– Но тем не менее, она была близка с матерью…

– Да, они много времени проводили вместе…

– Скажите, а что это за брошь, которую вчера упомянул Филарет, сказав, что Лукерья хотела выпросить ее у Генриетты?

– О, это очень милая штучка стоимостью в половину нашей квартиры, наверное. Старинная вещь и очень дорогая – ее Александр подарил на юбилей Генриетте, на пятьдесят, что ли, лет. Он же был коллекционером, ко всему прочему, вот и собирал такие вещички. Она, эта брошь, чего-то приглянулась Луше, и Генриетта обещала ей, что после ее смерти драгоценность перейдет к ней.

А может быть, Лушенька-то и не вытерпела – брошь потребовалась ей как можно быстрее, и она, не долго думая, порешила родную бабушку?

– Скажите, ваша сестра когда-либо говорила с вами о своем завещании?

– Нет, но я знала, что оно существует.

– Но вы сами не спрашивали ее о своем, например, будущем, не интересовались, что будет с вами после ее смерти?

– Да вы что – как можно? Мы все желали, чтобы Генриетта прожила достаточно долго! В семье у нас все были долгожителями!

– Манефа Аверьяновна, пройдемте со мной в лабораторию. Вы сказали, что можете показать, какие именно лекарства принимала ваша сестра.

Мы идем к Дане, который сосредоточенно работает. Он достает собранную в доме аптечку и открывает перед нам коробку. Женщина внимательно смотрит на обилие лекарств, а потом указывает на несколько пластмассовых баночек с иностранными надписями.

– Ей это по интернету заказывали специально – комментирует она.

– Это все БАДы, Марго – говорит Даня – а снотворное сможете узнать, которое она принимала?

– Да, вот это – Манефа показывает на стеклянный тюбик.

– Она пила его только на ночь?

– Верно, и не всегда, а только тогда, когда не могла заснуть.

– А все то, на что вы указали, она принимала утром?

– Да, тогда, когда я приходила к ней поздороваться. А приходила я первая – в семь утра.

– Даня – прошу я эксперта – исследуй пожалуйста содержимое этих капсул, я имею ввиду БАДы.

Он кивает головой, мы с Манефой уходим, чтобы говорить дальше. Но в допросной я получаю звонок от Дани – скорее всего, он забыл мне что-то сообщить.

– Марго, я исследовал инвалидную коляску – на ней есть хаотичные следы всех членов семьи и горничных в том числе. Кто-то иногда брался за ручки этой коляски – не более того, может быть, помогали ей катиться или еще что, развернуть она ее просила, например… Чтобы поднять такую коляску, нужно было взяться, например, за руку и подножие, или за какие-то еще места. Но больше на ней нигде нет следов. Я все больше убеждаюсь в том, что преступник работал в перчатках. И еще – на замке входной двери нет никаких следов отмычек. Дверь открывали только родными ключами. На наличниках есть следы всех членов семьи и горничных, посторонних следов нет.

– Спасибо, Даня.

В голове мелькает какая-то беспокойная мысль, и я тут же понимаю, что в этой истории кое-что не сходится, кое-что неправильно.

– Манефа Аверьяновна, скажите, вот ваша сестра была очень богата, а почему у нее такая простая инвалидная коляска? Она же имела возможность купить дорогую, с электроприводом, со всеми удобствами.

– Вы знаете, она много их перепробовала, но… Ни в одной ей не было удобно. Поэтому остановилась на самой простой.

– Скажите, вы часто покидаете квартиру? Ходите куда-то? А ваша дочь?

– Мы с Руфой постоянно вместе. Но особо никуда не ходим – только по хозяйственным делам и в церковь, молимся за здоровье всех членов нашей большой семьи.

Да уж…Мне даже сказать больше нечего. Подписываю ей пропуск и отпускаю. В коридоре, на скамеечке, ее уже ожидает дочь – сидит прямо, вся какая-то тоже правильная, в мать, прямая, словно палку проглотила или надела слишком жесткий корсет. Да, дочь и мать друг друга стоят, это точно. Интересно, рассказала Руфина нашему сотруднику что-то важное или нет? Кстати, а чего это у нее так ярко щеки горят?

– Маргарита Николаевна! – оперативник Сергей, который разговаривал с Руфиной, заходит ко мне в кабинет – ну, какая женщина, а?!

