Немаловажно и то, что во многих иранских фильмах, в особенности в более поздних работах, иностранный зритель видит торжество западных ценностей (хотя бы на уровне творчества) в стране, где эти ценности запрещают. По мере того как ведущие премии и кинофестивали вроде «Оскара» и Берлинале уделяют все большее внимание политике, талантливую критику Исламской республики изнутри самого Ирана там встречают на ура. Фильмы иранских режиссеров часто говорят и об ущемлении свобод, и о борьбе и страданиях обычных иранцев, которые хотят жить иначе. Так, знаменитый «Офсайд» Джафара Панахи в 2006 году талантливо рассказал миру о запрете для женщин в Иране посещать футбольные матчи мужских команд. За эту работу он получил «Серебряного льва» Берлинского фестиваля. «Никто не знает о персидских котах» Бахмана Гобади в 2009 году завоевал специальный приз Каннского кинофестиваля — фильм показал западному зрителю, как непросто музыкантам в Исламской республике живется под гнетом ограничений и запретов.
Жизнь в данном случае идет вслед за искусством — многие из талантливых режиссеров, балансируя между допустимым и недопустимым в их стране, перешли черту и поплатились за это. Кто-то, включая режиссеров Бахрама Бейзаи, Бахмана Гобади и Мохсена Махмальбафа, из-за чрезмерной смелости их работ были вынуждены покинуть Иран, другие, вроде Мохаммада Расулофа и Джафара Панахи, неоднократно оказывались в тюрьме. Такие трагические истории хорошо ложатся в нарратив о свободолюбивом иранском кино и привлекают к феномену дополнительное внимание. Один из последних примеров — история Мохаммада Расулофа. В 2024 году Расулофа, ветерана иранского протестного кино (он уже дважды отбывал тюремный срок за несогласованные съемки и антирежимную «пропаганду»), приговорили к восьми годам заключения. Причиной стал отобранный к участию в Каннском фестивале фильм «Семя священной смоковницы», рассказывающий о протестах 2022 года. Расулоф бежал из страны пешком — с помощью проводника добрался до границы, перешел ее и обратился в консульство Германии. В мае 2024-го он уже был на Каннском фестивале, где под гром аплодисментов принял из рук жюри специальный приз. Специфика Исламской республики ложится на судьбы режиссеров тяжелым бременем, но заслуженно добавляет им веса в глазах международного киносообщества.
Как вообще авторитарная теократия допустила появление столь независимой области культуры? Прежде всего, Тегеран увидел в международном успехе иранских фильмов возможность для пропаганды и рекламы. Награда, которую вручают иранцу в западных странах, подтачивает стереотип об иранской диктатуре: образ государства становится более сложным и объемным, да и свобода самовыражения, стало быть, в нем существует. К тому же первые прогремевшие иранские фильмы (как «Где дом друга?»), да и многие из последующих (как «Развод Надера и Симин») не критиковали власти — хоть и не восхваляли.
Важно и то, что в Иране живет множество поклонников национального кинематографа, есть такие люди и во власти — не одному Хомейни полюбился «иранский артхаус». В этом смысле показателен пример одного из самых титулованных режиссеров Ирана Джафара Панахи. Официально находясь под домашним арестом с запретом снимать кино, он сумел выпустить три фильма: «Такси», «Три лица» и «Без медведей». Все они содержали критику Исламской республики, и все отправились на международные фестивали, завоевав немало наград. Если бы Тегеран и правда хотел заставить режиссера замолчать, сделать это было бы не так сложно. Даже когда в 2022 году Панахи посадили в тюрьму, примерно через полгода всемирно известного деятеля культуры выпустили под залог. Очевидно, что к именитым авторам в Иране отношение особенное, даже если они неприятны руководству страны. Впрочем, ситуация с приговором Расулофу показывает, что политика властей в отношении нелояльных деятелей искусства может ужесточиться.
