Оставалось лишь молиться, что божественная магия вскоре приведет Рэнлу к Алгоду, и тогда Смерть сама найдет Утрилха. Но надежды на это почти не было. Если чуда не случилось за одиннадцать лет, то вряд ли что-то изменится теперь.
Глава 4. Зверь без прошлого
Он почти ничего не помнил из прошлой жизни, почти ничего не знал о мире за пределами арены. Забыл даже собственное имя, но ему дали другое.
Лаш.
Так теперь его звали.
Это имя ему не нравилось. Оно было чужим.
Он был уверен, что при рождении его нарекли иначе, вот только если здесь и ведали правду о его происхождении, ни за что не рассказали бы. Им не нужно было, чтобы он вспоминал. Им не нужно было, чтобы из дикого зверя, живущего одними лишь инстинктами, превратился в человека.
Человек никогда не сможет ТАК сражаться на арене, а значит, они потеряют львиную долю своего дохода. Да, он приносит им много золота, по крайней мере, он так думает. В дни, когда наступает его очередь биться с мертвыми, трибуны всегда полны до отказа.
Шона́тт – его хозяин и по совместительству владелец Центральной арены в Елкэ́ше – Лашу благоволил. Ему даже выделили отдельную клетку в подземельях: попросторнее и подальше от остальных рабов. А еще Лаша не брили налысо, как прочих невольников, чтобы у них не завелись паразиты. Шонатт объяснял это тем, что приходящим посмотреть на бои Лаша дамам нравится его смазливая мордашка и длинные серые волосы.
– Хрен этих баб разберешь, – часто ворчал Шонатт, сам при этом гаденько, довольно улыбаясь и потирая ладони в предвкушении того, как будет пересчитывать выручку. – Кругом полно свободных, достойных мужиков, а они верещат от восторга при виде патлатого невольника.
Именно любовь публики и подарила Лашу «привилегии». Помимо отдельной клетки, ему было дозволено мыться время от времени, а рабыне по имени Надли́с поручили следить за его внешним видом. Она-то и придумала заплетать длинные непослушные волосы Лаша в мелкие косички и собирать в хвост, чтобы не сильно мешались во время боев.
Надлис, которая тоже когда-то была драконицей, Шонатт купил почти одновременно с Лашем, и эти двое быстро поладили, пытаясь приспособиться к новым условиям жизни. Девушка Лашу нравилась. По крайней мере, она была единственной, кого он не мечтал здесь убить. Алебастровая кожа и жемчужного оттенка вьющиеся волосы вкупе с яркими желтыми глазами, пышной, упругой грудью и не менее аппетитными бедрами, притягивали взгляды местных мужчин, пресытившихся смуглыми красотками. Отчего Надлис приходилось несладко, хоть она и не прозябала в подземельях. Шонатт часто за плату одалживал ее на ночь, а то и две своим дружкам и знакомым. После Надлис всегда много и горько плакала, спустившись под арену и сидя у клетки Лаша, в лице которого стремилась найти утешение. Она мечтала, что однажды найдет способ освободить его, и тогда Лаш убьет Шонатта и прочих уродов, торгующих драконами.
Лашу всегда было жаль Надлис. Не то чтобы он испытывал к ней какие-то романтические чувства, просто в этом месте выбирать не приходилось, вот и привязался к девушке. Прочих бойцов-невольников вообще к женщинам не подпускали. Драконы зверели взаперти, становились непредсказуемыми, бесконечные сражения с одержимыми сделали их жестокими. Пару раз Шонатт приводил своим рабам шлюх в качестве поощрения за победы на арене, но девок неизменно находили замученными до смерти. Их души становились неупокоенными и вселялись в своих губителей, которых, естественно, тоже приходилось устранять. На шлюх Шонатт плевал, а вот потеря бойцов несла убытки, потому женщин в подземелья больше не пускали.
Исключение делали только для Лаша. Хотя, когда Надлис впервые зашла к нему в клетку, он едва не убил ее – чудом остановился в последний момент. Крики девушки и мольбы о пощаде всколыхнули что-то в душе, на задворках памяти впервые за многие месяцы заворочались воспоминания. Лаш не видел четкой картинки, но ему казалось, что нечто подобное уже происходило с ним, и не единожды. В ту ночь сны были как никогда яркими: множество женских лиц мелькало перед глазами. Одни стонали под ним от удовольствия и просили не останавливаться, другие – кричали от ужаса, порождая тем самым в глубине сознания странное желание причинить еще больше боли.
