Сознавать это было тяжко, и вся тяжесть ложилась исключительно на плечи Бориса, он не делился ею ни с кем: ни с женой, ни с дочерью. Это был его выбор, и теперь уже было неважно, верен этот выбор или ложен. Мосты горели, и запах гари чувствовался только Борисом.

Он повесил куртку, снял ботинки и выключил свет в прихожей. Дочь из своей комнаты крикнула «Привет!». Борис ответил.

— Нормально съездил? — спросила жена. Он сказал, что нормально. Других вопросов жена задавать не стала. Борис знал, что так и будет: Марину мало интересовали его родственники, особенно дальние, особенно некстати приболевшие. Именно таким было придуманное им объяснение воскресной поездки за город без жены и дочери — в Можайск, к заболевшему родственнику. Жена, услышав эту ложь, слегка поморщилась, но приняла, даже не уточнив степень родства и не спросив имени заболевшего. Бориса это тогда даже не покоробило — напротив, Марина сократила количество лжи, произносимой им.

— Будешь ужинать?

— Конечно... — сказал он и, следуя железному правилу хорошего вранья, разбавил ложь правдой: — Я заехал там в одно кафе... Перекусил по-быстрому... Но это было слишком давно...

Если бы его спросили, он сказал бы и название кафе, и примерное количество посадочных мест, и вспомнил бы свой заказ и во сколько ему это обошлось... Потому что это было правдой — Борис честно промчался по Можайскому шоссе, пересек МКАД и ехал дальше, пока не наткнулся на это самое кафе. Там он совершил ритуальный прием пищи — ритуальный, потому что целью было не насытиться, а отметиться, запасть в память официанткам. Борис сделал это элементарно просто — он попытался расплатиться пятисотрублевой купюрой, сдачу с которой ему дружно собирали всем коллективом кафе. А вот дальше по Минскому шоссе он не поехал, он свернул влево, доверяясь уже не собственным познаниям в географии Московской области, а сведениям, сообщенным ему на «стрелке» в Александровском саду.

Его не обманули — вскоре Борис въехал в небольшой поселок с бензоколонкой на окраине. Он спросил у человека в лукойловской униформе, может ли он оставить до вечера машину, и ему ответили утвердительно, назвав вполне приемлемую цену. Борис не без сомнений вылез из «Ауди», но взглянул на часы, и сомнения исчезли — время поджимало. Он бросился бежать так, как много лет уже не бегал, он бежал, как будто от результатов этого забега зависела его жизнь... Хотя — почему «как будто»?

Борис выскочил на шоссе как раз в тот момент, когда рейсовый автобус до Рязани с пыхтением тормозил у обочины. Немолодые женщины с ведрами и корзинами долго забирались внутрь, и Борис успел. Он пробрался в конец салона, втиснулся на свободную половинку сиденья и надвинул бейсболку на глаза, изображая глубокий сон. На самом деле он был чертовски далек от того, чтобы отключиться — сердце бухало о грудную клетку, словно кузнечный пресс, спина покрылась липким потом, колени дрожали... До Рязани Борис едва пришел в себя.

А когда пришел в себя, то пора уже было действовать дальше — высаживаться из автобуса на самой окраине Рязани и садиться в другой, уже городской, автобус, чтобы оказаться в конце концов в запущенном старом парке... Чтобы сесть на вторую от начала аллеи скамейку, повернуться в сторону, противоположную входу в парк, и ждать, ждать, ждать... Не забывая при этом поигрывать время от времени брелоком.

— Нормально?

— Что? — запоздало и удивленно поднял он голову.

— Я про мясо, — сказала жена. — Это какой-то корейский рецепт, поэтому много лука и моркови. Я же помню, что ты не любишь, когда слишком много моркови... Просто это такой рецепт.

— Нормально, — сказал Борис, только сейчас уловив вкус поглощаемой пищи. Оказывается, это мясо с перцем, морковью и луком. Оказывается, это корейский рецепт. Надо же... Кто бы мог подумать.

— Выпьешь что-нибудь?

— М-м-м... — Борис задумался. С одной стороны, после всего сегодняшнего безумия лучшим завершением дня было бы хлопнуть сто пятьдесят граммов и уснуть. С другой стороны, ничего теперь Борис не боялся больше, чем потерять контроль над собой. А алкоголь — верная к тому дорога. Можно ведь просто уснуть, а потом разговориться во с не. И говорить он будет наверняка о том, что мучает и волнует его в последние недели. О том, что сводит его с ума. О том, что медленно и подспудно убивает его, заставляет совершать такие поступки, на которые он никогда бы прежде не решился. О хитром звере, который сидит внутри. Выпустить этого зверя наружу?

