Ушедшие-на-Смерть возвращались в столицу так и не найдя смерти: ни себе, ни своему противнику. Небо над ними время от времени вспарывали крылья драконов, но только когда солнце закрывали черные крылья ненависти Гуннар отдавал приказ «К бою». И тогда небо заливали сотни стрел, пущенные в одну цель, вращался ворот арбалета и болты уходили в небо один за другим, пытаясь остановить полет гиганта, копейщики метали свои орудия, а Черный, словно посмеиваясь, играя, как кошка с мышью, сеял тревогу и удрученность и в без того уставшем воинстве.

Ушедшие-на-Смерть возвращались живыми. Не потеряв в бою ни одного воина. Они потеряли Правителя, того кто повел их в бой и поэтому каждый чувствовал себя побежденным. Предпринятые поиски не дали ничего – ни растерзанного камнями тела Хэлтора, ни обрывков его одежды, ни крови, ничего. Воины, спускавшиеся в ущелье, возвращались и отводили глаза. Стыд жег их сердца, что они не защитили вождя, а еще за то, что пропустили угрозу его жизни. А мысль, что они даже не видели, как исчез, взявший на себя ответственность за их жизни, деливший с ними хлеб, воду и путь, сводила с ума.

В рядах воинства уже не было единства. Да и власть Гуннара была не подтверждена словом передающего власть. А боги? А где они? И кто и когда их видел в последний раз? Слова. Слова… И еще не понятно откуда взявшаяся девка, после прихода которой все и случилось, от вида которой, разве что не таял неустрашимый доселе воин, не добавляли уверенности в его словах. Зрела смута. Гуннар с Солингер и Эйнар догадывались, что случилось с Хэлтором. Каждый раз, когда небо застилали драконьи крылья, они всматривались, надеясь получить знак. Но … Не было знака. И красного дракона тоже не было.

Три дня назад отряд вышел на равнину. После гор, снегов и камня молодая трава с каплями первоцветов радовала глаз, напоминая о близости дома. Никто уже не хотел тратить световой день на сборку–разборку намётов, и они были просушены, скатаны и убраны в повозки. Все ночевали теперь на земле, устаивая себе лежанки из лапника.

После исчезновения Хэлтора, Гуннар с Эйнаром, никогда не оставляли Солингер в одиночестве. И сейчас они спали рядом ней, но сегодня она только делала вид, что спала. Выждав время пока все в лагере угомонятся, она открыла глаза. Потихоньку стала осматриваться, не меняя положение тела и чутко слушая ночь. Лапища Гуннара сегодня не лежала поверх ее тела, и девушка решилась покинуть лагерь. Закусив губу, она аккуратно подняла меховую полость, которой была накрыта и замерла. Дыхание Гуннара и Эйнара не изменилось, и девушка решилась на следующее действие – сняла со своего тела одеяло и уложила на свое место. И снова замерла. Ритм дыхания не изменился – и она сделала осторожный шаг, ожидая в любой момент окрика или зова. Обошлось и уже смелее девушка двинулась к краю поляны, стремясь быстрее оказаться в тени деревьев.

Рука Эйнара легла на плечо Гуннара. Тот повернул голову и одними губами шепнул:

– Не сплю. Не шевелись, я бы на ее месте сейчас оглянулся и посмотрел по сторонам.

А Солингер именно это и делала. Стояла под пологом предрассветной тьмы и смотрела на лагерь, на двух мужчин, ставших ей друзьями. Стояла, мысленно прощаясь с обоими. Ей пора было уходить. Ил’мар указал ей путь – и давно пора было по нему идти. Лететь… но эти двое, всегда бывшие рядом, не давали распахнуть крылья, которые у нее уже есть. Ведь волхв сказал, что крылья у нее уже есть. Девушка решительно повернулась и осторожно выбирая куда ставить ногу, потихонечку двинулась вглубь леса. Она шла и чем дальше уходила, тем ярче видела глаза одного из оставленных ею мужчин. Видела, как в первый раз, совсем близко от своего лица. Смотрела и читала в них удивление и восторг, нежность, растерянность, упрямство и силу, желание защитить... любовь. Она споткнулась и схватилась за ветку, опасаясь падения. И замерла, пытаясь запомнить все чувства, виденные в этих глазах с того первого мига пробуждения? Только один человек смотрел на нее так – мама. Девушка зажмурилась, пытаясь увидеть мамины глаза и вдруг поняла, что не видит их больше. Глаза Гуннара, ее грозного рыжего великана, затмили мамин образ. Да и дороже его у нее и нет никого. Куда она идет? Ведь только рядом с ним летела ее душа. Солингер всхлипнула и осела на землю.

