Те тревожные мгновения среди тростника и папируса стали последним разом, когда Эши видел Руя.

– Он принял всю серьёзность нашего положения, – молвил отец следующим утром. – Руй ушёл, Эши. Ушёл, чтобы ничего не грозило ни мне, ни тебе, ни маме, ни Итаки. Это смелый поступок, достойный храброго солдата, каков он и есть.

– Он когда-нибудь вернётся? – Эши не мог понять, какой ответ предпочёл бы услышать.

– Нет, – в свете солнца стало заметно, что отец постарел лет на пять за ту ночь. – Я доложу старейшинам, что сам лично изгнал его из Ашмазиры несколько дней тому назад, а они передадут наместнику. Скажу, что поймал его за воровством и другого выбора не имел, ведь иначе его бы судили по всей строгости. Если Руя видели с этой Майш, то пусть думают, что они были любовниками и он забрал её с собой. Пусть думают, что хотят. Руй принял эту ношу за всех нас: за тебя, в первую очередь. Цени это. И больше никогда меня не подводи.

Эши не желал и думать о том, что вынудило Руя принять изгнание. Первые луны ему было больно, но то страдало его сердце. Разум же всякий раз напоминал, что брат был сам виноват в таком исходе. Не надо было связываться с Хезо. Не надо было тянуть Эши в эту пучину. Не надо было врать отцу о том, кем на самом деле была Майш.

***

Эши проснулся в поту, хотя солнце ещё не поднялось и стены из песчаника хранили ночную прохладу. Глаза долго привыкали к темноте, пока он слушал тихое сопение жены. Сайат спала на спине, руки сложив под грудью. Лёгкая ночная рубашка поднималась по мере того, супруга вдыхала: неспешно и глубоко.

Ветерок трепал белёсое полотно, которое отделяло их комнату от той, где храпел Техеш. Хотя Эши и возглавил семью, когда умер отец, он не решался забрать хозяйскую спальню под самой крышей. Пусть мама сохранит хоть что-то из тех времён, когда в этом доме было принято улыбаться.

Эши выскользнул из-под простыни и нащупал тунику. Он старался не шлёпать босыми ступнями по полу, чтобы не разбудить Техеша, пока пробирался через его закуток к следующему занавесу, за которым начиналась кухня.

Запах ужина ещё наполнял самое просторное помещение их дома. Сайат всё же приготовила то, что осталось от вчерашнего крокодила, так что аромат запечённого мяса меркнул на фоне тины, которой разило престарелое чудище. Что же, если не найти нового караванщика, которому придётся по душе папирус Бенезилов, эту затхлую тушу придётся есть ещё много вечеров.

Эши выбрался на улицу и подставил лицо ветру. Ещё свежие, ненаполненные дневным зноем порывы прочищали мысли и трепали кудри на макушке. Скоро огненная полоска на востоке соберётся в один диск, поползёт вверх. Лишь одно вытянутое облако виднелось на другой стороне неба, так что день выдастся жарким: таким, что впору прятаться под крышей до самого заката, а не корпеть над посевами.

За углом раздался скрип. Эши подпрыгнул и пожалел, что не прихватил ни ножа, ни копья. Чуть согнув колени, он задержал дыхание и крался туда, откуда вновь донёсся такой же протяжный звук. Лишь выглянув за угол, он понял, что издавало его старое плетёное кресло. Отец сделал его ещё лет восемь назад для своей единственной любви, и именно она покачивалась на потемневшем сидении.

– Мама? – изумился Эши, подойдя поближе. – Почему ты не спишь?

– Он не любит, когда я сплю подолгу, – промолвила мать.

Хатаи Бенезил всего за несколько лет стала лишь подобием себя, как след на песке был лишь подобием ноги, что его оставила. Ещё свежа была память о том, как мать своим упорством задавала пример всей плантации. Эши всегда изумлялся, как она успевала накормить всю семью, да ещё и наёмных земплепашцев, когда сама проводила целые дни среди папируса и льна.

А потом она начала меняться: некогда яркие глаза померкли, провалились в толщу морщин. Мама уже давно не расчёсывалась: с тех пор, как чернённый блеск её волос сменился безжизненной сединой.

