– Слушайте, Маргарита Николаевна! – какая-то мысль вдруг озаряет светлую голову Сергея – а если все проще некуда? Кто-то из них узнал о том, что Генриетта всех водит за нос со своей инвалидностью, и просто напросто разозлился, вот и все!
– Тоже неплохой мотив. Тогда сделать это должен был тот человек, который много ухаживал за Генриеттой, терпел все ее капризы и может быть, даже насмешки.
– Тогда я ставил бы на всех, кроме молодняка и этой… Лампы. Уж она-то чересчур терпелива, кроме того, мне кажется, что она хитрая очень и многого добилась от маменьки в плане наследства. Да и не так она и ухаживала за ней, только разговоры разговаривала, а грязную работу делали другие, принимая на себя капризы вздорной и властной старухи.
– Когда же, черт возьми, от нотариуса добьются завещания? – раздраженно говорю я и набираю Даню.
Услышав мой вопрос, Даня невозмутимо отвечает:
– Марго, ну, в данном случае, это не так просто. Нотариус ждет разрешения, постановления, пока рассмотрит все бумаги…
– Он что, намеренно затягивает?
– Да нет. У них же тоже там определенный порядок.
– Сереж – я снова поворачиваюсь к оперативнику – а что насчет ненависти к Генриетте за то, что та вот так просто все разрушила с карьерой актрисы и не дала возможности выйти замуж?
– Тут все просто, Маргарита Николаевна – отвечает он – по словам Руфь ей было… жалко тетку. Мол, не хватало у нее власти, вот она и изгалялась, как могла. Хотя перед ней и так все по струнке ходили. В тот день, когда Генриетту выкинули из окна, она ничего подозрительного не слышала и не видела. Пришла пожелать тетке доброго утра, поцеловала ее и по ее просьбе открыла окно.
– Да, это доказывается отпечатками ее пальцев на ручках… Правда, они смазаны. Думаю, потому что убийца действовал в перчатках и не оставил следов, зато смазал предыдущие.
– Да. Потом она ушла к себе в комнату, где они с матерью просидели все время до завтрака. В нашем случае – пока не поднялась шумиха по поводу выпадения тетки из окна. То есть она подтверждает алиби своей матери и говорит, что никто из них комнату не покидал.
– Тоже самое говорит и Манефа, но этим вряд ли подтверждается их алиби – они родственники и заинтересованы в том, чтобы покрывать друг друга. Слушай, а почему Руфина не работала?
– Она просила у тетки разрешение пойти работать, но той нужно было, чтобы они обе, и Манефа, и Руфина – были подле нее, следили за хозяйством, занимались домашними нуждами. Мол, она могла только им доверять…
– Боже мой! Это практически жизнь взаперти…
– Да. Когда я спросил, не было ли за теткой каких-либо странностей в последние дни, она ответила, что ничего подобного не замечала. Про имя Офелия ничего не слышала. Что касается отношений в семье… Говорит, что Генриетту все уважали и боялись, мол, такая форма любви, основанная на страхе, поклонении и восхищении.
– Она кого-то подозревает в убийстве?
– Маргарита Николаевна! Все члены этой семьи будут утверждать, что никто из них не мог этого сделать. Никто не будет голословно говорить на кого-то – что это именно он или она совершили подобное. Они осторожны…
– Знаешь, Сереж, я буду симпатизировать тому из них, кто первый это нарушит – вот то, про что ты сейчас говоришь. Слушай, ну а у нее какие отношения с остальными членами?
– Она мало с ними общается. Сидит и читает Библию днями в комнате…
– Господи, ну что за монашки-то они обе?! Что мать, что дочь… Она читает Библию – и вот так согласилась обменяться с тобой телефонами?
– Ну, Библия и общение – это разные вещи – задумчиво говорит Сергей.
– Слушай, будь с ней осторожен. Мне кажется, у них с Манефой не все дома. Скажи, она знала про завещание Генриетты?
– Нет. Ей было все равно. Говорила, что без куска хлеба не останется. И кстати, обмолвилась, что ее мать разговаривала с Генриеттой по поводу завещания, но о чем конкретно – она не знает.
– Вот тебе и ну! А Манефа сказала, что она не вела с сестрой таких разговоров. Врет, что ли?
– Может, проверить? Спросить у нее, например.
