Сразу после этого инцидента по всем звездным провинциям Российской Империи канцелярией Птолемея был разослан указ об аресте Павла Петровича Дессе как изменника и мародера. Этот документ, наспех составленный ближайшими советниками первого министра, был полон гневных обвинений и грозных формулировок. В нем адмирал представал этаким подлым злодеем, предавшим священные идеалы Российской Империи ради собственных амбиций и корысти. Его действия в Тульском Поясе трактовались не иначе, как «вопиющий акт самоуправства и разбоя, несовместимый со званием защитника Отечества».
Приказ был нелегитимен без подписи императора Ивана Константиновича или Государственного Совета, но в данном случае уже мало кто обращал на подобную «мелочь» внимание. В бушующем океане галактической смуты, где каждый новый день приносил очередной переворот или сенсацию, формальности отходили на второй план. Сила и решимость — вот что теперь ценилось превыше всего. Кто был сильней, тот и издавал законы, не слишком заботясь об их соответствии букве права.
Тем временем большой лагерь Птолемея пришел в движение. Многочисленные корабли первого министра, до того момента мирно дрейфовавшие на орбите Новой Москвы-3, внезапно ожили и засуетились. Наконец, все приготовления были завершены. Громада союзного флота, сверкающая бортовыми огнями и ощетинившаяся орудийными стволами, снялась с места и взяла курс на Тульский Промышленный Пояс, уходя в подпространство и преодолевая немыслимые расстояния за считанные мгновения.
— Я должен наказать преступника, — на голубом глазу заявил Птолемей своим подчиненным, — и освободить сектор от самовольного захватчика. Это мой долг перед императором и Отчизной…
Первый министр стоял на мостике своего флагмана, окруженный ближайшими соратниками и адъютантами. Его лицо, обычно невозмутимое и холодное, сейчас пылало праведным гневом. Птолемей говорил страстно и убежденно, словно обвинитель на судебном процессе, бичуя своего противника и призывая всех к справедливому возмездию.
Собравшиеся внимали ему с почтительным вниманием. Среди них особенно выделялись двое — адмирал Никита Львович Трубецкой, и великий князь Михаил, младший брат покойного императора.
— Как вы намерены поступить с Дессе, командующий? — задал вопрос князь Трубецкой.
В его голосе сквозило плохо скрываемое любопытство, смешанное с легкой тревогой. Опытный царедворец и интриган, Никита Львович прекрасно понимал, какую угрозу представляет собой мятежный адмирал. Но он также знал цену гневу и опрометчивости — качествам, которые порой ослепляли даже самых мудрых правителей.
Птолемей помедлил с ответом, словно взвешивая каждое слово. Его взгляд, пронзительный и холодный, устремился куда-то вдаль, за пределы корабельной рубки — туда, где в черной пустоте космоса затаился его заклятый враг.
— Адмирал должен быть непременно схвачен и судим, — наконец произнес он. — Уверен, что Военный Трибунал вынесет справедливый вердикт, и Павла Петровича мы больше на этом свете не увидим…
Эти слова, произнесенные с непоколебимой убежденностью, повисли в воздухе, словно приговор. В них чувствовалась жгучая, почти иррациональная ненависть — чувство, делавшее Птолемея поистине опасным противником. Великий князь Михаил невольно поежился, услышав столь кровожадное заявление.
— Не очень ли это кровожадно с вашей стороны, господин первый министр, — осторожно заметил Михаил Александрович. — У Павла Петровича Дессе много сторонников во всех секторах пространства. Думаю, они останутся очень недовольны подобным приговором…
В глазах князя читалась неподдельная тревога. Он явно опасался, что неумолимая жестокость Птолемея лишь подольет масла в огонь гражданской войны, разжигая новые конфликты и распри. Но первый министр, казалось, не разделял этих опасений. Его лицо исказила гримаса нетерпения и раздражения, словно он досадовал на чужую глупость и недальновидность.