– Сереж, ты что – влюбился в эту чопорную престарелую инженю?

– Да ну вас, Маргарита Николаевна! Она никакая не чопорная и не престарелая, а очень даже приятная дамочка, особенно в разговорах.

То, что наш оперативник запал на Руфь – ничего удивительного. Сереже сорок пять, и он никогда не был женат. И на то были серьезные причины, которые даже меня, уверенную в том, что если мужика до этого возраста никто не «подобрал» – значит, этот мужик вообще не стоит внимания, убедили в обратном. Когда Сереже было двадцать восемь, его мама просто слегла, слегла с тяжелой болезнью. И пролежала с ней почти двадцать лет, умерла только год назад. Все это время Сережа ухаживал за ней, и я считаю, что долгий срок ее жизни – это исключительно его заслуга. Ухаживал так трепетно, нежно и терпеливо, как это может делать только любящий сын. А вот семьей обзавестись за это время ему не удалось – ну какая девушка пойдет на подобное? Чтобы вот так выйти замуж за человека, у которого на руках больная мать? Таких девушек в наше современное время просто единицы. Вот и не получилось у него ничего с семьей. Сережа мать не бросил, но и отношения с прекрасным полом у него не сложились. Работал, заботился о родительнице, большая часть скромной зарплаты уходила на лекарства и разные прибамбасы для лежачей больной, поэтому и одевался он всегда скромно.

Когда его мать отправилась в мир иной, он переживал так, что у нас, посторонних людей, коллег, сердце разрывалось. Он переживал, а мы искренне считали, что наконец-то у него развяжутся руки и может быть – дай-то Бог! – он еще сможет найти себе человека по сердцу.

Поэтому услышав такие его слова о Руфь, я, с одной стороны обрадовалась, а с другой – ну она ему совершенно не подходит, вообще! Со стороны-то виднее…

– Ох, Сереженька! – говорю ему – боюсь, тебя тут будет ожидать сильное разочарование!

– Чего это? Она мне рассказала, что эта бабка держала ее на жестком поводке, но бабки-то теперь нет… Я попросил у нее телефон – она дала.

– Вот как? – удивляюсь я – а что она еще тебе рассказала?

– Ничего особенного. Знаете, я думаю, она не имеет к убийству старухи никакого отношения.

– А вот это неправильно, мой дорогой Сережа. Дама показалась тебе симпатичной, и ты вот просто выкинул ее из списка подозреваемых. А мы не можем допустить такой роскоши. Давай, расскажи мне подробнее о том, что она тебе говорила.

– Ну, она помнит Генриетту с самого младенчества и говорит, что раньше это была счастливая, смеющаяся женщина, сильная, властная и уверенная в себе. Когда умер ее муж, от счастливой и смеющейся мало что осталось, а вот сила, власть и уверенность в себе утроились, если не удесятерились.

– А почему они жили с ней? Почему не могли уйти жить самостоятельно? У Руфины ведь тоже образование филолога?

– Такова была воля Генриетты. Ей нужно было, чтобы Манефа всегда была рядом, хотя Руфь неоднократно просила мать уйти в самостоятельную жизнь. Кстати, Манефа спала и видела, чтобы Руфина стала актрисой, как она сама когда-то мечтала. Мол, у нее из-за внешности не получилось, так хоть у дочери получится. Когда Руфь закончила школу, они вдвоем пришли к Генриетте, чтобы та дала добро и помогла поступить в театральный. Но Генриетта очень разозлилась и сказала, что это не профессия для их благородного семейства. Мол, что это за работа такая – на камеру попой вертеть? И потребовала, чтобы Руфина подала документы в педагогический на филолога.

– Ага, то есть балет – это искусство и совсем не попой крутить, а актриса – это не искусство? – саркастично заметила я – вот так, Сереженька, с помощью каких-то тупых взглядов и ломаются чьи-то судьбы – в данном случае, Руфины. Хотела одного, но тетка настояла на другом. Очередная неисполненная мечта, а потом она и женихов ее всех начала отсеивать. Это ли не причина – убить ее за все то, что она сделала и не сделала? Руфина очень терпеливая, но терпение ее могло кончиться, тем более, мы не должны забывать слова Дани о том, что инвалидную коляску выкинули именно из чувства злости и ненависти. Человек, сделавший это, словно хотел вычеркнуть бабку из своей жизни вместе с ее инвалидной коляской.