– Аполлинария Александровна – обращаюсь я к средней сестре, она кажется мне наиболее адекватной из всех – скажите, ваша мама вообще не выходила из дома?

– Нет – отвечает та – после смерти папы мама очень сильно замкнулась в себе, а потом пришла эта болезнь… Все, кто надо, приходили к ней сами – личный врач, нотариус… Иногда навещали друзья – те, что остались живы… И друзья отца тоже…

– Она не лечилась?

– Нет. Предпочла, по ее словам, естественный ход событий…

– Вы обмолвились, когда ездили с нами, что у вас всех была традиция – приходить к ней утром и вечером и желать доброго утра и спокойной ночи, верно? А это было как-то упорядочено или каждый мог прийти, когда захочет?

– Мама была прагматиком и не терпела бардака. Мы ходили по графику, по старшинству… Последним, конечно, шел мой сын Филарет, в семь тридцать утра. После чего уходил в школу.

– А в этот день было также?

– Да – подал голос Филарет – но мне надо было к третьему уроку, а в связи с этими событиями я вообще отпросился. Бабушка все-таки.

Да ладно! Так бывает?! Ничего себе, бабуля порядки установила на своей территории! То есть свита приходила вызвать свое восхищение и уважение королеве-матери! Вот я не сомневаюсь, что старуха была противнее некуда. Хотя… О покойных либо хорошо, либо никак…

– То есть я правильно понимаю, что вы, Филарет, видели бабушку последним сегодня?

– Да ну вас – говорит он, с подозрением глядя на меня – откуда я знаю? Может, к ней кто еще приходил поговорить после меня? У нее вечно кто-нибудь толкался, особенно Луша и тетя Лампа, все секретничали о чем-то.

– И ниче мы не секретничали! – подает голос его сестра – бабуля прикольная была!

– Ага, прикольная! – кивает Филарет – еще скажи, что все это не из-за той броши, которую ты так мечтала выпросить у бабки! Потому и терлась около нее!

– Филя! – возмущенно тянет его отец, Иннокентий Савельевич – как так можно! Лушенька – чистая девочка, а ты про какую-то брошь!

– Так, хватит! – кажется, мое терпение кончается – потом разберемся, кто тут чист, как первая мартовская капель, а кто нет! Аполлинария Александровна, скажите пожалуйста, ваша мать принимала снотворное?

– Очень редко. На ночь, когда не могла уснуть. Прописал ей его лечащий врач.

– А она таблетки принимала под чьим-то контролем или сама?

– Обычно она пила лекарства в то время, когда я приходила пожелать ей доброго утра – подала голос невзрачная невысокая женщина, полная противоположность статной Генриетте, ее сестра Манефа.

– Вы видели, что она принимала? Сможете показать нам эти лекарства в ее аптечке?

– Да, смогу.

– Хорошо. Вот завтра первая и придете ко мне вместе со своей дочерью. Постановление я выпишу.

Нет, все… Оставаться здесь больше нельзя. Надо ехать в комитет, ждать результатов исследований и принимать эту чудную семейку по одному или по двое. Находиться с ними со всеми одновременно просто невозможно!

Я спускаюсь вниз вместе с Климом, он любезно предлагает мне отвезти меня до дома, тем более время уже семь вечера. Опера соберут все улики, а основные заключения экспертов наверняка будут готовы только завтра. Звоню Дане.

– Дань, слушай, мне нужна к завтрашнему дню вся информация по родной сестре погибшей – Манефе Аверьяновне Грачевской и по ее дочери Руфине Дмитриевне Грачевской. И еще мне нужна вся информация по самой погибшей. Конечно, кроме того, что она до пятидесяти пяти лет занималась балетом – это я и сама знаю. До сорока она танцевала, а потом занималась педагогической деятельностью. Кстати, ее ценили. И еще – выясни, пожалуйста, не было ли в ее карьере роли Офелии.

– Достану все, что смогу! – обещает он.

Дома меня встречает Рус, который готовит что-то на плите, попутно наслаждаясь бутылкой безалкогольного пива. Достаю тоже самое из холодильника, плюхаюсь на кухонный диванчик и мрачно спрашиваю:

– И что? Во сколько вылез ремонт машины?

– Да не так и дорого. Удивляет меня все же другое – я не думал, что женюсь на женщине, на которую даже с неба падают трупы, извини за такие неправильные, может быть, слова.