Дав ей выплакаться, из-за дерева вышел Гуннар и сел рядом. Обнял и привлек к себе:

– Я не знаю, что тебе там Ил’мар наговорила, но мне она сказала, что мне не нужно искать крылья. Она сказала, что они у меня уже есть.

– И что мне только нужно их сберечь, – продолжила девушка. – Только Ил’мар не говорила, а говорил. Здоровенный такой мужик. Рыжий и шрам через все лицо.

Она протянула руку и впервые коснулась лица Гуннара мокрым от слез пальцем. И провела линию от лба до подбородка, пересекая глаз.

– Во как? Батя значит. Благословил, – и Гуннар захохотал, – Солнышко моё, а сумку ты свою тогда чего бросила?

– Чего, чего? Он же сказал, что крылья у меня уже есть, ну я и …

– Решила, что вот отойдешь от нас, троих дураков и полетишь? Вот прям так? – он хмыкнул и помахал руками, изображая взмахи крыльев.

– Угу, – буркнула девушка и ткнулась лицом в его плечо.

13 – Айса

Айса меряла шагами парк. Правда парком назвать кусок леса, подкравшегося прямо к стенам башни, можно было, только скрестив пальцы за спиной и отведя глаза, но мама всегда говорила: «Мы идем гулять в парк» и Айса «гуляла», загребая носами башмаков прелую прошлогоднюю листву. Она шагала, перепрыгивая через зеркала промоин, подныривая под ветки деревьев и твердила себе: «Папа скоро вернется. А драконы просто улетят и не нужно будет их убивать… и тогда папа скоро вернется». Пара крепких парней, посланных хускарлом вслед девочке, устали метаться за девчонкой по лесу и, прислонившись к дереву, наблюдали за ее извилистым маршрутом.

– А подросла наша Королевишна, - усмехнулся хольт. – Красота неописуемая просто, так бы и откусил кусочек… и подмял бы под бочок бы.

– Я тебе, урод, подомну. Лишу всего и сразу. Будешь кочерыжкой с глазами… пока не сдохнешь.

– Всё! Всё! Понял, понял, – парень поднял ладони, демонстрируя понимание и смирение, – я же не пустой бочонок. Слова понимаю! Просто радуюсь – выросла девочка. Полгода прошло, как отец ушел, а она … выросла.

– Выросла, выросла, но словно замерзла. Айса. Надо же, как с имечком угадали родители.

А Айса вдруг среди прелой травы и прошлогодних листьев увидела яркий огонек, пригревшейся с солнечной стороны мать-и-мачехи. Присела и сорвала цветок, маленький, с практически не выросшим стеблем. Сложила ладошку ковшиком и опустила в нее цветочек, а потом и прикрыла второй ладонью. Так и пошла в сторону скучающих парней. Зябко. Пора возвращаться.

– Не урони! Я тебя с этим цветком и нарисую.

Айса резко остановилась и медленно обернулась. Позади, на поляне, откуда она только что пришла, стоял старик, с перекинутой через одно плечо кожаной сумой, а через другое плечо с такой же только холстиной.

– Ты кто? – голос девочки прозвучал резко, и парни тут же побежали к ней.

– Ил’мар. Рисовальщик. Мать твоя весть отправила. Хотела, чтобы я нарисовал твой портрет. Давненько, правда, да и в пути я подзадержался.

– Моя мать? Моя мать уже давно… в общем нет её. Дома нет.

– Уехала куда? – прищурился старик, высматривая что-то на её лице.

Айса сжала кулачки и вытянулась в струнку.

– Да. Навсегда. Оттуда, куда она уехала не возвращаются.

– Ой ли? Знаешь наверняка? Или повторяешь, что другие говорят? Сердце-то что говорит?

– Сердце? Сердце каждую ночь слышит мамин голос. Слышало. Два дня тишина…

– А Повелителя слышит? – беря за руку девочку, спросил старик. Он отвел её к поваленному дереву и усадил, невзначай расправив складки на юбке, поправил цветок в застывших пальцах безвольной ладошки и отошел к другому дереву, привалился к его стволу спиной и вынул из холщовой торбы небольшой холст, натянутый на грубый подрамник. – Так как Айса, что слышит твоё сердце?