С губ Рэн слетели первые слова. Едва слышный, неразборчивый шепот для живых, но громкая песнь для мертвых, чарующий зов повелительницы загробного мира, сулящий вечный покой.

Смерть пела, а перед внутренним взором ее мелькали воспоминания, переданные Таной. Ненавязчивые, нежные образы, рассказывающие о былых временах. Не четкие видения, но наполненные безграничным восторгом обрывки прошлого, когда Жизнь и Смерть были едины. Рэн черной драконицей парила над Скрытым миром, ощущая присутствие белого дракона на расстоянии вытянутого крыла, окутанная пьянящим чувством счастья от того, что он рядом. Ее пара, ее продолжение, ее судьба. Он укрывал ее своей тенью от палящих солнечных лучей, а она защищала его от холода ночи. Ныряя в воспоминания Таны и ее предшественниц, Рэн тонула во всепоглощающей любви к белому дракону, и от нахлынувших эмоций раз за разом перехватывало дыхание.

Но потом юная Смерть заставила себя вернуться в реальность, где белому дракону разодрали глотку, где вместо чистой и вечной любви она познала предательство, где солнце сожрали набрякшие тучи, а воздух пропитался запахом тлена.

Рэн отдавала песни всю себя, без сожаления расходуя скудный запас магии, который восстановится теперь не скоро. Став Богиней, она всем существом ощущала потребность заботиться о людях, оберегать их от невзгод. Рэнла и раньше никогда не оставалась равнодушной к чужим бедам, без раздумий бросалась на помощь каждому, независимо от его происхождения, обожала животных, легко ладила с детьми. Сейчас ее сердце обливалось кровью, а душа корчилась в мучениях, вторя несчастным духам, взывающим к спасению. Пусть на одну ночь, но она могла им его дать, а значит, щадить себя не станет.

Наблюдательные люди давно заметили, что примерно раз в месяц окружающий мир меняется, будто становится прежним ненадолго. Затихают мертвые, отступает холод, и воздух вновь полнится ароматами трав и цветов. Жрецы Времени, вот уже много лет запертые на острове Молчания в монастыре Авривайн, верили: так Боги дают понять человечеству, что уцелели и однажды вернутся.

Но то, о чем люди могли лишь догадываться, Пустота знала наверняка: сучка Смерть выжила и припрятала где-то дух Жизни. Эта стерва взяла за правило изводить ее своими песнями, от которых трещала голова. Откуда мерзкая тварь черпала силы, понять Пустоте так и не удалось. Алгод сдох, а раз новый белый дракон не объявился, значит, маленькая дрянь творит свою магию без истинной пары. Это и пугало больше всего. Тана была сильна, но Рэнла Лотт ее переплюнула.

– Где? Где, мать вашу, она прячется?! – орала Пустота не своим голосом, мечась в бешенстве по тронному залу Белого замка в Элхеоне. – Какого черта ее до сих пор не нашли?! Я велю всех вас казнить, недоноски, раз от вас нет проку!

Костеря подданных, она отвратительно выпучивала белые глаза с черными зрачками без радужки и кривила бледные, тонкие губы в каком-то зверином оскале. А белые волосы будто жили отдельной жизнью, извиваясь под самыми немыслимыми углами, как если бы их владелица находилась под водой. Узкое длинное платье из полупрозрачной черной ткани, на которую были нанесены древние защитные руны, мерцающие зеленым, обтягивало угловатую высокую фигуру подобно второй коже. Лишь на груди и в области бедер наряд был несколько плотнее и прикрывал сокровенное.

Утрилх слушал отповедь госпожи с должным смирением и почтением, на всякий случай загородив собой Морая. Пустота до сих пор не простила колдуну предательства и наказывала при любом удобном случае. За одиннадцать лет ее бесконечные нападки превратили его из веселого, добродушного и симпатичного парня в угрюмого тридцатиоднолетнего мужчину, чью спину «украшали» безобразные шрамы от плетей. Морай всегда ходил, опустив голову, и старался не появляться на людях без Утрилха. Только благодаря покровительству и грубой, своеобразной заботе Верховного жреца он все еще держался и уповал на лучшее.

