– Слушай, Эши, мне правда жаль твоих родных, но заботиться о них я не обязан, – оправдывался Бахру издалека. – У меня есть своя семья, и о них я переживаю в первую очередь. Рынок у нас большой, так что ты точно найдёшь кого-то ещё. Я точно знаю, что Сайюм через пять дней поедет к субихарам. Он, конечно, не готов платить столько же, сколько и я, потому как и ему субихары заплатят меньше…

Эши махнул рукой и отвёл верблюда в сторону. Животное обиженно фыркало и мотало головой. Оно и понятно. Верблюд тоже ожидал, что повозка опустеет после встречи с Бахру.

И с каждым шагом всё сильнее казалось, будто чей-то голодный взгляд царапает спину. Эши вертел головой, всматривался в гудящий рой продавцов и покупателей, увлечённых старинной игрой в то, кто торгуется лучше. Наконец, он выхватил из этой толпы того, кто и сам не сводил глаз с неудачливого плантатора.

Мужчина в длинной желтоватой тунике замер на пересечении двух рыночных улочек. Он сложил руки за спиной и щурился – не то от ехидства, не то от выглянувшего из-за облаков солнца. Длинные волосы закрывали уши, а лицо утопало в густой чёрной бороде. Было в его раскосом взгляде что-то знакомое. Настолько, что Эши на короткий миг уловил запах хлеба, который пекла мать в старой печи. Запах самого его прошлого.

Человек широко улыбнулся и ловко проскользнул в переулок между каменными лавками. Эши пришлось потрясти головой и протереть глаза, но он так и не понял, взаправду ли была эта встреча. Да и рынок пора было покидать. Пусть времени у него вдруг стало гораздо больше, плантатор не желал тратить его на торги с жадными купцами. Не сегодня, во всяком случае.

Обратная дорога казалась такой длинной, что Эши уже и не надеялся вернуться хотя бы к закату. Ещё и верблюд упрямился: животное то и дело вставало, многозначительно мотая головой в сторону груза за спиной. Плантатор тянул поводья, а двугорбый лишь недовольно фырчал. Лишь потоптав песок копытами, он обретал силы для следующего рывка.

Когда-то – когда обозов было несколько, а водил их сам Брейхи Бенезил – дорога давалась куда легче. Не только потому, что верблюды ещё не успели одряхлеть. Раньше весь путь от центральных улиц Ашмазира до плантаций оставался устлан крепкими, плотно подогнанными плитами. По ним легко шагали животные и люди, а колёсам негде было завязнуть. Цари старой Ашмазиры не жалели камня, хоть и добыть в округе его было негде: оставалось лишь выменивать валуны у субихаров, а потом обтёсывать их в городе.

С приходом Альдеварра изменились не только флаги, и дорога в город заставила Эши это принять, ещё когда из неё пропали первые плиты, а менять их никто не собирался. Каждую ночь выкорчёвывали новые камни, а законники разводили руками. Со временем плит стало меньше, чем оазисов в знойной пустыне вокруг Ашмазиры.

Эши вдруг остановился так резко, что удивился даже неподатливый верблюд. Под вздохи животного он осмотрелся, но взгляд наткнулся лишь на одинокого всадника, который ехал навстречу и был ещё далеко, шагах в восьмидесяти. Нет, причиной его беспокойства был не этот понурый амшазирец, замотанный в белую повязку. Эши готов был поклясться, что слышал шаги за скрипом колёс и топотом верблюда. И они затихли, стоило ему остановиться.

Плантатор потянулся к козлам и запустил руку под хлопковое покрывало, что лежало там. Копьё он взять не мог – любое подобие оружия привлекло бы законников, особенно, в такой день, когда город взволновался из-за Великого Змея. Но оставаться без защиты было глупо, и Эши всё равно хранил под складками серого хлопка старый охотничий нож.

Гнутое, похоже на крюк, лезвие стремительно ржавело. Скорее всего, и тупилось со страшной скоростью, но так Эши было спокойнее. Если ножа не хватит, он всегда успеет перейти на кулаки.

Плантатор присел, согнув колени, и медленно продвигался вдоль верблюжьих копыт, надеясь лишь, что усталое животное не решится обрушить одно из них ему на голову ради шутки или мести за утомительный день. Он заглянул под телегу сквозь прогалы между спицами и увидел две ноги в сношенных сандалиях. Словно учуяв его взгляд, ступни взмыли в воздух и пропали. Телега закачалась под весом преследователя.