– Рус, ты всерьез думаешь, что я предполагала подобный исход?

– Конечно нет, дорогая, но в следующий раз если увидишь что-то подобное, пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы это рухнуло не на капот твоей машины – смеется он.

– Скажи спасибо, что она вообще мне не на голову упала, а то лишился бы жены!

Я рассказываю Руслану о том, что наша жертва – бывшая легендарная знаменитость, артистка балета. Он свистит от удивления.

– Так может у нее того, замкнуло, и она решила, что и дальше может скакать, аки лань… Ну и.. Вышла с лоджии… Офелию сплясать!

– Да ну тебя! – смеюсь я – Рус, как можно? Это же мертвый человек!

– Марго, с нашей деятельностью мы становимся злыми и ироничными по вопросам, касающимися смерти.

На следующее утро я первым делом иду к Дане. Он уже на работе, но только-только надел свой белый халат и устроился за компьютером.

– Даня, есть что-нибудь для меня?

– Да, но не слишком что-то особенное. По Манефе информация будет позже… Кстати, ты не выяснила, чего у них у всех имена, как у фиг знает кого?

– Даня, ты вовсе дурачок? Я так и должна была у них спросить – почему вас звать не Таня-Маня-Ваня, а Генриетта, да Аполлинария?!

– Ну, не так конечно – пожимает он плечом – ладно, смотри. На одежде старухи нет никаких следов ДНК и потожировых. Кто-то работал в перчатках, вопрос в том, куда потом эти перчатки дел.

– Погоди… Ты хочешь сказать…

– Да, перчатки остались где-то в доме – он делает протестующий жест – не волнуйся, я уже отправил оперов изъять все, что в доме может быть похожим на перчатки – на них должны остаться ворсинки с одежды жертвы, ну и, соответственно, потожировые преступника.

– Блин, как я сама не подумала об этом. Он сто раз мог их уже выкинуть.

– Вряд ли. Только если в окно, но оперативники и там все осмотрят. Соответственно, сама понимаешь, на инвалидной коляске тоже нет никаких следов. Скорее всего, это перчатки из какой-то гладкой ткани… Но вот что меня удивляет – зачем преступник выкинул коляску? Ты не задумывалась?

– Нет, а что в этом такого?

– Ну, Марго! Посмотри чуть дальше своего носа! Ну, выкинул он Генриетту, но коляску-то зачем? Если бы оставил ее – мог еще надеяться на то, что мы решим, что это самоубийство – перелезла через бортик, у балерин сильные руки, и сиганула. Но коляска говорит уже о другом. Тот, кто ее убил, был очень на нее зол, понимаешь? Он словно стирал из жизни ее и ее инвалидность. С этим своим недугом она кому-то надоела настолько, что человек решил от нее избавиться. Инвалиды, Марго, капризны по большей части, а я совсем не сомневаюсь, что такая, как Генриетта, могла довести до белого каления самого спокойного человека. Дальше… показания Руфины о том, что она последняя открывала створки лоджии, подтверждаются – ее отпечатки пальцев находятся на ручках в том месте, где обычно все касаются, когда открывают, поверх остальных. То есть она пришла, открыла створки…

– И скинула родную тетку вниз? – говорю я – не, Дань, она точно не сможет. Не так физически развита… А вот внучка, дочь Аполлинарии – вполне. Она занимается тяжелым видом спорта – толкает ядро.

– Что? – удивляется Даня – да уж, не женщина, мечта… Всю жизнь мечтал посмотреть такую не по телеку, а в натуре…

– Ты что, интересуешься соревнованиями по толканию ядра?

Нашу беседу прерывает Роб. Он входит в лабораторию с таким видом, что мы понимаем – он пришел не просто так. Следом, такие же решительные и напряженные, входят шеф и Клим.

– Ребята! – торжественно заявляет Роб, поправляя надетые почему-то на лоб очки – у меня для вас такая сенсация, что вы сейчас сами захотите откуда-нибудь вывалиться!

– Ну, давай, удиви меня! – говорю я Робу, с улыбкой глядя на его немного растерянное лицо – я уже прямо жду какой-нибудь сенсации от тебя! Может быть, наша «из балетных» очнулась у тебя на столе под скальпелем?