблюдал. Но данное заявление лишь позабавило мужчину.

– Пусть попробуют, если выйдет…

Он вдруг присел на траву. Опешивший мальчик решил последовать его примеру, вновь смотря на уток.

– Темная и белая. Знаешь, чем они отличаются? – заговорил незнакомец. – В тёмных тонах заключается глубина, в которой скрываются сложные повадки и индивидуальность. В то время, как белая означает простоту и невинность. Лёгкость и умиротворение.

– Но есть и серые утки, – припомнил Зерах.

– Именно, мой маленький еврейский дружок. Прямо как и люди. На каждой стороне есть и белые и чёрные пешки, а иногда они могут быть и серыми.

Этот странный человек просидел здесь ещё несколько минут, прежде чем подскочить, и пойти своей дорогой.

– Подождите! – мальчик его окликнул. – Я… Так и не узнал Вашего имени.

– Ещё не время, маленький верей. Лучше возвращайся к отцу. Переживает.

Это последнее что он успел сказать, перед тем как вдруг исчезнуть. Под впечатлением, Зерах пытался рассказать об этом родителям, но кто поверит маленькому мальчику с большой фантазией.

В эту ночь он спал совсем плохо. Ему снился очень странный и пугающий сон, где черно-белых людей с золотыми звёздами заводят прямо в огонь. Все, за исключением пламени, было в серых или черно-белых тонах. А вели этих людей туда люди с красными повязками на плечах. Даже не так. Обезображенные, пугающие монстры их ведут туда. Но кое-кого он всё-таки смог узнать среди этих тёмных лиц – его отца. Зерах пытался бежать к нему, но ноги не слушались, будучи словно прибитыми к полу. Крики растворялись в мёртвой тишине. А отец постепенно горел в огне…

Мальчик проснулся в холодном поту, пытаясь дышать, а рядом с его кроватью сидел обеспокоенный отец. Живой и невредимый. К нему мальчик и бросился, обхватывая руками плечи, и едва ли не плача, подрагивал.

– Аба…

– Малыш, что случилось? – мягко спросил он.

– Мне приснился страшный сон, – заикаясь, залепетал Зерах. – Там черно-белые люди, со звёздами на груди, заходили в огонь, и… и все так реалистично было. Там был ты, и ты тоже сгорел!

– Ну-ну, это всего лишь плохой сон, – Натан начал успокаивать своего сына, прижимая к себе. – Я живой, и я всегда буду рядом с тобой.

– Обещаешь? – с надеждой спросил Зерах.

– Клянусь звездой Давида, – с улыбкой ответил мужчина, а потом подхватил мальчика на руки. – А ну иди сюда!

Была в семье такая привычка для поддержания духа младшего её обитателя – брать его и кружить по комнате. Зерах в данный момент ощущал себя пилотом самолёта, что улетает от всех плохих людей туда, где есть хорошие – за океан, ибо там нет людей с красными тряпками, насколько хорошо он слышал.

– Когда я выросту, то хочу быть фокусником, и радовать людей, не беря с них денег, попасть в Америку или Францию… А ты куда бы хотел, аба?

– К твоей бабушке-старушке. Давно я её не видел, – отвечая, Натан прижимал сына к груди, пока на лице проскользнула нотка тревожности, по данному поводу.

– Я тоже.

Только осознал данный факт мальчик. Бабушка, она же мать Натана, приезжала редко, но всегда была рада в доме семьи Ривманов. Но вот уже год от неё никаких вестей. Однако проведать её возможности не было.

Анаэль готовила завтрак. Зерах начал переодеваться в белую рубашку с красным галстуком и бледно-голубые шорты. А Натан приготавливал кофе. Было около десяти часов утра, когда вся нормальная жизнь прекратилась в один момент. Было около десяти утра, когда машина приехала в данный район, начиная погружать людей, тем самым арестовывая. И было около десяти утра, когда раздались стуки, а за дверью квартиры послышалась немецкая недоброжелательная речь. Все семейство Ривманов затаило дыхание в тот момент, и кучковалось выжидающе смотря на дверь, при этом становясь бледнее штукатурки на потолке, которая обсыпалась от ударов об пол в квартире выше. Там тоже была облава.

Нацисты не звонят в дверь – такое правило действовало в их окружении.

Двери взломали, и перед застывшими от страха евреями возникли две фигуры с автоматами и сам Гофман, в служебной чёрной форме, и белыми перчатками на руках. Натан встал впереди своей семьи.

– Это все? – сухо спросил он. Но ответ и так был известен. – Обыскать дом, – это было уже сказано двум солдатам.

Те моментально разбежались. Гофман заложил руки за спину, и посмотрел уже на семейство, сохраняя самообладание.

– У вас пятнадцать минут на сборы.

Натан Ривман, пока его жена успокаивала их сына, нашёл в себе смелость подойти к тому, кто их арестовал. Это действительно оказалась ирония судьбы, раз его послали именно в данный квартал. Оба прекрасно понимали ситуацию друг друга, но ничего с этим поделать не могли.

– Я знаю, что ты не в силах нас отпустить, – заговорил Натан, добавляя с мольбой в голосе. – Но пожалуйста, ради памяти нашей дружбы, защити моего сына. Он всего лишь ребёнок, и погибнет там… – он смотрел на спину старого друга, – Альфред, пожалуйста…

Тот держал паузу пару секунд, через плечо глядя на арестованного. Два друга детства теперь на разных сторонах.

– Я сделаю все, что в моих силах. – всё-таки заключил он. – Однако сам ты навряд ли увидишь его, если вас переправят в какой-то из основных лагерей.

От этого на душе стало легче. Смотря на свою жену и своего сына, он обречённо выдохнул. Если это цена за то, чтобы они остались живы, то он готов пойти на все. Улыбнувшись, он вновь подошёл к ним и присел рядом, обнимая супруг за плечо, и глянув на сына, что, маленьким котёнком, прижался к матери, разбито смотрел в сторону. Глаза и щеки были красными от слез.