Белые стены гинекологического отделения отражались пустотой в стеклянных глазах сидящей на стуле Сары.

— Сара Уайт? — обратился к ней седовласый доктор в белом халате.

— Это я, доктор. Я Сара. — Она с надеждой посмотрела в глаза высокому бородатому мужчине.

— Мне очень жаль, Сара, но мы не можем сделать вам аборт. Вы несовершеннолетняя, и мы вынуждены сообщить об этом вашим родителям.

— Нет! Пожалуйста, только не им! — кинулась на доктора она и, схватив его за плечи, зарыдала. — Я вас умоляю, пожалуйста…

— Мне правда жаль.

«В этот момент мне хотелось исчезнуть из города, из страны, исчезнуть туда, где нет никого, спрятаться под кровать и сидеть там до конца своих дней. Мои мысли продолжали путаться, а страх полностью подчинил, и единственное, о чем я могла думать, — это о том, что дома меня ждет конец», — смотря на имя матери и утирая слезы, вспоминала Эмили записи дневника.

На улицу опустилась тьма. Сара, еле волоча ноги, шла по обочине дороги к дому в пригороде и пила из горла виски. Шаг за шагом она приближалась, как ей казалось, к смерти. Пусть и не к физической, но то, что она умрет для родителей как дочь, она понимала четко. Как можно сильнее замедляя шаг, она все быстрее приближалась к месту, где ее уже ждали…

— Даже не смей говорить сейчас! — крикнул отец Сары, полный, с пышными усами работник местной фабрики.

— Как ты могла, дочка? Как ты могла так с нами? — встав на колени, зарыдала мать.

— Хватит с ней сюсюкать, Хелен! Ты хотела независимости? Хотела, шлюха ты грязная? — продолжал кричать отец. — Так вали отсюда на хер. — Он швырнул к ногам Сары несколько наспех собранных чемоданов. — Вон пошла, я сказал, ошибка природы конченая!

— Мне нужно разрешение для врача. Простите, пожалуйста! Простите! — плакала Сара в тон с матерью.

— Вот как залетела, так и разлетай сама, тварь! Во-о-он!

«Я не могла ничего. Не знала, куда идти. Не знала, как идти. Все, с кем я дружила, отвернулись от меня. Я осталась одна. Одна в этом гнилом и сволочном мире, где даже твои близкие с легкостью делают вид, что ты не существуешь, лишь бы вокруг не говорили о них гадости», — склонив голову к могильному камню, Эмили продолжала ворошить давно въевшиеся в память строки.

Небольшая, но теплая и уютная комната была вся завалена белыми зайчиками, розовыми лошадками, синими слониками, телепузиками и другими игрушками, а посреди нее беззаботно сопела маленькая принцесса — Эмили.

— Вы бы хоть о дочери подумали, мисс Уайт. — Старенькая няня укрыла малышку одеяльцем.

— А я, по-твоему, что делаю? — Элегантно и сексуально одетая Сара вывалила из сумки на стол несколько тысяч новеньких долларов.

«Единственное, что мне оставалось, — это родить и заботиться о моей малышке. О моей Эмили. Моей маленькой Эмили. Колледж накрылся, на работу никто не брал, а голодной смерти я ей, конечно, не хотела. Секс-клуб стал моим вторым домом. Там хорошо платили, и когда, признаться честно, втягиваешься, все кажется не таким уж и страшным. А чужое мнение? Оно умерло. Умерло после того, как все поставили на мне крест. Я была мертва для них, но должна… должна была жить для нее», — вспоминала Эмили, сжимая кулаки.

Грязная гостиная была завалена пустыми бутылками, а на диване спала неопрятная Сара.

— Мам, ну ты же обещала! — Эмили подошла к спящей матери и, осторожно взяв пустые бутылки, сложила их в мешок для мусора.

— Солнышко, ты чего шумишь? — ерзая на диване, промямлила Сара.

— Ты обещала не пить, у меня же выпускной скоро, и врач тебе запретил строго-настрого!

— Милая… — с трудом сев на диван, прикурила сигарету Сара.

— И курить нельзя! Ты чего творишь-то?

— Прости меня, родная. Прости меня, моя хорошая. — Сара тепло обняла Эмили и заплакала.

