И как ледяной душ после милых посиделок в ЦУМе с Антоном, который «клоп», — озверевшая Морозова. Она вытянула Дровосека в офис по пейджеру.

— Где ты был?!

— Ну... У меня же свободное время до десяти. В десять я бы сменил Карабаса.

— Только вот Карабас почему-то уже здесь. И Монгол здесь. А кто же тогда сидит в машине и слушает закладку в романовской квартире?

— А кто в машине-то?

— Хороший вопрос, — жестко улыбнулась Морозова. — Ты, наверное, удивишься, но там никто не сидит. Ты, наверное, удивишься, но кто-то настучал «Рославу», что у Романова в квартире наша закладка. Они ее не искали, они просто узнали, что она там есть! Ты удивлен?!

— Конечно...

Только почему-то Карабас отводит глаза, а Монгол смотрит как-то странно...

— Вы это чего тут? Вы опять мне кости перемывали? Делать вам больше нечего...

— Нам есть что делать, — возразила свирепеющая Морозова. — Но кто-то мешает нам это делать. Кто-то закладывает нас «Рославу», раз за разом...

— А я тут при чем?

— Ах ни при чем?! Ах ты тут вообще случайно проходил?! Ах, значит...

Тут внезапно зазвонил мобильник в кармане Монгола. Он поспешно схватился за трубку, пытаясь абстрагироваться от сердитых воплей Морозовой и Дровосека, а потом Монгол повел себя совсем уж загадочно и нехарактерно для себя самого. Он с размаху треснул кулаком по столу.

— Ну-ка помолчите, — сказал он обычным своим голосом замолкшим от удивления Морозовой и Дровосеку. — Карабас, иди готовь машину... И бегом, если здоровье позволяет.

Озадаченный Карабас вышел, а Морозова, поначалу хотевшая язвительно спросить что-нибудь в духе «А кто это у нас такой командир выискался?», спросила совсем другое:

— Мы что, куда-то едем?

— В Балашиху, — ответил Монгол, убирая мобильник.

Разбуженный полуночным звонком, он слоноподобно рванулся на звук и едва не раздавил телефонный аппарат собственной пяткой — тот стоял на полу, что было вызвано недостатком мебели в квартире. Наконец Борис нашарил трубку, схватил ее и прижал к уху:

— Але...

— Немного поздновато, да? — предположил Парамоныч. — Ну да дело того стоит. Мне тут звякнули с одного из тех двух адресов, которые мы зарядили твоим московским знакомым.

— О господи... — из Бориса сразу же выбило остатки сна. — Что, группа захвата?

— Нет. В том-то и дело — я не знаю, что и думать... Там просто один мужик. Подходит к двери, жмет звонок несколько раз, ждет, потом разворачивается и уходит. Через полчаса возвращается и снова принимается за свое. И так уже часа три продолжается...

— Просто — один?

— Вроде бы так.

— И что это за адрес?

— Вторая Лесная, 13.

— Этот адрес я дал Дарчиеву, — вспомнил Борис. — Это мой начальник. Бывший начальник, я имею в виду.

— Он мог бы тебя заложить?

Борис подумал, что теоретически его мог заложить кто угодно. Даже Парамоныч. Тём более Дарчиев. Скорее даже Дарчиев, чем Монстр, потому что Дарчиев был начальник, а стало быть, принадлежал несколько к другой прослойке, ему было что терять и ему было что спасать, сдавая Бориса Службе безопасности.

— Не знаю, — уклончиво ответил Борис. — Но ты же говоришь, что он там один. С ним нет никаких мордоворотов.

— Это мне так сказали по телефону, — уточнил Парамоныч. — Сам я там не был.

— То есть ты не знаешь и как он выглядит?

— Не знаю. Хочешь, чтобы я сходил и посмотрел?

— Мало ли чего я хочу... Все-таки ночь. Все-таки неизвестно, кто это такой там ломится.

— А может, это покупатель нашелся на мою квартиру? Не хочу терять клиента, — сказал решительно Парамоныч и повесил трубку.

Сон к Борису уже не вернулся. Романов на цыпочках прошел в комнату, укрыл Олесю и сел у окна, глядя на мутно-желтую луну, приклеенную к темному небу. Это продолжалось уже почти целую неделю. Это — жизнь вне корпорации «Рослав». Романов прочувствовал и плюсы, и минусы свершившейся перемены. Он был свободен, он был в относительной безопасности, он обманул всю эту махину под названием «Рослав», однако при этом...

