Билл с почти осязаемым в воздухе презрением наблюдал, как еще живущая в его сердце Эмили, словно бритвой, высекает в нем рану за раной, извивается от поцелуев и тянется к ширинке Феликса. От каждого движения ее пальцев, медленно расстегивающих ремень, от каждого стона при касании к ее клитору Билл все сильнее и сильнее терял надежду. Надежду, которая тлеющим угольком все еще теплилась в его порванной в клочья душе. Надежду на то, что она передумает. Но когда он видел, как ее пальцы все чувственнее обхватывают член Феликса, как она, смотря Биллу в глаза, уверенно двигает по твердой плоти рукой, эта надежда умирала. Исчезала, не оставляя после себя ничего, кроме одного желания — уснуть и больше никогда не проснуться.
Эмили, ведомая этой непонятной демонической похотью, которая целиком подчиняла, уже и забыла о мести, всем телом содрогалась от желанных поцелуев и ощущения сжатого в руке члена. Сейчас она готова была молить его. Умолять, лишь бы хоть раз прикоснуться к нему губами, вкусить этот плод и наслаждаться. Наслаждаться им полностью.
— Я хочу его… — страстно прошептала Эмили, чувствуя, как пальцы Феликса стягивают ее трусики и осторожно проникают во влагалище. — А-а-ах. Пожалуйста, хочу…
Эрик отчаянно не хотел верить в то, что видит. Лицо его побледнело и теперь словно отражало этот холодный безжалостный свет. Журналист чувствовал, как вниз живота сползает раздирающий душу и весь его мир ком. Разбитая любовь шаром из острых осколков катилась вниз и резала, не зная пощады, все самые светлые воспоминания. Все его чаяния превращались в полные безнадежности слезы. Тело перестало слушаться, а время и вовсе остановилось, как будто специально продлевало момент уничтожения самой светлой мечты. Каждый этот миг казался ему одним из девяти кругов ада. Это медленное становление на колени и прикосновение ее губ к члену другого мужчины. Это наслаждение, которое он не просто видел, а ощущал даже через зеркало. Эти блестящие от страсти синие глаза, что закрывались от зацикленных погружений чужой плоти глубоко в рот… Сейчас Эрик будто ходил босиком по расплавленным в грязной лаве идеалам, не понимал, как жить, и совсем забыл… забыл, как дышать.
Пальцы Эмили нежно лежали на ягодицах Феликса, а ее губы продолжали, слегка придавливая, пропускать в рот так давно вожделенную плоть. В эти мгновения она наслаждалась каждым сантиметром этого совершенного творения. Ее язык без устали кружил по головке толстого члена, а руки тянули тело Феликса к себе. Прижимали ближе в необузданном желании добраться до истоков этой манящей плоти.
Феликс не мог поверить в происходящее. Все его тело кричало в победной агонии, а легкая дрожь от прикосновений горячего языка превращалась в будоражащий все тело эйфорический ток. Но Феликс чувствовал, что это танго только для двоих танцоров. Он хотел сделать Биллу больнее, вынудить его наконец уйти и, демонстративно обхватив голову Эмили обеими руками, плавно натянул ее на свой член. Феликс ощущал каждый миллиметр неторопливого погружения в горло своей принцессы и еле сдерживался, чтобы не заполнить ее рот спермой раньше времени.
Жюстин, находясь в смежной комнате, пребывала в легком, но приятном шоке. Она с нескрываемым любопытством наблюдала за страстью этой когда-то запертой в клетке людской морали и этики пантеры. Француженка всем своим нутром ощущала, как из Эмили буквально вырывается фонтан сокрытых внутри разрушенной темницы желаний. Инстинктов, жертвенно погребенных под гнетом стереотипов и давних травм. Это ощущение словно ветром сдувало пыль с воспоминаний Жюстин, в которых она поступала так же, как Эмили. С прошлого, что когда-то черным от грязи дождем закрасило все краски жизни и оставило после себя только одно лишенное света место — душу. Одна часть королевы теней сейчас гордилась силой и волей Эмили, но вторая… та, что беззубо брыкалась во тьме, искренне и еле слышно шептала о том, во что может превратиться эта свобода. Как она сначала заманивает в свой «пряничный домик», а затем, будто паразит, превращает в раба своих же желаний. Выжигает без остатка чувство ответственности, сострадания и превозносит лишь гордое «я». Высокомерное эго, ставшее для когда-то верующей, наивной и добродушной француженки ее Рубиконом. Великим триумфом, что медленно убил внутри человечность.
