– Да! – отвечает он – ты, главное, не волнуйся! Я и Клима сейчас отправлю!

Проходит минут десять, прежде чем они приезжают и сразу приступают к оцеплению места происшествия. Клим смотрит на мою машину.

– Да уж, Марго! У тебя просто феерическая способность в прямом и переносном смысле слова цеплять на заднее место неприятности.

– И не говори – отвечаю я – но тела мне на машину еще не прилетали.

– Похоже, место ей в автосервисе.

– Да, но не хочется время терять. Подхватишь меня? А я позвоню Русу, он сегодня дома, отгонит ее в мастерскую.

– Да без проблем.

– Слушай – он смотрит на тело – может, она сама?

Я внимательно оглядываю старушку. Маленькая, худая, высохшая, с тонкими запястьями и щиколотками, в черном, до пят, платье. Седые волосы собраны на макушке в «гульку», морщинистые губы накрашены. Бабуля, пожалуй, была кокеткой…

– Нет, Клим. Ну, какой сама! Посмотри на нее – такое ощущение, что она в концлагере побывала. Слишком худа… Хотя… Когда она меня за шею сцапала, я думала – задушит.

– Что? – удивляется Клим – она тебя за шею схватила?

– Угу. И при этом произнесла имя Офелия.

– Слушай, пусть они тут улики собирают, пойдем, поднимемся и выясним, откуда эта бабуля выпала.

– Да, я примерно предполагаю, с какого этажа. Самое странное то, что старухи никто не хватился, и в полете она не орала.

– Вот уж действительно странно. Она одна, что ли, живет… Что никому дела нет до нее.

Мы входим в подъезд дома, именно в этом подъезде, по моим подсчетам, должна быть квартира выпавшей из окна. В доме темно, хоть глаз выколи, лифт тоже не работает.

– Свет у них, что ли, вырубили? – бубнит Руслан, включая фонарик.

Ни на одном этаже света нет, нам приходится обходиться без лифта. В квартире на девятом этаже утверждают, что у них нет инвалидов, а соседей они не знают, так как дом новый, переехали они недавно. На десятом дверь никто не открывает, и мы делаем вывод, что люди просто на работе. Неудача ждет нас и на одиннадцатом, и на двенадцатом этаже, а вот на шестнадцатом дверь открывает высокая, худая женщина с длинным носом и стрижкой-каре. На наш вопрос, нет ли в их доме инвалида-колясочника она отвечает утвердительно и спрашивает с беспокойством:

– А в чем дело?

– Скажите, вы можете проводить нас к ней?

– Да, пожалуйста. Ее комната на первом этаже, с лоджией.

Квартира залита дневным светом, и я убеждаюсь, что она необычайно богата. Я никогда не видела такого роскошного интерьера, а если учесть, что она еще и в два этажа… Апартаменты просто шикарные, гостиная просторная, большая, я подозреваю, что и комнаты такие же. С умилением вспоминаю наш маленький, уютный дом. Нет, таких апартаментов я бы точно не выдержала.

Женщина толкает входную дверь к комнату. Стильная, удобная, со вкусом обставленная. На стенах очень много портретов, во всех этих многочисленных загримированных лицах я без труда узнаю ту, что упала на капот моей машины. Дверь в лоджию распахнута.

– Мама! – зовет женщина – мама, где ты? Мама, перестань играть в прятки!

Мы вместе входим в лоджию, и я думаю про себя, что эта лоджия – почти целая комната.

– Вот вредная старуха! – женщина смотрит на нас виновато – вероятно, на кухне или еще где-то…

– Скажите, как вас зовут? – спрашиваю я даму.

– Аполлинария Александровна Дубинина – отвечает она несколько высокопарно – так что у вас к моей матери? Какое-то дело? С чего вдруг ей заинтересовался Следственный Комитет?

– Я боюсь, Аполлинария Александровна, что вам придется проехать с нами. Думаю, дело очень серьезное.

– Да что происходит? – с беспокойством спрашивает она.

– Скажите, ваша мама сама могла открыть створки лоджии?

– Нет, обычно это делал кто-то из нас, членов семьи, когда приходили в ее комнату или горничные.