Как и остальные колдуны, которых на службе Пустоты теперь было в разы больше, чем при Хьелле, Морай пения Смерти не слышал и не осознавал в полной мере, отчего так беснуется госпожа. Утрилх же, наоборот, с каждым годом все отчетливее различал в завывании ветра за окном и плеске морских волн манящий голос. Надежда на скорое избавление Скрытого мира от Пустоты крепла в его сердце. Тревожил лишь тот факт, что Смерть так и не нашла Алгода. Пират Дерек Озрун, которому Утрилх велел приглядывать за принцем, неизменно докладывал о том, что никто, помимо работорговцев, конечно, Алгодом не интересовался. Оставалось только ждать.

– Приведите Время! – громко рявкнула Пустота, и по одному из окон разбежалась паутина трещин, а с потолка посыпалась штукатурка, покрыв головы и плечи собравшихся белой пылью.

Морай дернулся, непроизвольно вцепившись в запястье Утрилха. Тот лишь покачал головой, давая понять, что сегодня они Саларею не помощники. Когда Пустота слышала Смерть, наилучшим решением было тихо стоять в сторонке, проглатывать любые оскорбления и безропотно принимать наказания. Иначе риск расстаться с жизнью резко возрастал. Утрилх же помирать не спешил. Он и без того много делал для Саларея, по мере своих возможностей облегчая его страдания. Морай понимающе кивнул, поправив рабский ошейник, который всегда теребил, когда сильно нервничал или боялся. Даже привыкнуть называть Утрилха хозяином было куда проще, чем смириться с беспрестанным ношением этой штуки. Тем не менее статус личного раба Верховного жреца сохранил ему жизнь, потому Морай не роптал, слушался господина и помогал тому всем, чем мог, без конца напоминая себе, что ненавистному Алгоду приходится в Исушде в разы тяжелее. Мысли о страданиях принца по-настоящему грели душу.

Вскоре в тронный зал притащили Саларея, а точнее то, что некогда было им. Взору присутствующих предстал не человек – скелет, обтянутый тонкой пергаментной кожей, через которую просвечивались сосуды и вены. Волосы, ресницы и брови его давно выпали, а некогда потрясающей красоты голубые глаза поблекли и ввалились. Кандалы и ошейник на Саларее болтались, стертая кожа под ними не заживала, была воспаленной, из ран сочилась сукровица. Все тело пленника покрывали шрамы: застарелые и свежие. Ногти на руках и ногах давно выдрали по приказу Пустоты, а новые так и не отросли. Из одежды на нем были лишь грязные, изношенные штаны длиной до середины щиколотки.

Два стражника поставили Саларея на колени перед ступенями, ведущими на возвышение с троном, некогда принадлежавшим Эйрогасу Ансоуту. На него-то и уселась Пустота. За спиной ее грудились обломки величественной статуи дракона, в былые времена нависающей над тронами королевской четы Элхеона.

Пустота щелкнула пальцами. И из тени у боковой стены тут же отделились две фигуры – Пейврад и Фридэсс с голыми торсами и в широких льняных штанах. Длинные серые волосы их свободно спадали на спину. Один нес поднос с кувшином вина и золотым кубком, второй – блюдо с фруктами. Как и Морай, оба носили железные ошейники, правда, чуть более изящные, чем у колдуна. Принцы успели пройти Тропу Избранных и получить благословение незадолго до начала войны с Пагрэей и падения Богов, и теперь их глаза светились желтым. Отчего Мораю вечно казалось, что на него смотрит Алгод, – сходство между братьями воистину поражало. Разве что Пейвраду и Фридэссу не была свойственна жестокость и решимость, присущая их брату. Морай с огромным трудом мог вообразить Алгода, покорно сидящего на поводке и согревающего постель ненавистной госпожи по указке. Он бы уже давно нашел способ вырвать Пустоте сердце и скормить его дворовым псам. Отчасти бездействие Пейврада и Фридэсса оправдывало то, что Пустота держала в плену Эйрогаса и Селию, но Морай сильно сомневался, что подобная мелочь помешала бы Алгоду свершить возмездие.

Ни сам колдун, ни Утрилх никогда не говорили с пленными Ансоутами об Алгоде и Тории, но до Эйрогаса, Селии и принцев все же дошли слухи об их судьбе. Бывшие король и королева, как и все остальные, верили, будто брат с сестрой погибли. Утрилх с Мораем не видели причин их разубеждать, это вряд ли что-то изменит, а вот риск быть пойманными Пустотой на лжи резко возрастет, если пленные сболтнут лишнего.