– Маргооо – тянет шеф – что за черный юмор?
– Да ладно вам, Евгений Романович! Я еще даже не начинала.
– Так вот – говорит Роб – сначала подготовлю вас легонькими фактами. Во-первых, на теле убитой абсолютно нет никаких посторонних следов, то есть никто ее не бил, никто к ней не прикасался. Далее – в ее крови, кроме следов снотворного, тоже ничего нет такого, что могло бы нас заинтересовать.
– Подожди – говорю я – она же какие-то лекарства там принимала…
– Марго, не путай божий дар с яичницей. Она принимала витамины и БАДы, которые, видимо, прописывал ей врач. Ну, и иногда снотворное. А так – она была здорова, как бык. У нее не было каких-либо иных отклонений, ну, кроме, скажем так, старческих. Многие и помладше нее хотели бы иметь такое здоровье.
– Так, подожди – останавливаю я его – Роб, что это значит, о чем ты, вообще? Эта женщина была инвалидом, она весила сорок девять килограмм – это совсем не норма! Она должна была хоть чем-то болеть…
– Марго! Эта женщина была худой потому, что просто привыкла питаться так, как питалась в своем балетном прошлом! Не более того! Да и в таком возрасте много не съешь, согласись!
– Я не знаю, я там не была – мрачно говорю ему – и вряд ли доживу… Я на вредной работе!
– Марго, ты что, Гайдая пересмотрела? – спрашивает Даня, возвращая мне мой вопрос.
– Это не Гайдай – Рязанов – не моргнув глазом, отвечаю ему – впрочем, это сейчас неважно. Роб, еще раз – она была инвалидом, у нее должны были быть какие-то заболевания!
– А вот тут начинается самое интересное! То, о чем я вас и предупреждал! Эта жертва инвалидом не была! Никогда!
Мы переглядываемся с открытыми ртами.
– Что это значит? – нервно спрашивает его Клим – как это – не была? Она в инвалидной коляске…
– Клим, сидеть в инвалидном кресле и быть инвалидом – немного разные вещи, понимаешь?! У этой женщины все в порядке с ногами – мышцы не атрофированы, кости в целости и сохранности, кроме того, видно, что она активно двигала ногами, понимаете. Все мышцы растянуты, как надо, то есть ноги испытывали физические нагрузки! По утверждениям ее родных, она сидела в инвалидном кресле десять лет, с момента смерти мужа, за это время мышцы ног должны были полностью атрофироваться, суставы потерять свою подвижность, связки ослабеть. Понимаете, о чем я?
– Вот это новость! – тянет шеф – а зачем ей это было надо? Вернее, на кой ляд она притворялась инвалидкой?
– А мне другое интересно – мрачно заявляет Даня – кто-нибудь из ее многочисленного потомства знал об этом?
– Вряд ли – говорит Клим – скорее всего, она по договоренности с врачом прикинулась инвалидом. И хотела либо что-то втихаря выяснить, либо…
– Либо?
– Либо кого-то боялась.
– Клим – говорю я – поезжай к ее врачу. Вытряси из него все, что возможно. Вот телефон Аполлинарии, позвони ей, узнай, кто врач и где принимает. При необходимости доставь сюда. Врач точно должен был быть в курсе ее обмана.
Клим тут же уходит, за ним ретируется шеф и Роб. Со мной остается Даня.
– Марго, слушай, ну она должна была быть очень осторожной, чтобы никому не попасться. Они же все в одной хате жили…
– Видел бы ты ту хату – ворчу я – размером со стадион. Бедные опера, наверное, до сих пор там рыщут в поисках хоть каких-то улик.
– Слушай, а может, она ночью ходила? Ну, подсматривала, подслушивала, и например, набрала компромат на всех членов семьи. А потом шантажировала их.
– И они дружно выкинули ее из окна лоджии? Показательная казнь? Интересная версия, Даня, но бредовая. Ладно, иди работай. Скоро здесь будет эта самая Манефа и Руфина, мне нужна по ним информация.
– Скоро будет! – говорит он и уходит.
Манефа и Руфина
Генриетта была любимой дочерью нашего отца, хотя говорят, что родители больше любят младших. Но это не так, поверьте. Я всегда, всю свою жизнь была лишь бледной тенью своей пробивной старшей сестры. Генриетта четко знала, чего она хочет, и шла к этой цели с упорством ломовой лошади. Не отрицаю, она была… трудяжкой, хотя во всем и всегда ей помогали родители. Ее все называли сильной личностью, а меня с рождения… только жалели.