– Конечно, спрошу. Не нравится мне эта семейка – сильно много тайн. И до сих пор непонятно, зачем Генриетта скрывала то, что она здорова и притворялась инвалидом. Кстати, а что эта дамочка думает по поводу того, зачем Генриетта собрала у себя дома всю семью?
– Говорит, что хотела, чтобы все были рядом – дети, внуки…
– Ну Букингемский дворец, не иначе.
– Вот зря ты так, Марго! У них, как у царственных персон, все было по времени, все расписано, причем у самой Генриетты тоже. Она жизни без этих списков не мыслила – я вижу, что глаза Сережи смеются.
– И зачем только все это нужно? Нельзя просто жить, наслаждаясь жизнью? Интересно, были те, кому не нравился этот уклад?
– Руфь говорит, что молодежь и Лампа пытались бунтовать.
– Если учесть, что Генриетта любила Лампу и души не чаяла во внуках – она могла на эти бунты просто закрывать глаза.
Когда разговор с Сережей окончен, и у меня есть вся информация про Руфь, я вдруг понимаю, что скорее всего, этими допросами мы ничего не добьемся. То, что они грызутся между собой – ничего странного для такой большой семьи. Другое дело, когда их касается вот такая ситуация – тут они друг за друга горой. То есть нужно искать какие-то слабые стороны каждого члена. Наверняка бабка тоже эти слабые стороны нашла, хотя на самом деле, слабая сторона тут одна – наследство. Возможно, кто-то бунтовал против съезда всех членов семьи в одно «логово», и тогда капризная и властная Генриетта дала понять, что всех, кто будет ерепениться, ждет потеря наследства.
Звонит недовольный Даня и говорит о том, что оперативники привезли чуть не целый вагон перчаток из дома Генриетты, но среди них нет тех, которые могли бы оставить свои следы на месте преступления. Никаких следов пыли с коляски Генриетты, никаких следов ее потожировых или одежды – ничего!
– Блин, столько времени убил на эти перчатки – и ничего, представляешь?! – сокрушается Даня.
– Как бы не пришлось всю одежду членов семьи проверять – говорю ему я – ведь кто-то из них это делал в одежде, и на ней должны сохраниться следы пыли с коляски, например, или следы самой Генриетты…
– Это очень трудно, Марго. Преступник может объяснить это тем, что например, мыл ее коляску или что-то подобное соврать.
Я все еще ломаю голову над личностями Руфины и ее матери, когда приезжает Клим.
– Ну, что? – спрашиваю я в нетерпении – врач сказал тебе, зачем он подыгрывал Генриетте?
– Хм, знаешь, он довольно долго отнекивался тем, что не может давать такую информацию – клятва Гиппократа, то да се… Но когда я пригрозил ему тем, что сейчас он поедет в СК и будет объясняться там, а также тем, что вероятно, таким поведением он способствовал убийству, он сдался и рассказал мне… Очень мало рассказал, только то, что знал сам и не более того.
– Ну, и? Почему Генриетта пошла на такой шаг? Как уговорила его сделать ее инвалидом? Как скрывала все это столь долгие годы?
– Он сказал, что истиной причины он не знает, хотя Генриетта утверждала только одно – она делает это только по той причине, что боится одного из членов семьи.
– Вот как? И кого же именно? И почему боится?
– Он не знает…
– Вот черт!
– Да. Говорит, что Генриетта утверждала, что ее хотят убить…
– Бабка просто из ума выжила. Потому что можно подумать, что если бы она стала инвалидом – убийца отказался бы от своих планов.
– И не говори.
– То есть по его словам, она стала якобы инвалидом, потому что боялась за свою жизнь?
– Да. И хотела со временем вывести преступника на чистую воду.
– И при этом ни слова не сказала, кто же он?
– Вот именно. Обмолвилась, правда, что ее завещание – как кость в горле кое-кому, и потому она боится.
– Ну, если все это правда, то я даже не сомневаюсь, что это Гурий – он кажется мне наиболее мерзким и скользким типом.
– Марго, ты сто раз говорила, что нельзя опираться на личные ощущения… Кстати, он говорит, что ничуть не удивлен, что Генриетта ни разу не спалилась с тем, что она не инвалид – она была очень сильной, хитрой и выносливой.