«Я не могла сказать ей правду. Не могла сказать, что мне пришлось делать, чтобы она жила, чтобы была счастливой, чтобы ни в чем не нуждалась, чтобы не стала такой, как я. Но я снова просчиталась. Думала, что остановлюсь, брошу клуб, брошу пить, брошу все, но у меня не вышло. Не вышло жить с трезвой реальностью, смотреть себе в глаза, не смогла я найти эти силы, чтобы победить… Не получилось, просто не получилось. И теперь цирроз убивает меня. Медленно лишает сил, мучает болью и только на дне бутылки я могу найти это утешение от всех ран», — со слезами посмотрев на небо, воскрешала в памяти события Эмили.

На кладбище шел сильный весенний ливень, а склизкая грязь брызгами отлетала на спину и ноги бегущей без оглядки Эмили.

— Почему ты не сказала? Почему ты не сказала? Почему?! — упав на могилу матери и держа в руках ее дневник, рыдала Эмили. — Мы бы справились! Мы бы справились со всем! Почему ты не ска-а-а-аза-а-ала?..

Раскаты грома и ослепительный свет молний вместе с небывалой обидой и болью искрами отражались в заплаканных глазах Эмили.

— Я клянусь. Я тебе клянусь. — Она вытащила из кармана охотничий ножик. — Я никому не позволю больше стать жертвой этих тварей. Никому, мама! Никому!

Дождь усиливался, а Эмили в слезах все продолжала шкрябать лезвием могильный камень. Час за часом, мокрая и в грязи, она выцарапывала наполненную своей трагедией надпись. Надпись, которая стала смыслом ее несчастной жизни, ее ориентиром, ее судьбой…

Дрожащей рукой Эмили смахнула прилипшие к надписи мелкие ветки и бывшую когда-то красивой листвой гниль, а затем провела пальцами по шершавым, грубо вырезанным в плите буквам: «Я не спасла тебя, но спасу других».

— Я их спасу, мама. Спасу! Спасибо тебе, мамочка. Спасибо за все, моя хорошая, — глубоко вздохнула Эмили и вытерла слезы. — Но мне страшно… — Она вспомнила, как не удержалась при виде члена Феликса. — Страшно, что мне понравится и я сделаю только хуже себе… Очень страшно, мамуля. Очень…

Часы показывали семь часов вечера. Солнце уже спряталось за горизонт, а освежающий ветерок стих, и только проезжающие мимо автомобили да спешащие куда-то люди напоминали Эмили, что ночь еще не наступила. Опустив усталый взгляд под ноги, она неспешно брела по Бродвею, а уличные фонари своим теплым светом заботливо смотрели ей вслед. Эмили не очень-то любила такие вечерние прогулки, ей казалось, что это пустая трата времени и сил, но не сегодня. Не сейчас. Сейчас это был, пожалуй, единственный способ проветрить голову, да и просто побыть не одной. Эмили искренне сожалела, что у нее нет друзей, нет никого, кому бы она доверяла и у кого могла бы попросить совета, поддержки или просто выговориться. Не было, черт возьми, никого. В эту минуту она до конца поняла свою маму, ее мучения, ее боль, ее жертву. Это осознание нещадно рвало на куски всю нерешительность и, кромсая страхи, словно берсерк, необратимо подталкивало к выбору. К выбору, за который будут осуждать, стыдить, презирать, ненавидеть, но к выбору неизбежному, окончательному, который был сделан пять лет назад и уже давно носил свое имя. Имя Эмили Уайт.

То и дело обходя очереди рядом с уличным фастфудом, бродячих бездомных, что нахально и агрессивно выпрашивали деньги на очередную порцию выпивки, она иногда останавливалась послушать уличных музыкантов. Засматривалась на красивую подсветку небоскребов, огни спешащих на вызов экстренных служб, рассматривала безделушки уличных торговцев, пока наконец не вышла к небольшой площади, вокруг которой ярко светились вывески разных магазинчиков. Эмили особо привлек один, с надписью: «Зажигаем тыковки! Наряды для тематических вечеринок. Распродажа!»

«Разве что одним глазком», — подумала она и направилась к бутику.

Роскошно украшенная витрина магазина, в основном с нарядами для наступающего Хэллоуина, красиво светилась в темноте оранжевыми огоньками и была анимирована мило подмигивающими тыквами. Внутри все казалось скромнее, но также предпразднично и тепло.

— Добрый вечер, мэм, — вежливо поздоровалась опрятная сорокалетняя консультантка в строгом брючном костюме, старательно скрывающем лишний вес.

— Здравствуйте, — осматривая висящие на стенах наряды, поздоровалась Эмили.