Но что поразило Лаша по-настоящему, так это девушка, маячившая в отдалении. Образ ее был смазан, и лишь ярко-голубые глаза да несколько крупных угольно-черных локонов, обрамляющих лицо, виделись предельно четко. К ней Лаша тянуло с неистовой силой. Потребность коснуться незнакомки была нестерпимой. Он пытался добраться до нее, но десятки женских рук удерживали, как бы ни отбивался, не отпускали, а потом голубоглазая девушка и вовсе исчезла. Однако следующей ночью вернулась снова и с тех пор не давала покоя.
Она стала наваждением, лишающим рассудка. Лаш был уверен, что когда-то знал ее и, судя по тому, как болезненно щемило сердце от одного только взгляда на нее, любил. С приходом в сны незнакомки, жизнь под ареной в темных, сырых и душных подземельях, связанных между собой сетью тесных тоннелей, стала совсем невыносимой. Голова болела нещадно, саднил старый шрам под железным ошейником, пересекающий горло поперек. Теперь, как никогда, хотелось знать: как он его получил? Все больше вопросов вызывала странная серая татуировка на запястье в виде браслета и еще один шрам в форме знака бесконечности под левой ключицей.
Лаша терзала неизвестность. Вспомнить удалось совсем немного. В основном как обращался в дракона и часами летал над степями, наслаждаясь свободой и вседозволенностью.
Со временем к головной боли добавились неконтролируемые судороги в конечностях: зверь внутри него словно стряхнул оцепенение и рвался на волю. Мышцы сводило такими спазмами, что порой Лаш не мог сдержать мучительных стонов. Обострилось обоняние. Запах застоявшейся, стухшей мочи, немытых потных тел и гниющих объедков в клетках рабов будто усилился во сто крат, вызывая тошноту. Есть стало невозможно. Лаш начал худеть, что очень тревожило Шонатта.
В итоге страх потерять одного из лучших бойцов вынудил его поставить клетку Лаша в отдельное помещение. Дышать стало легче. Даже зверь внутри немного притих. Больше не тревожили стоны раненных в боях рабов по соседству и их бесконечная болтовня. Разум малость прояснился.
А потом Лаш услышал песнь. Завораживающую и манящую. Смысла он не понимал, но жадно ловил каждый звук, задыхаясь от какого-то болезненного, сумасшедшего восторга. Песнь звучала месяц за месяцем, и откуда-то Лаш знал: поет незнакомка из снов, голос точно принадлежит ей. С того момента он окончательно потерял покой и зверел на глазах ничего не понимающего Шонатта и надсмотрщиков. Из идеально выдрессированного животного Лаш постепенно превращался в неконтролируемое чудовище. Даже Надлис теперь подходила к нему с осторожностью.
Зато воспоминания все просачивались по крупицам сквозь затуманенное сознание. Их по-прежнему недоставало, чтобы восстановить картину прошлой жизни, но одно было ясно: то прошлое полнилось убийствами и кровью. Лаш не знал, почему мучил людей, а их застывшие лица тем временем постоянно маячили перед внутренним взором, выражая немое осуждение. Немного погодя Лаш стал видеть, как убивает еще и драконов, а где-то поблизости безумно хохочет рыжеволосая девушка.
Вскоре калейдоскоп обрывочных видений превратился в неразборчивое месиво, Лаш начал путать явь со снами, бросался на каждого, кто подходил к клетке, в том числе на Надлис. Шонатту пришлось принять меры: в еду и питье Лаша стали добавлять дурманящие порошки в дни, когда не надо было сражаться на арене.
Стоило ему притихнуть, появлялась Надлис, садилась на пол в клетке, а Лаш клал голову ей на колени, ища покоя и без конца гадая: отчего девушка так добра к нему? Он грубо принудил ее к близости в их первую встречу, едва не убил, а Надлис все равно была рядом, жалела, успокаивала и охотно отдавалась ему, несмотря на то, что они никогда не оставались наедине. Раньше неподалеку всегда содержались другие невольники, теперь ошивались стражники, которым Шонатт велел с Лаша глаз не спускать, боясь, что тот сам себя покалечит в очередном приступе безумия и не сможет сражаться на арене.
