— Нет, товарищ Бригадный комиссар, — ответил молодцеватый старший лейтенант, стоящий перед ним.

Комиссар скривился, словно съел лимон:

— Я просил наедине, без званий.

Лейтенант тут же кивнул:

— В посольстве курьер не появлялся, полная тишина. В НКИД тоже ничего не знают. Но есть сообщение от нашего агента — проводника. Он утверждает, что на польской границе курьер сам открыл дверь купе в его присутствии польским пограничникам, а на немецкой границе, перед Франкфуртом-на-Одере, его в купе уже не было. Курьер мог сойти в Варшаве, но маловероятно — его никто не видел, тем более в мешками почты. Более вероятно, что он спрыгнул с поезда. В нескольких местах поезд шёл медленно или останавливался ночью на разъездах. Никаких происшествий агент не зафиксировал. Поляки тоже не проявляли интереса к купе.

Бригадный комиссар нахмурился, задумчиво сжав губы. Его глаза вспыхнули раздражением.

— Денег много у курьера было?

— Наших около тысячи английских фунтов, Яков Семёнович, возможно НКИД что от пересылал.

— Много в общем… Сука! У в Англии рабочие получают сто пятьдесят — двести в год! Да на тысячу унтов там можно приличный дом с садом купить! Ясно. Сдр**снул, сволочь, из иностранных дел. Конечно, они получат дыню, но нам это не облегчит жизнь, — голос его был резким, но сдержанным. — Я всегда был против этих совместных курьеров.

Он на мгновение замолчал, обдумывая ситуацию.

— Операцию по Миллеру передаем в парижский офис. У них всё есть, пусть проработают по соседней стране.

— Есть, товарищ Бригадный комиссар, — подчинённый кивнул, выпрямившись.

Тишина вновь окутала кабинет, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием присутствующих.

15 августа 1936. Восточный вокзал Парижа.

Пыхтя и плюясь паром, поезд медленно вполз на Восточный вокзал Парижа. Вагон задрожал, окончательно остановившись, и мгновенно началась суета. Люди в купе зашевелились, кто-то торопливо собирал вещи, проводник бегал по вагону, громко крича, что поезд прибыл. Лёха с Кузьмичом уже были готовы к выходу — расфуфыренные и благоухающие одеколоном «Шипр», они сидели на чемоданах, точно следуя духу момента.

— Лёша, а куда нам дальше? — Кузьмич, уверенный в товарище, с любопытством разглядывал через окно суету на перроне. Для него вся поездка была чем-то вроде приключения для ребенка, где решения принимают взрослые, и о будущем он особо не задумывался. Он без колебаний передал всю полноту ответственности за их судьбу Лёхе, довольствуясь ролью очень ответственного исполнителя.

— Говорили, что нас должны встретить у вагона, — отвечал Лёха, пытаясь разглядеть в толпе знакомые лица. — Но если никого нет, не переживай, Кузьмаччо, мы знаем, куда двигаться. Не пропадем!

Через пятнадцать минут ожидания у вагона, так и не увидев встречающего, Лёха только пожал плечами.

— Ну что ж, Кузьмич, пошли, пора самим искать свой уголок в этом Париже, — с улыбкой сказал он.

Наши герои подхватили свои чемоданы и отправились устраиваться в городе самостоятельно.

Париж их не ждал, и очередное приключение начиналось с неизвестности.

Оставив Кузьмича стеречь чемоданы в зале ожидания на вокзале, Лёха отправился исследовать вокзальную площадь пытаясь определиться куда им стоит выдвигаться дальше.

Пользоваться явками, выданными им в Москве он не собирался. Судя по отсутствию встречающего все пошло не про плану и кто его знает, на что можно было нарваться.

Познакомившись с русскоговорящим таксистом, Лёха расположил его, угостив сигаретой, и через пятнадцать минут стал обладателем последних сведений о русской эмиграции, местных ценах и общей несправедливости жизни.

Таксист охотно рассказал о Париже, приправив это собственными мыслями о жизни и деньгах:

— Я смотрю ты не из красных.- решил таксист.

— Да, — ответил Лёха,- родители умерли, сам жил в Латвии, но там хреново к русским относятся, вот ищу лучшей жизни.

— Думаешь тут лучше! — сплюнул таксиcт, — тут все про деньги.

