В этот момент он сильно рисковал. Но первый министр понимал, что если сейчас дрогнет и уступит требованиям адмирала Дессе, то его авторитет будет непоправимо подорван. Нет, отступать некуда. Только вперед, на прорыв. Даже если его флагман обречен на бой в одиночку против целой эскадры…

Вот именно сейчас негодованию собравшихся действительно не было предела. В зале совещаний вспыхнула настоящая буря. Голоса десятков адмиралов и капитанов слились в единый возмущенный хор.

Многие из командующих дивизиями были соратниками и подчиненными адмирала Дессе, большинство прекрасно знало о его подвигах и выигранных бесчисленных за тридцать лет военной карьеры сражениях. Старик снискал непререкаемый авторитет и уважение в ВКС. Да и сейчас именно на нем буквально держался боевой дух союзного флота. И вот теперь Птолемей Граус одним росчерком пера отправлял легендарного адмирала в отставку — да еще и в такой унизительной форме, публично, на глазах у всех!

Не только «северяне», но представители других космофлотов любили и уважали Павла Петровича. Он был для них живым воплощением лучших традиций космического братства — отваги, чести, верности присяге. И сейчас все они, за исключением нескольких адмиралов, бывших на стороне первого министра, стали возмущаться приказу Птолемея и просить, а потом и требовать от него не принимать отставку Дессе и Василькова.

Но Птолемей Граус оставался непреклонен. Закусив удила, он упрямо стоял на своем, не желая идти ни на какие уступки. Казалось, первый министр вообще не понимал, какую катастрофическую ошибку совершает, отталкивая от себя лучшие кадры космического флота. В его глазах горел какой-то нездоровый, фанатичный блеск человека, ослепленного манией величия и жаждой неограниченной власти.

И вот в итоге адмирал Павел Петрович Дессе с высоко поднятой головой покинул совет вслед за своим крестником. Массивные двери с шипением за ними закрылись, словно отсекая прошлое от настоящего. Флот Коалиции остался без своих лучших командиров. А в зале, среди потрясенных адмиралов и капитанов, повисла тягостная, давящая тишина…

Первым снова нарушил молчание вице-адмирал Илайя Джонс. Он вскочил на ноги так порывисто, что его кресло с грохотом опрокинулось.

— Забавно, очень забавно! — громко и показно засмеялся Илайя, до крайности раздраженный такой недальновидностью Птолемея. Смех Илайи больше походил на рычание разъяренного льва. — Вы, господин командующий, говорите о том, что нужно побыстрей наказать Карла Юзефовича, так как он нанес ущерб нашей сплоченности и общему делу, а сами, в свою очередь, делаете то же самое, только в еще большем масштабе…

Птолемей вздрогнул, словно от пощечины.

— Что вы имеете в виду⁈ — возмущенно спросил Птолемей, краснея от негодования. — Объяснитесь, Джонс!

Губы первого министра мелко дрожали. Страшным усилием воли он сдерживал рвущийся наружу гнев.

— Выгнав двух самых опытных боевых адмиралов Коалиции, вы нанесли непоправимый вред союзному флоту, и куда больше, чем Юзефович, разобщили и рассорили всех нас, — смело заявил Илайя, презрительно взглянув на первого министра. В глазах американского адмирала сквозило неприкрытое отвращение.

Он смотрел на Птолемея как на человека, только что предавшего все, что было ему дорого. Собственная карьера, собственное будущее сейчас мало волновали Джонса. Он думал лишь о том, что стараниями одного сумасброда, возомнившего себя вершителем судеб, флот Содружества оказался на грани развала.

