«Сторож! Твою ж... Делай своё дело!» – гаркнула я мысленно, и котёнок вздрогнул, заметался в руках старика и полез к нему за пазуху, тычась носом в подмышку.
Старик, прижал его к себе покрепче одной рукой, чтобы не выпал из-под полы и протянул вторую к телу Барсика.
– Видишь какая оказия случилась, Барсик, нужен я стал кому-то. Прости меня. Я пойду маленького кормить. Не серчай.
Я остановилась, прикрыла дверь в подвал и протянула гвозди на ладони. Они браво подскочили и вошли на свои места.
– Спасибо, дорогая, - погладила я облезшую краску на двери, - я им напомню тебя покрасить. Будешь краше новой. – И посмотрела вслед старику, что-то бормочущему в распахнутый ворот куртки. Фыркнула и мысленно выбрала место упокоения. Определилась. И тело кота ушло под землю в нужном месте. Всё! Прощай, кот, спасибо что ты дал приют сторожу душ. Неумеха он пока, но и я… растяпа. Прости.
Пошла домой. Умылась и выбрала из подарков тортик. И пошла в соседний подъезд.
Дверь была приоткрыта, и я тихонько вошла в квартиру. Дед сидел, подперев голову кулаком и смотрел, как котёнок, вылизывает блюдце. Наклонился и снова подлил молока.
– Знаешь, Барсик, получается, что мне пока помирать рано? Мы же с тобой решили, что как только ты, так сразу – я. А получается, что вот прямо сейчас я не могу. Я вот ему нужен. Ты же его сам позвал для меня, да? Я его в твою честь назову, друг. И поживём… Надо только коробки распаковать будет. Зря то я. А то вдруг Неля придёт, а её подарки спрятаны.
«Подарки?» – я слилась с тенью и пошла по квартире, заглядывая в комнаты. В бывшей детской были сложены, одна на другую, обычные картонные коробки. На каждой был написан год и буквы. ДР. НГ. Пятнадцать коробок с одной стороны и двенадцать с другой стороны от кровати. Я подошла ближе. «Внуку» было написано по диагонали.
Смеющаяся девочка смотрела на меня с фотографий на стенах.
На шкафу, как на скамейке сидели куклы. Я открыла дверцу шкафа и уставилась, на сложенную ровными стопочками одежду, платья, висящие на вешалке и стоящие внизу туфли и ботиночки… от пинеток до лакированных туфель на шпильке.
«Мавзолей. Памятник "моей отцовской любви к тебе, доченька". И подарочки - "мины замедленной боли". Чтобы уж рванули, так рванули. Сердце девочке в клочья и чувство вины до гробовой доски. Её уже. Доски. Как я могла пропустить? Эх, сторож, сторож. Боль нельзя консервировать. Её лечить нужно. Иногда даже хирургическими методами. Иссечением, например. Слышь, шелудивый? Ты у меня второй шанс выпросил. Исправить мечтал? Исправим. Мы оба должны за сгоревшее сердце. Старику. Дочери его. Внуку. И не только ему. И не только им. За запущенную реакцию – равнодушия к чужой боли. Не профукай.»
– Спасибо.
Я тихо вышла, прикрыла за собой дверь и вернулась в прихожую. Дед сидел в той же позе и смотрел, на продолжающего есть котёнка. Кашлянула, привлекая внимание и вошла в кухню. Поставила торт на стол и сказала:
– Деда, я побегу, мне на работу нужно, а чаю мы с тобой потом выпьем, хорошо? Мне сейчас очень надо. Очень-очень.
– Беги, егоза. Спасибо тебе за всё.
– Как котёнка назвал?
– Барсиком. Мы с Барсом посоветовались и решили.
– Вот и хорошо.
Я вернулась домой. Постояла под душем и надела пижаму. Встала напротив зеркала и, глядя себе в глаза, сказала:
– Второй шанс. Дед Тарас. Плата - десять лет моей жизни.
Моё отражение улыбнулось и покачало головой:
– Мало. Ты была небрежна.
– Пятнадцать.
– Нет. Ты допустила массовое выгорание.
– Тридцать.
– Принято. Прожито. – Зеркальная я обернулась за спину и сорвала лист календаря. – Лови.
Листок кружась прошел сквозь стекло и упал мне в руки. «32 декабря» прочла я.
– Но… – на меня смотрела уставшая женщина с красными от постоянного недосыпа глазами. Я покрутила головой, рассматривая седину на висках и… бросилась вон из ванны, услышав «Кис. Кис-кис».