— Нет, — сказал Борис. — Лучше воздержусь... Не хочу являться завтра на работу с головной болью.

— А если просто красного вина?

— Нет, — решительно сказал он. — Лучше кофе. И покрепче.

Жена не стала настаивать. Она понимала, что Борис вымотан. Она думала, что вымотан он дорогой, но на самом деле дорога была простейшим из всех его испытаний. Физические нагрузки забываются, как только перестают болеть мышцы, а вот страдания моральные если и уходят, то лишь затем, чтобы вернуться в виде ночных кошмаров.

Борис смотрел на черный кружок кофе в своей чашке, и страшная в своей простоте мысль стучалась у него в висках: «Ведь это только начало... Ведь это только начало...»

— У тебя все в порядке? На работе, я имею в виду? — Жена осторожно тронула его за плечо, но Борис вздрогнул, будто она выскочила из-за угла с черным чулком на голове и с топором в руках.

— Все в порядке, — сказал Борис. — Я просто устал.

— Ляжешь пораньше?

— Не знаю...

— Ложись, отдохни. И так угробил выходной этой поездкой...

«Главное, чтобы я не угробил тебя. Тебя и Олеську», — подумал Борис. Себя он почему-то в расчет не брал. Тяжесть, взваленная на плечи, заставляла думать о неизбежных потерях, и Борис заранее наметил на эту вакантную должность себя.

Такая мрачная перспектива явилась к нему не в кошмарном сне и не в результате долгих мучительных размышлений. Она пришла к нему внезапно, с экрана телевизора «Сони».

С чего, собственно, все и началось.

Шеф Морозовой знал начало и конец, сама она знала середину, а ОН вообще ничего не знал. Не ведал ни сном ни духом. ОН был морозовским соседом по купе, и Морозову особенно забавляло, что сосед поглядывал на нее с кривой усмешкой, грозившей прорваться убийственной иронией. Морозова знала, на чем основывается такое самоуверенное поведение молодого человека в сливочного цвета пиджаке. Морозова также знала, где и за сколько куплен этот пиджак. Больше молодой человек ничего не успел приобрести и домой отправился в новом пиджаке, старых линялых джинсах и потрепанных жизнью кроссовках. Обновка выглядела на общем фоне чужеродным, словно сворованным предметом, и молодому человеку стало гораздо проще, когда пиджак был повешен на крючок.

Звали молодого человека Тёма, и в данный промежуток времени он был слишком доволен собой и жизнью, чтобы замечать во взглядах своей соседки что-либо еще, кроме игривой легкомысленности. Тём более что эти вторые планы прорывались у Морозовой ультракороткими вспышками, и потом перед Тёмой снова сидела развеселая, хорошо упакованная тетка, хвастающаяся покупками в московских бутиках. Тёма сидел, слушал, кивал головой, усмехался и иногда облизывал губы, будто собирался что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Морозова знала, что Тёма держит большую фигу в кармане и что тянет его сказать нечто вроде: «А знаешь, ты, балаболка, что я могу купить тебя с потрохами? И с твоими коробками от Версаче и от Гуччи, и с твоим самоварным золотом в ушах, и с твоими кольцами...» Морозова также знала, что, если бы Тёма такое сказал, это было бы правдой.

Но если Тёма держал в кармане большую фигу, то у Морозовой в кармане была фига размером с атомную подводную лодку. Морозова тоже улыбалась, но во взгляде ее проскальзывало холодное хищное выражение, с которым, должно быть, удав разглядывает намеченного для пищеварения кролика. Морозова знала, что ее сосед по купе — один из ведущих независимых программистов Питера и что он только что поставил пакет защитных программ собственного изготовления людям из компании «Рослав». Тёма возвращался домой и вез с собой в чемодане не облагаемый налогами гонорар за работу. Чемодан лежал в нише под полкой, и, вероятно, Тёму очень прикалывало сидеть на двадцати тысячах долларов (в рублях по курсу ММВБ на день подписания окончательного варианта договора). Морозова знала, сколько Тёме лет, где он живет в Питере, где учился и где работал. Морозова знала его предпочтения в еде, выпивке и сексе. Последнее, между прочим, исчерпывалось пятью-шестью адресами порносайтов в Сети, на большее у Тёмы не хватало времени.