Я снова возвращаюсь в лоджию и осматриваю створки. Окно хорошее, огромное, створки тоже, открываются в разные стороны, вернее, раздвигаются. Осматриваю бортики лоджии. Нет, вряд ли она могла сама перевалиться через них. Да и потом, даже если и сама – каким образом сверху полетела после этого коляска?

– Клим – вполголоса говорю я – как думаешь, она могла подтянуться на руках, и…

– Марго, да ты что?! Нет, я допускаю, что у нее сильные руки и бортик достаточно низкий, но сама вряд ли наверное. Она старушка совсем.

– Иногда старушки бывают достаточно крепкими – задумчиво говорю я, вспоминая, как она вцепилась мне в горло. Предсмертная агония. То, что она упала на мою машину и была еще жива, можно объяснить только тем, что ветки деревьев смягчили ее падение, и несколько минут она все еще находилась в состоянии между двумя мирами – тем и этим.

Аполлинария Александровна стоит недалеко от нас и обеспокоенно смотрит вниз. Там она видит скорую и полицию. Понимая вдруг, что мы пришли не просто так, срывается из квартиры, на бегу кричит, как ненормальная, зовет мать. Несмотря на то, что она худа, врачи еле могут совладать с ней, не пускают к телу матери.

Мы с Климом спускаемся вниз, заметив, что проблемы со светом устранены.

– Пожалуйста – обращаюсь я к женщине – проедем с нами. Там мы сможем спокойно поговорить и провести процедуру опознания.

Она успокаивается только в машине, сидит, картинно массируя пальцами виски. Вероятно, у нее действительно мигрень и ей плохо, но для меня она с определенного момента – очередная подозреваемая. Ее вид вдруг тоже действует на меня сугубо отрицательно – я вспоминаю наши ночные похождения и, застонав, обнаруживаю вдруг, что моя голова тоже начинает болеть.

– Что с тобой? – подозрительно спрашивает Клим – тебе плохо из-за того, что случилось?

– Да нет – отмахиваюсь я – мне плохо оттого, что я круглая идиотка сегодня.

Он поднимает бровь вверх и выдает:

– Самокритика – великая вещь, но почему только сегодня?

Пожимаю плечом – мне совершенно не хочется рассказывать ему о своих глупостях. Потому нахожу занятие – звоню мужу и прошу его забрать мою машину и отогнать ее в сервис.

– Марго – говорит он, выслушав меня – почему ты вечно встреваешь в какое-нибудь, прости, дерьмо?

– Рус, ты что думаешь, это я виновата, что какая-то даже незнакомая мне женщина, неизвестно как выпала из окна?

– Не, ну нет конечно, но почему-то именно на твою машину. Злой рок какой-то.

Он уверяет меня, что все сделает и заканчивает звонок. Остальной путь до Следственного Комитета мы проезжаем в молчании.

Тело уже доставили в морг, и мы первым делом отправляемся туда. Нужно провести процедуру опознания и возможно, что Роб уже что-то сможет мне сказать по телу женщины.

Аполлинария Александровна смотрит в лицо старушке и говорит мне, часто кивая:

– Да-да, да… Это моя мама – Генриетта Аверьяновна Соболевская.

Она начинает плакать, заламывая руки, и я делаю Климу знак, чтобы он увел женщину в коридор. Когда он уходит, спрашиваю у Роба:

– Роб, мне нужно услышать одно – она сама или ее того?

– Того, того… – Роб проводит рукой по своей лысой голове – вряд ли, находясь под воздействием снотворного, она могла бы подтянуться за бортики и перелезть через окно.

– Она была под снотворным? Может, на ночь выпила?

– Нет, она приняла его за несколько минут до того, как вылетела наружу. Я первым делом взял анализ крови и проверил содержимое желудка. Но работа еще не окончена, предстоят еще исследования. Ты знаешь, мне опера прислали фото территории и ее лоджии, и вот что касается траектории движения полета… Тело ее было очень легким – старушка весила сорок девять килограмм, и была невелика ростом. Сбросили ее как будто знаешь… тот, кто это делал, вытянул руки с ее телом вперед. И потом ветки деревьев немного отпружинили его, и она повалилась вот в эту точку, то есть на твою машину. Судя по падению, траектория, рассчитанная мной, верна. То есть свою роль сыграли ветки и то, каким образом… ее отправили в полет. Я отдам одежду для изучения в лабораторию, возможно, на ней есть какие-то следы.