После небольшой беседы и размышлений Лёха выбрал район Батиньоль. Это место было отличным компромиссом: на северо-западе Парижа, недалеко от центра, но при этом недорогой и спокойный. Тихие улицы с частными пансионами и кафе, небольшими парками, и самое главное — меньше русской эмиграции, чем в более популярных среди соотечественников районах. «Да и до Пласс Пигаль с сексшопами и кварталом красных фонарей всего полчаса неспешной ходьбы», — поржал Лёха, — вдруг пригодится!

Вернувшись к Кузьмичу, который верно охранял чемоданы, Лёха передал ему только что купленную карту Парижа. Кузьмич, расцвел, довольный новой задачей, минут пять разбирался с обозначениями на карте и знакомился с местностью, и доложил, что готов проложить маршрут.

— На Батинель! — радостно воскликнул он, немного переиначив название района на свой лад.

Погрузившись в поезд на четвёртую линию метро, Лёха и Кузьмич без проблем добрались до станции «Ла Фурше». Выйдя на поверхность, Кузьмич сразу начал ворчать:

— Фигня это их метро! Маленькое, низкое! Вот у нас, от Сокольников до Парка Культуры — это метро! — Кузьмич, впервые прокатившийся по московскому метро, теперь с гордостью отстаивал его превосходство.

17 августа 1936. Батинёль, район Парижа.

На улице Лёха быстро сориентировался и скоро нашёл приличные и недорогие апартаменты с двумя смежными комнатами. Хозяйка квартиры оказалась миловидной молодой француженкой, которая, к счастью, немного говорила по-английски. Это сильно упростило общение. Улыбчиво предложив готовить завтрак по утрам, она моментально покорила Лёху, и он не раздумывая расстался с частью доставшихся ему в поезде франков, договорившись на неделю аренды.

На утро за завтраком произошло крушение ленинизма в отдельно взятом организме. Кузьмич был в полном шоке от увиденного. Перед ним стояла тарелочка с несколькими аппетитными круассанами, небольшие фарфоровые пиалочки с тремя разными джемами, сливочное масло на маленьком блюдечке под крышечкой, и, на его удивление, хозяйка ещё принесла ему яйцо всмятку на подставке. Кофейничек, блестящий и аккуратный, излучал густой аромат свежесваренного кофе, рядом стояли маленькие чашечки с молоком и сахаром.

Всё это было сервировано так красиво и элегантно, что Кузьмич просто не знал, как на это реагировать. Он шёпотом спросил:

— Лёша! А она что, буржуйка какая то, ну из буржуев? — в его голосе сквозило неподдельное восхищение и удивление, как будто он впервые увидел нечто столь утончённое и красивое.

Хозяйка встала, прощебетала что-то радостное, выдала им ключи и уехала, сев на велосипед.

— Она в местной школе работает, учительницей, — перевёл, что смог понять, Лёха.

— Не волнуйся, Кузьмич! Вот мы им сейчас поможем сделать мировую революцию, и они тоже будут есть селёдку с газеты на чёрном хлебе! — радостно воскликнул Лёха.

— Тьфу на тебя, — с видом обиженного ребёнка посмотрел на него Кузьмич.

— Ну что, Кузьмич, поедем смотреть центр Парижа? — спросил Лёха, когда они окончательно устроились в апартаментах.

Кузьмич задумался на минуту, потом, осмыслив карту, выдал:

— Надо сесть на линию 13 на Ля Фурше, доехать до Шампс-Элисес, пересесть на первую линию, и мы на месте!

Без лишних слов они отправились на метро и вышли в начале Елисейских Полей. Пройдя главную улицу Парижа, их путь привёл к знаменитой Эйфелевой башне.

Кузьмич стоял, задрав голову вверх, зачарованный величественным сооружением.

— Пошли, плюнем им на головы! — весело предложил Лёха, радуясь, как ребёнок, ощущению свободы и масштаба нового города.

Уставшие, но довольные, товарищи вернулись домой уже поздно вечером.

У метро Лёха купил маленький букетик синеньких цветов и вручил его Мишель, их хозяйке. Та засмущалась, но приняла, стреляя в Лёху глазками.

— От, кобелино! — одобрительно пробурчал Кузьмич, пополнивший свой иностранный арсенал ещё одним словом.