…На скамейке у подъезда сидел дед Тарас и подманивал котёнка. Я открыла окно и спросила:
– Дед, ты чего?
– Неонилла Батьковна, возьми Барсика на недельку. Мои сейчас приедут за мной Новый Год встречать, а у Кольки аллергия на кошачью шерсть, а…
– А… Давай.
Соло для судьбы в сопровождении вечности
Здесь и сейчас. Вика.
Светофор мигнул желтым и поднял красную карточку. Вика откинула голову на подголовник, собираясь вздремнуть по дороге, но вдруг выровнялась в кресле и нажала кнопку стеклоподъемника, опуская стекло. Высунула голову, не спеша повернула её, разглядывая граффити на заборе под разными ракурсами, и повернулась ко мне.
– Смотри! А они все совершенствуются, - удивленно проговорила и дотронулась до лежащей на ручке скорости моей ладони, привлекая внимание к рисунку на стене. – Жаль, что предыдущую картинку закрасили. Стены им, что ли мало? Предыдущая мне так нравилась! Мужчина… Знаешь, как он улыбался! Так, словно встретил очень важного для него человека. И дождался. И его нарисовали за миг до последнего шага. Это было гениально. Настолько, что я себе даже историю его любви придумала.
– Ты же прошлый раз говорила, что ему кто-то стер улыбку, - мельком оглядываясь на ошеломивший мою подругу «шедевр» и переключился с нейтралки на первую, плавно отпуская сцепление.
– Было такое. Да, правда, было. Позавчера дождь шел. Наверное, из-за дождя. А вот вчера мне показалось, что она стала еще шире. И увереннее что ли. Я еще подумала, что ему осталось сделать последний шаг. А теперь? Посмотри, - она снова тронула его. Теперь положив руку на моё колено, слегка его сжимая.
– Другой раз. Зеленый.
– Вот же… Ну, пожалуйста, посмотри.
– Хорошо. Сделаю кружок, а ты расскажи…
– Что? Что расскажи…
– Ты сказала: «Я придумала историю». Расскажи.
– Потом, - буркнула недовольно девушка и демонстративно начала рыться в сумке… Я свернул на круговое и Вика расплылась в улыбке, отбросила сумку на заднее сидение и вдохнув побольше воздуха, кивнула. – Хорошо. Сейчас еще раз посмотрю на нее и расскажу…
Последняя. Бэта Невер. Видимо сейчас.
«А Бэта Невер вернулась домой в состоянии ожидания чуда. В командировке неожиданно для себя она влюбилась. Она была очарована. Совпало всё: голос, гуляющий эхом по ее душе; блеск прищуренных глаз, купающих ее в ласке и желании; руки, которые так уверенно стали опорой и защитой. Ощущение взаимности, шальная радость, желание бежать по траве босиком – всё это было настолько чуждым, не пережитым ею, не прижившемся в ее сердце за сорок лет, что это пугало. Она так и не сделала последний шаг к нему и не позволила этому мужчине переступить порог ее номера. Но уже в аэропорту на вопрос: «Когда я увижу тебя снова?», - она вдруг улыбнулась и ответила: «Когда ты захочешь меня увидеть и прилетишь». Улыбка тронула его губы, и он кивнул. Прикоснулся губами к ее ладони и еще раз кивнул: «Сегодня. Я прилечу сегодня». И теперь Бэта стояла у окна и смотрела с высоты десятого этажа на забор, еще девственно железобетонный в момент ее отъезда. Теперь с него на нее смотрели печальные глаза мужчины, идущего вперед. Словно на встречу… к ней. Он улыбался, как улыбаются только любимым людям. Это раздражало. Это бесило. Она стояла и смотрела ему в глаза. Ошеломленно. Ошарашенно застыв с недонесенной до рта чашкой чая. Лицо мужчины непостижимым образом, похожее как две капли воды, на мужчину, чей звонок Бэта ждала с минуты на минуту. Этот звонок и вывел ее из оцепенения, она опустила чашку на подоконник, взяла телефон в руку и нажала на зеленый символ видеосвязи. Соединение прошло, и экран отразил лицо мужчины, идущего к ней. Он улыбался так знакомо, что Бэта вытянула руку с мобильным, сверяя картинку и оригинал. И только сейчас воспоминания настигли ее, не давая опомниться, пробуждая, срывая, слой за слоем, присохший, причиняющий невыносимую боль очередной виток времени, обнажая память со слежавшимися полуистлевшими воспоминаниями.