Однако Борис был связан тем обстоятельством, что Марина по-прежнему находилась у рославской Службы безопасности. Борису приходилось вести себя скрытно, будто бы он был диверсантом, сброшенным с самолета на территорию противника. И еще у Бориса кончились деньги.

Это было довольно новое, а точнее, хорошо забытое старое ощущение — такое случалось, пока он не работал на «Рослав», а затем это перестало случаться. В том смысле, что могли закончиться деньги непосредственно в бумажнике, но всегда оставался банковский счет, и нужно было просто прогуляться до ближайшего банкомата... Теперь гулять туда не было смысла: во-первых, потому, что снятие денег со счета «Рослав-банка» было бы немедленно отслежено СБ, а во-вторых, потому, что брать там было особенно нечего. Борис облегчил этот счет до минимума, готовясь к побегу, но он-то думал уже в субботу оказаться в Праге, а в понедельник с открытием банка забрать свои триста штук.

Но и в понедельник, и во вторник, и в среду, и в четверг он продолжал находиться довольно далеко от Праги. Поначалу Борис планировал заплатить Парамонычу за его доброту в виде предоставленного жилья и прочих услуг, но чем дольше тянулось время, тем яснее становилось, что денег на Парамоныча не останется — их едва хватит на продукты и на дорогу в аэропорт. Когда появится Марина. Но Марина не появлялась, и Борис уже не то чтобы нервничал... Он начал дергаться. «Папа, ты что, с ума сошел?» — вспоминал он. «Ты принимаешь решения за нас за всех, но не спрашиваешь нашего совета», — это тоже ударило по его самолюбию. Может, и вправду, он принял неверное решение тогда, когда... Нет-нет, эту мысль нельзя допускать, даже не потому, что она неправильна, а потому, что рассуждать сейчас об этом опасно для жизни. Об этом не рассуждают, когда сожжены мосты, когда открыт специальный счет в пражском банке и когда огромная корпорация поставлена на уши... Надо просто гнуть свою линию. А на пенсии стоит подумать — правильно это было сделано или нет.

— Значит, так...

Это был голос Парамоныча, а часы показывали начало пятого ночи.

— Этот мужик говорит, что его зовут Владимир Ашотович Дарчиев. Высокий, седой, лет сорок пять — пятьдесят. Оружия при нем не было. Приехал он вроде бы один. В кармане у него я нашел твое письмо...

— Погоди, — встревожился Борис. — Ты говоришь: «было», «нашел в кармане»... Что ты с ним сделал?

— Я просто показал ему издали свое охотничье ружье и пригласил для беседы. Он был очень любезен и рассказал все, что я хотел знать. Он утверждает, что приехал, чтобы помочь тебе. Ты веришь?

— Не знаю, — сказал Борис. — А где сейчас он сам?

— Сидит связанный в моей машине. Машина стоит в гараже. А я звоню из дома. Можешь подумать до утра, а я пока посплю. Знаешь, утро вечера мудренее...

— А с Дарчиевым ничего за ночь не случится? Он там не задохнется?

— Я не могу беспокоиться сразу обо всех! Я беспокоюсь о твоей безопасности, Боб, а всякие там... Это уже не моя забота.

— Я понял... А как Дарчиев собирается мне помочь? Чего он конкретно хочет?

— Сходи к нему и спроси. Я буду стоять на стреме, пока вы будете беседовать. Если что — мы его прямо в гараже и успокоим.

— Ты все продумал, — подивился предусмотрительности Парамоныча Борис. Со времен учебы в университете друг сильно изменился, и нельзя было сказать, к лучшему или к худшему. Просто он стал совсем другим.

Романов наспех начеркал записку для дочери, оделся и выскользнул из квартиры. Через двадцать минут он помахал рукой Парамонычу, который стоял у ворот своего гаража, одетый в дутую куртку и старые зимние сапоги. У ноги стояло охотничье ружье, которое Парамоныч все же забрал у племянника, посчитав, что ему самому эта вещь нужна больше.

— Он там, внутри, — сказал Парамоныч. — Иди, только осторожнее...