– Выходи, – потребовал Эши, выпрямляясь.

Он поднёс нож к лицу, но всё равно не успел среагировать. Чья-то тень выросла среди папируса на телеге, закрыла на мгновение солнце и грузно приземлилась за спиной. Эши провернулся на подошвах, и тут же ударился о борт повозки. Тень сжала его запястья, прибила руки к хлипким деревяшкам.

Теперь Эши смог разглядеть своего преследователя. Те же слипшиеся от грязи волосы, та же клочковатая борода и ухмылка на вытянутом лице. Но волновали его только глаза: широкие, со светло-коричневым разливом вокруг зияющих зрачков. Глаза, что улыбались так же, как четыре года назад.

– Руй? – сдавленно проговорил Эши.

Преследователь отпустил его руки, отошёл на несколько шагов и загоготал. Лицо, фигура, даже взгляд – всё это могло поменяться с годами, но смех… Смех старшего брата звучал всегда одинаково.

– И чего ты гоняешь туда-сюда свой папирус? – с издёвкой спросил Руй. – Эй-эй!

Брат попятился, когда Эши вскинул крючковатый нож. Ржавое лезвие, напоминавшее коготь стервятника, зависло перед его лицом, заставляя шагать всё дальше назад.

– Что ты сделаешь? – сквозь зубы спросил Эши.

– Слушай, давно мы не виделись, понимаю, – медленно говорил Руй, не сводя глаз с ножа.

– И не должны видеться, – кивнул плантатор. – Ты изгнан.

Законы Ашмазиры всегда были однозначны для тех, кто признавался негодным для жизни у вод священного озера: ступить на земли царства они могли лишь после смерти, чтобы дух их упал в пасть Шепзириара. В случае Руя, приговор вынесли не власти, а его собственные родители. Страшнее только вердикт Великого Змея.

– Так ты не ори, и никто не узнает, – попросил Руй, пригнувшись и понизив голос.

– Объясняй, что ты тут делаешь, – требовал Эши. Кончик ножа следовал за братом, как бы тот ни старался уйти в сторону.

– Мы можем поговорить у тебя, под крышей? Жарко же!

– Нет.

Эши помнил брата улыбчивым: настолько, что уже к двадцати пяти по его лицу поползли неизгладимые морщины. Теперь знакомые щёки и скулы спрятались за спутанными зарослями бороды. Руй напоминал тех бедняков, что сидели под расписными стенами храма, протянув изъеденные язвами ладони.

– Братишка, – он тяжело вздохнул. – Я знаю этот твой взгляд. У отца был такой же, когда на рынке что-то не удавалось.

– Нихера ты не знаешь, – Эши ругнулся, опустил нож и потянулся к поводьям.

Он надеялся, что верблюд достаточно отдохнул.

– Знаю-знаю, – не отставал Руй. – Это взгляд называется «моим детям нечего жрать, сволочи вы все».

– Повторяю, – Эши уже подумывал о том, чтобы залезть на козлы, но тогда животное свалится быстрее, чем пройдёт полпути до дома. – Ты не знаешь ничего. Не имеешь права знать, потому что тебя изгнали.

– Да ну? – брат осмелел и схватил его за рукав. Эши попытался вскинуть руку с ножом, но Руй ловко перехватил её и вывернул ржавое оружие из ослабевших пальцев. – Не говори, что забыл, почему отец меня изгнал!

– Я не забыл, – Эши растирал саднящее запястье. – Из-за твоих ошибок.

– Из-за наших ошибок, – Руй выставил грязный палец с чёрной полоской под ногтем. – А ошибся в итоге он сам, потому всё стало только хуже. Майш… Да Змей бы её пожрал! Надо было оставить её в той башне.

– Пошёл ты, – Эши потянул верблюда за собой, но Руй грубо перехватил поводья.

– Братишка, я в городе ещё с сезона ветров, – голос брата смягчился. – Я не хотел показываться, правда. Но я вижу, как тебе херово, и хочу помочь, позволь мне! Ради твоей семьи хотя бы, они же и мне родные!

– Ты их даже не знаешь, – огрызнулся Эши, глядя на струйку песка, что тянулась над дорогой к дому. – А от твоей помощи только хуже, всегда так было.

– Хуже уже не будет, – Руй вздохнул. – У меня есть, чем выручить вас, есть деньги!