Член Феликса тем временем продолжал осторожно скользить по языку журналистки. Он опускался головкой в ее узкое горло, ненадолго задерживался там, словно смакуя ощущения, а затем медленно возвращался обратно, чтобы вновь погрузиться в него. Эмили же с какой-то неведомой ей одержимостью, с окутывающим все тело возбуждением не просто наслаждалась доминированием партнера, но и полностью растворялась в этом омуте низменной похоти. Феликс понимал, что не может. Не в силах больше держаться. Ощущения влажного горла Эмили не просто рушили все возможные человеческие барьеры самоконтроля, но и уничтожали саму их природу. Заставляли остановиться. Поднять Эмили с колен и страстно целовать. Целовать, как богиню, как ту самую Афродиту, что сводила с ума своей женственностью и красотой.
Эмили под натиском жадных поцелуев, что стремительно касались ее шеи, плеч, декольте, искала опору. Пятилась назад, пока не столкнулась с зеркалом. Руки Феликса лихорадочно пытались задрать подол ее платья, а тело придавливало к этой отражающей танец порока стене. Его пальцы, словно в панике, ласкали ее упругие загорелые бедра и в бесконечных попытках удержать подол сползающего к коленям платья дрожали. Эмили же, задыхаясь в этом вожделенном забвении, прижимала одной рукой Феликса к себе, а второй — стягивала с себя такие ненужные сейчас трусики.
— Презерватив… — Эмили обдала ухо Феликса своим горячим дыханием.
— Я чист, принцесса, и вазэктомию делал. Не нужен он мне, не нужен… — прижимаясь своим членом к промежности Эмили, прошептал в ответ Феликс. — Я буду как никогда нежен, обещаю.
— Не хочу нежности… — Эмили бросила хищный взгляд на Билла.
Надежда Билла, цепляясь за последний вылетающий из-под ее ног кирпичик, от этих слов замерла…
— Хочу страс… — Феликс мощным толчком прервал речь Эмили. Он буквально влетел своим членом в узкое лоно и заставил ее подлететь по зеркалу вверх. — А-а-ах! — тут же наполнил комнату оглушающий звук исполненного впервые за долгие годы желания.
…Надежда замерла и теперь, полностью растворяясь в бездонной пропасти, обнажала его израненное сердце для садистского меча Эмили. В эту минуту Билл понимал, что она победила. Не важно, останется он или нет, она все равно победила. Унизила, растоптала, сломала его суть и бессовестно очернила ту, совсем недавно поражающую всеми красками любовь. Каждое шумное подпрыгивание Эмили на зеркале от резких толчков члена этого урода отдавалось в его душе отголосками ревности, этого клеймящего чувства потери и осквернения возникшей на глазах привязанности.
Билл, конечно, понимал, что в этом виноват и он сам. Он совершил эту роковую ошибку. Не ушел. Не защитил ее израненную душу и невинное тело. Заставил, как сволочь, страдать. И теперь, теперь, когда она делает почти то же самое, но по своей глупости или воле, он просто не может смотреть. Не может… Каждый новый стон страсти, каждое отточенное движение Феликса промеж ее бедер, каждое подпрыгивание с пола этих красных, на платформе туфель не просто лишали радости жизни, они превращали Билла в засохший цветок. Цветок, которому было уже все равно и на последствия, и на семью, и на весь сраный мир. Только лишь небольшие желтые листочки на нем, что еще сопротивлялись бурлящему любовному яду, все еще жили. Питались обидой, цепляясь за недобитый эгоизм, и жили. Хотели причинить ответную боль. Все его существо сейчас открыто желало ее наказать. Впитаться навсегда в ее душу и через свою вероятную смерть от последствий ухода оставить неизлечимый шрам, незаживающий никогда рубец на совести той, кого он не смог спасти, той, что не смогла спасти и его.
«Я ведь не рассказал никому, кто ты, и… не расскажу. Не стану падать до твоего уровня. Может, я и заслужил расплаты… Да кого я обманываю? Заслужил, конечно, но не такой… Не такой, Эмили…» — подумал Билл, чувствуя, как плачет его душа и стонет в агонии прибитое ржавыми гвоздями к кресту сердце.