Не без повода конечно – сложно было ожидать иного от женщины, дождавшейся сына с войны лишь для того, чтобы через несколько лет того изгнали. Той, кому пришлось отдать единственную дочь под опеку жестокого законника, который бил жену чаще, чем настоящих преступников. Той, что отправила мужа в последнее плавание по обиталищу Великого Змея и сама была готова прыгнуть на этот плот. И кто бы сохранил рассудок на её месте?

– Ты про кого, мам? – Эши присел на корточки рядом с ней.

– Брейхи мой, – горестная улыбка исказила осунувшееся лицо. – Он говорит, что я его отвлекаю от работы.

– Как-как?

– Там, где он сейчас, работы тоже хватает, – пальцы мамы теребили распустившиеся прутья на подлокотнике. – Только во сне мы с ним видимся, а он брюзжит, что из-за этого работать не успевает.

Эши хмыкнул. Если работать придётся и в царстве Великого Змея, он едва ли заметит, как уйдёт из одной жизни в другую. Но хотя бы там мама вновь возьмётся худой рукой с вереницей бледных пятен за сухую ладонь отца.

– Я же не виновата, что скучаю, – уголки маминых глаз заблестели. – Пусть он уже вернётся или меня заберёт. Будем работать вместе…

Теперь плакать хотелось и Эши. Видеть мать такой было больно, но ещё больнее было осознавать, что помочь он не мог. Не ей одной не хватало твёрдой хватки Брейхи Бенезила, его низкого голоса и поразительной способности свести любую проблему к обычной неурядице, которая к утру превращалась в очередную историю о былом.

– Руй, – вдруг выдала мама. Она вцепилась в подлокотники и подалась вперёд. – Руй, где он?

Эши мгновенно выпрямился и огляделся. Он рыскал глазами по ближайшим зарослям в поисках косм, нынче украшавших его брата, но видел лишь качавшийся на ветру папирус.

– Руя нет, мам, – тихо произнёс он. Тихо и неуверенно.

– Пусть бы и он вернулся, – мама вздохнула.

Эши покачал головой. Это желание он разделить не мог. Все четыре года он думал о том, какой была их встреча с Руем. Увидев его на той дороге – заросшего, грязного, оборванного – Эши понял, какую игру затеяла его память. Всё это время он вспоминал лишь лучшее, что связывало братьев: то, как они притворялись великими воителями, когда молотили палками сорняки; первую распитую бутылку раяхи – полупустую и выкраденную из отцовских запасов. Заглянув в глаза Руя накануне и вновь узрев ту искру безумия, Эши вспомнил, что чувствовал тем утром, когда узнал об изгнании брата. К его стыду, чувство то было облегчением.

Работа же шла с небывалой сложностью. От первых лучей солнца Эши покрылся крупными гроздьями пота, тут же начал жаловаться и Техеш. Плантатор не мог удержать серп и едва перерубал толстые стебли сорняков даже со второй попытки. Из ниоткуда появился жук: он гудящим снарядом протаранил его шею и оставил саднящий укус, разгоравшийся ещё сильнее, когда на него попадал пот.

Эши сидел в тени под дырявым навесом у стены дома и обливался набранной в озере водой, когда день стал ещё хуже. Началось всё с гула копыт и лязга бронзовых нагрудников, поверх которых раздался командирский выкрик.

– Хозяин! Хозяин, выходи!

Даже эти простые слова незваный гость выговаривал с трудом, будто его язык отвергал наречие берегов Ашамази. Эши отбросил опустевший мех, выругался и вышел навстречу законникам.

Альдеваррцев было трое. Старшим из них был немолодой всадник с пушистыми полосками серых бакенбард и перебитым в двум местах носом. Ещё двое солдат помладше скучали в паре шагов за его спиной. Они лениво свесили копья и о чём-то переговаривались на своём лающем языке, пока кони тянули жадные морды к соломе забора.

– Приветствую, – Эши изобразил неглубокий поклон.

– Угу, – законник качнул головой и поспешил поправить сползший полушлем из тусклой бронзы. – Как работа, как урожай?

– В порядке, – смиренно ответил Эши.

– Не похоже, – подметил альдеваррец. Остриём копья он ткнул в оставленную у дороги повозку. – Плохеет твой папирус.

– Ждёт покупателя, – всё жёстче говорил Эши.

– Лучше бы найтись побыстрее, – законник недобро улыбнулся. – Подходит время подати.