Кто поведет корабли в бой, когда разразится новая война? Кто сплотит экипажи и вдохновит их на подвиги? Кто применит в битве весь свой бесценный опыт и тактическое мастерство? Адмиралы вроде Дессе и Василькова были поистине незаменимы. А первый министр выкинул их на обочину, как отработанный материал…

Птолемей отчаянно пытался совладать с собой. Бешеный гнев душил его, застилал глаза кровавой пеленой. Но первый министр понимал, что если даст ему волю — потеряет последние остатки контроля над ситуацией. Превратится в глазах собравшихся из мудрого правителя в капризного самодура. Поэтому он лишь презрительно передернул плечами и процедил сквозь зубы:

— Что за чушь вы несете⁈ — пожал плечами Птолемей, пытаясь взять себя в руки. — Вы же видели, что Васильков и Дессе сами повели себя, как обиженные дети. К тому же флот нашего основного врага разбит, так что нам не особо понадобятся услуги данных космофлотоводцев…

Илайя покачал головой. На его лице промелькнула какая-то странная, горькая улыбка. Он смотрел на первого министра почти с жалостью, как смотрят на безнадежно больного.

— Мне бы вашу уверенность, командующий, — сказал Илайя, печально вздыхая. — Только боюсь, она граничит с безрассудством. Наш враг по-прежнему силен и опасен. Нельзя недооценивать его. Особенно сейчас, когда в наших рядах воцарились смута и разлад…

Вице-адмирал обреченно покачал головой, словно не веря в реальность происходящего. Казалось, его разум отказывался принять безумные действия первого министра. Но Птолемей не желал ничего слышать.

— Все, хватит эмоционировать и лить крокодильи слезы, — подытожил Птолемей, отмахиваясь. — Давайте, наконец, вернемся к насущным вопросам. Я хочу услышать от вас, господа, что будем делать с нашим ренегатом Карлом Карловичем?

— Все очевидно, объявить Юзефовича — изменником, поймать его и судить, — резко высказался великий князь Михаил Александрович, поддержав тем самым, позицию командующего. — Карл Юзефович предал все, что было ему дорого… Предал Империю, которой присягал на верность. Предал космический флот, где прослужил много лет. Предал боевых товарищей, с которыми делил все тяготы и невзгоды. Он замарал свою честь, совершил тягчайшее из преступлений — государственную измену. И теперь должен ответить за это по всей строгости закона!

Присутствующие молча внимали словам великого князя. Многие были согласны с ним. Лица их потемнели от гнева, губы сжались в тонкие линии. Лишь отдельные адмиралы, знавшие Юзефовича лично и не верившие в его виновность, потупили взоры. Но и они не решались перечить Михаилу Александровичу и первому министру.

Князь Трубецкой подался вперед, опершись руками о стол.

— Главное заставить его предоставить текст этого чертового завещания, — напомнил всем Никита Львович. В голосе его звучало неподдельное волнение. — Обладая данным документом, не знаю настоящий он или нет, но в любом случае этот предатель может натворить бед и внести смуту в головы многих колонистов в Империи…

Князь Трубецкой был прав. Завещание Императора, в подлинности которого многие сомневались, являлось настоящей политической бомбой. В нем содержалось прямое указание на то, что следующим правителем Российской Империи должен стать не Иван Константинович, как уверяли его сторонники и в частности сам Птолемей Граус, а старший сын императора — Артемий Константинович. И если этот документ будет обнародован и идентифицирован как настоящий, он может всколыхнуть всю Империю, вызвать брожение умов и смуту в далеких колониях…

— Согласен, — кивнул тучный граф Шереметьев, молчавший все это время и, как впрочем всегда, крайне немногословный. — Надо как можно скорей схватить преступника!

В итоге большинство князей, они же по совместительству еще и адмиралы ВКС, поддержали Птолемея Грауса. Несмотря на скандал с Дессе и Васильковым, аристократы сохранили верность первому министру. В конце концов, именно он олицетворял сейчас законную власть в Российской Империи.

Против такой скорой расправы над Юзефовичем из адмиралов были лишь Джонс и Василий Иванович Козицын, славившийся своей храбростью и принципиальностью. Но они оказались в абсолютном меньшинстве. Илайя Джонс сидел, откинувшись на спинку кресла, но его лице застыло мрачное, обреченное выражение. Казалось, американец заранее знал, что этот бой проигран.

А Козицын выглядел усталым и постаревшим. Морщины, избороздившие его высокий лоб и горькие складки вокруг рта, выдавали тяжесть сомнений, обуревавших адмирала. Он явно не верил в вину Юзефовича и не хотел участвовать в травле боевого товарища. Но спорить с князьями в открытую тоже не решался.