Еще одна специфическая черта иранского кинематографа — его нишевость. Несмотря на всемирную славу, блокбастеры, на которые пойдут толпы, в Иране делать так и не научились. Славу стране принесли именно авторские работы без больших бюджетов и огромных сборов — знаменитыми они стали за счет идей, амбиций и таланта их создателей. С одной стороны, это лишь добавляет ценности иранскому феномену, умному кино, которое развивает и учит людей. С другой стороны, иранские фильмы — кино фестивальное, которое вряд ли посмотрят миллионы человек. Как-то раз я попробовал обсудить кино с одним иранским программистом, сотрудником посольства в Москве. Дело было сразу после первого «Оскара» Фархади. На вопрос о впечатлениях он ответил так:
— Да, «Развод Надера и Симин» я посмотрел. Ну ничего так, в фильме есть смысл. Но все же «Форсаж-4» мне больше понравился…
P.S. В заключение я хотел бы рассказать о своем любимом иранском режиссере, увы, не настолько широко известном, — Мани Хагиги. Все его фильмы пронизаны непредсказуемыми и непонятными сюжетными поворотами, что отражает главную закономерность: постоянный абсурд в жизни человека — не просто случайность, а следствие самой природы вещей. В российский прокат выходили две последних картины Хагиги: «Приходит дракон» и «Свинья». Сам я больше всего люблю у него «Скромный прием» 2012 года.
В интервью «Газете.ру» Хагиги признавался:
Самое интересное — поставить под удар собственные убеждения. В моем фильме «Ханаан» героиня собирается разводиться с мужем, но в последний момент узнает, что беременна. И, что идет вразрез с моими собственными убеждениями, она решает сохранить ребенка и остаться с мужем. Когда я снимал этот фильм, про себя кричал ей: «Не делай этого! Ты же отдаешь себя в рабство этому идиоту!» Это такое упражнение: проверь, насколько далеко ты можешь зайти в борьбе против собственных убеждений.
Подробнее об этом можно прочесть в главе «Социальное государство во имя угнетенных».
Минюст РФ считает Мирона Федорова (Oxxxymiron) иностранным агентом. — Прим. ред.
Подстрочный перевод мой.
The top 100 books of all time. The Guardian, May 2, 2002.
https://www.theguardian.com/world/2002/may/08/books.booksnews
Форма лирического стихотворения, в которой чаще всего писал Хафиз.
Парадокс двенадцатый Европейская рождаемость, детские браки
Семья и личная жизнь в Иране — тема, напрочь лишенная общего знаменателя: в Исламской республике соседствуют практики, которые, казалось бы, не могут сочетаться. В деревнях процветают патриархальные ценности, в то время как вся страна охвачена кризисом брака, а рождаемость в семье не повысить никакими поощрительными мерами. На одних территориях царит «матриархат», где женщина выступает де-факто главой семьи, на других до сих пор практикуют убийства чести, а пока страна уверенно идет по пути повышения среднего возраста вступления в брак, почти 30 тысяч девочек ежегодно выдают замуж в возрасте до 15 лет. Всю эту и без того непростую ситуацию запутывают еще и сложные и неоднозначные законы, в которых жесткий консерватизм соседствует с неожиданными послаблениями. Чайлдфри по-ирански
— У меня две старшие сестры, обе замужем, в отличие от меня, — рассказывает мне 35-летняя жительница Тегерана Форуг.
История семьи Форуг — типичная для благополучной, при этом не самой богатой части среднего класса. Мать работает парикмахером, у отца своя мастерская, то есть он мелкий предприниматель. В 2010-е семья отдала под снос свой дом в классическом стиле в центральном Тегеране, чтобы на его месте построили четырехэтажное здание с несколькими квартирами. Для этого отец нашел застройщика и договорился с ним: последний получил бесплатно землю, построил дом и забрал в собственность два этажа. Остальные два этажа остались отцу как собственнику старого дома. Такие схемы в столице Ирана, где земля и недвижимость постоянно дорожают, используют повсеместно.
Выражаясь марксистскими штампами, происхождение у моей собеседницы вполне рабоче-пролетарское. При этом все три дочери получили высшее образование и успешно работают. Старшая — чиновница в одной из госструктур, средняя — в коммерческой фирме, младшая, моя собеседница — переводчица и преподавательница в университете.