Я была очень болезненным ребенком. Болезненным и некрасивым. Сама не знаю, в кого. Мама и папа оба были с очень яркой эффектной внешностью, и Генриетта пошла в них. А я… Мама как-то упомянула, что я похожа на бабушку, но почему-то никогда не показывала мне фото этой особы. Впрочем, это было неважно – получилось то, что получилось.
Завидовала ли я своей сестре? Честно скажу – да, завидовала… немного. Она была общительной, красивой и очень цельной личностью. А я рядом с ней напоминала бледную моль, которая летает рядом лишь для того, чтобы ее кто-нибудь заметил. Я всегда была скромной, тихой и уступчивой. И если Генриетта могла легко и свободно шутить с отцом или смеяться вместе с мамой над очередной модной новинкой в одежде – мне подобное не дозволялось. Рядом со мной постоянно была какая-то куча нянек и гувернанток, мама и отец утверждали, что я крайне болезненный ребенок, хотя я не чувствовала ничего подобного. Непонятно, что они хотели этим сказать, но почему-то я охранялась от внешнего мира так, словно бы он мог мне навредить. А между тем, этот внешний мир всегда очень меня интересовал, поэтому успокоение я нашла в книгах. Читала много и запоем…
Когда отец нашел Генриетте достойную партию – Александра, я тоже порадовалась за нее, но… Мне хотелось бы, чтобы меня также любили, как он ее любил. Я смотрела на их счастливую пару и с тоской понимала, что мне не видать подобного.
И все-таки однажды встретила его… И ни где-нибудь, а в библиотеке. На тот момент я уже поступила в институт на филологический, по настоянию отца и мамы, хотя всегда мечтала о другом – я хотела быть актрисой. Но когда сказала об этом родителям и сестре, они только переглянулись с недоумением. А потом все трое стали убеждать меня в том, что ну какая из меня актриса?! С таким простым лицом и никуда не годной фигурой меня и близко не подпустят к театральному.
Итак, я сидела в библиотеке, и он сам подошел ко мне. Дмитрий… Для меня он был самым лучшим, хотя ничего особенного в нем не было. Наш роман закрутился с невероятной быстротой, и я уже надеялась, что скоро мой Дима сделает мне предложение. Познакомила его с семьей, а в один далеко не прекрасный день он вдруг признался мне, что… влюбился в мою сестру, и добавил, что уезжает именно по причине того, что жить с ней одном городе для него и знать, что она ему не принадлежит – огромное мучение. Я никогда не умела быть убедительной, и не могла заставить его остаться. Он уехал, а я узнала, что жду ребенка. Так у меня появилась Руфина. Мать и отец помогали мне с дочерью, но работать по специальности, даже когда она выросла, мне так и не пришлось. Я жила с родителями и дочкой, никак не была социализирована, и моя жизнь казалась мне скучной и пресной. Не знаю, чтобы я делала, если бы не отец и сестра. Отец все завещал Генриетте, конечно – у нее и семья больше, и ее Александр мог распорядиться состоянием по уму, мне же было положено небольшое ежемесячное содержание вместе с дочкой, а кроме того отец, умирая, взял с сестры обещание, что та никогда не бросит меня и Руфину. Так мы и остались жить рядом с Генриеттой, а десять лет назад, после смерти Александра, она объединила всю семью в одной большой квартире. Не скажу, что я была рада этому – вокруг нее теперь были родственники, которые мечтали только об одном – чтобы Генриетта и сама уже легла на вечный покой рядом со своим мужем, и оставила бы им все состояние. Особенно этот Гурий – он прямо потирал ручки в предвкушении наследства. А вот мне и моей дочери смерть ее невыгодна – куда мы пойдем, кто нас приютит-приветит, на что будем жить? Я ни дня не работала, Руфина тоже.
Руфине не повезло вообще – она так и не встретила человека, который бы полюбил ее. Всех, кого она приводила, Генриетта браковала.
– Муж должен быть надежным, как скала! – повторяла она своим громким голосом, и дочь стояла перед ней, опустив голову – а твои приятели? На кого они похожи, сама посмотри! Без слез ведь не взглянешь, да без смеха!