— Дессе своим предательством нанес очередной удар по единству Российской Империи, — резко бросил первый министр. — Союзный флот практически уже победил Самсонова, и конец гражданской войны был не за горами. Однако своеволие адмирала Дессе, который увел часть флота из нашего лагеря, тем самым отдалив победу над диктатором, не может остаться без наказания. Этот человек умрет в любом случае! Приговор будет приведен в исполнение, чего бы это ни стоило.
Эти слова, жесткие и бескомпромиссные, казалось, отрезали все пути к отступлению. Они ясно давали понять — Птолемей не остановится ни перед чем ради достижения своей цели. Он был готов переступить через любые моральные принципы, разорвать любые союзы и устроить самую беспощадную охоту на своего врага. Потому что видел в нем не просто военного противника или политического конкурента, но смертельную угрозу для своей власти и самого государства.
— Его дивизии будут сражаться отчаянно, — предупредил Птолемея, Василий Иванович Козицын, как представитель Черноморского флота, оставшийся вместе с первым министром, но чувствовавший себя после такого выбора крайне не в своей тарелке. В голосе вице-адмирала звучала неподдельная тревога, рожденная многолетним опытом и глубоким пониманием своего противника. Он слишком хорошо знал Павла Петровича Дессе — его несгибаемую волю, стратегический гений и фанатичную преданность своих людей. Те, кто сражался под началом «Северного Лиса», готовы были идти за ним в огонь и воду, не задумываясь о цене или шансах на успех.
— Возможно, — пожал плечами Птолемей Граус, — но их мало…
Первый министр говорил с нарочитой небрежностью, словно речь шла о чем-то малозначительном. Но в его глазах плясали опасные огоньки — отблески жгучей ненависти и уязвленной гордости. Птолемей не мог смириться с мыслью, что какой-то мятежный адмирал посмел бросить ему вызов и поставить под сомнение его власть. Он жаждал раздавить Дессе, стереть его в космическую пыль вместе со всеми сторонниками.
— Однако боевой опыт адмирала Дессе превосходит опыт всех нас, вместе взятых, — не успокаивался Василий Иванович.
Козицын понимал, что переоценивать численное превосходство в битве с таким противником — опасная ошибка. Он помнил блестящие победы «Северного Лиса», одержанные над превосходящими силами врага — и то, какой ценой они давались самому адмиралу и его людям. Это был космофлотоводец, который умел обращать слабости в силу и находить выход из самых безнадежных ситуаций.
— Что за паникерство, адмирал⁈
Птолемей не привык, чтобы кто-то перечил ему или ставил под сомнение его решения — особенно перед лицом других командиров. В глазах первого министра, Козицын сейчас выглядел как жалкий трус, сеющий малодушные настроения в рядах верных соратников.
— Я все лишь опасаюсь за наш поредевший союзный флот…
Василий Иванович и сам понимал, как рискованно звучат его слова. Но долг и совесть не позволяли ему молчать, когда речь шла о судьбах тысяч людей. Галактическая смута и предыдущие сражения сильно потрепали корабельный состав флота. И хотя численный перевес был на стороне Птолемея, Козицын сомневался, что этого хватит для гарантированной победы.
— Не поможет данному персонажу никакой опыт, — самоуверенно ответил Птолемей. — Когда соотношение сил один к четырем — боевой опыт бесполезен. К тому же, у нас также есть адмирал, который практически не уступает Дессе в боевых навыках…
Сразу после этих слов Птолемей нажал на кнопку вызова и по удивленные взоры адмиралов пригласил в аудиенц-зал Илайю Джонса.
Когда двери зала разъехались в стороны, на пороге возник человек, чей вид заставил всех присутствующих невольно подобраться и затаить дыхание. Высокий и широкоплечий, с пронзительным взглядом черных глаз и волевым лицом, изрезанным шрамами, Джонс выглядел как воплощенная мощь и решимость.
Вице-адмирал Джонс только что прибыл в расположение союзного флота. Как мы знаем, в данный момент он был один на своем линкоре «Юта» и с ним уже не было его славной русско-американской дивизии. Адмирал казался крайне расстроенным.
