Одну девочку с хорошим персидским они все-таки нашли, а второе место оставалось вакантным. В этот-то момент и подвернулся я (хоть и с нулевым персидским), а мне, соответственно, подвернулся РосНОУ.

Уже в середине декабря первого года меня ждала языковая стажировка, а для этого нужно было овладеть персидским хоть на каком-то уровне. Поэтому я начал ходить на занятия по языку с первокурсниками-бакалаврами. Примерно все были на этом направлении откровенно «залетными», что моментально сказалось на характере обучения. Уже к концу первого месяца из десяти студентов группы иранистов на пары персидского приходили один-два человека. К концу второго месяца не ходил никто, кроме меня. В результате с начала ноября 70% моих занятий персидским стали фактически индивидуальными. Меня это очень радовало, а вот профессор Веретенников периодически ворчал.

— Это что у нас с тобой, репетиторские курсы? Нафига я пришел в университет? Где эти оболтусы? Ну ладно, давай читать текст.

При этом руководство РосНОУ на тот момент настолько переживало об успехе своей персидской инициативы, что они, к моему удивлению, наняли за счет вуза репетитора, который два месяца дважды в неделю занимался со мной персидским. В итоге определенную языковую базу за три месяца я набрал. А в декабре меня ждал еще один сюрприз — единственная одногруппница в магистратуре отказалась ехать на стажировку, так что в Иран отправился я один.

На острове Киш меня привели к директору филиала университета Азад — выпускнику российского вуза, прекрасно говорившему на русском. С ним в кабинете сидели две аспирантки филологии, которые приехали из Шираза, чтобы преподавать персидский группе российских студентов (в моем лице). У нас состоялось небольшое собеседование, на котором я уверенно и четко произнес:

— Здравствуйте, меня зовут Никита, я учу персидский три месяца.

Моих будущих преподавателей такие новости откровенно удивили. Они-то ждали «магистров иранистики из России», которые изучают персидский уже много лет. Одна из аспиранток тут же начала что-то высказывать директору. Разбирал я тогда дай бог одно слово из двух, но все же понял, что работать со мной она отказалась наотрез, потому что готовилась совсем к другому. Однако вторая иранка — ее звали Махса, — как мне показалось, никакого возмущения не высказала. В этот момент директор уловил, что я частично понимаю их диалог, и попросил меня выйти из кабинета.

В итоге я остался один на один с Махсой. График обучения оказался вырвиглазным: утром две пары по полтора часа, затем задание, которое делаешь днем, чтобы его проверили на вечерних парах (тоже две по полтора часа). А после я возвращался в гостевой дом готовиться к утренним занятиям. И все это с Махсой, которая не знала ни слова по-английски. Зато к концу двухмесячного курса я обнаружил, что уже разговариваю на ­общие темы на языке Хайяма и Хафиза — пусть и с ошибками.

Почти сразу после возвращения из Ирана Фарзане, преподавательница персидского в РосНОУ, предложила мне побеседовать с новым главой Культурного центра Ирана, недавно приехавшим в Россию. Он дружелюбно принял меня, усадил на кожаный диван, на столе передо мной стояла деревянная шкатулка, наполненная фисташками.

— Только полгода учишь персидский, а уже говоришь! Прекрасно! — сказал он и взял меня на работу в Культурный центр.

***

Персидский язык в Москве преподают в ИСАА МГУ, МГЛУ, МГИМО, РГГУ, РУДН (РосНОУ, где учился я, с 2021 года иранистов больше не выпускает). В 2018 году к этому списку добавилась еще Высшая школа экономики. По логике, каждый год на рынок труда только в столице должны выходить несколько десятков иранистов с соответствующим профильным образованием. На деле же первое, что меня поразило на этапе знакомства с иранистикой, — колоссальный дефицит кадров.

Выпускаясь из бакалавриата РУДН, я одно время искал вакансии с арабским, и недостатка в них не было. Но на каждой вакансии требовали и опыт работы, и знание языка, близкое к свободному. С персидским все было совершенно иначе — на работу в посольство Ирана, иранские компании и туристические фирмы брали всех, кто хотя бы чуть-чуть говорит на фарси. Как я уже писал выше, на первом году обучения я уже более или менее изъяснялся на языке, однако на тот момент не составил бы никакой конкуренции выпускникам профильных вузов. Проблема в том, что таких выпускников я не встречал почти нигде. С иранцами в России гораздо чаще работают выходцы из Таджикистана, язык которых близок к персидскому.

Когда чуть позже я начал писать аналитику про Иран, ситуация в этой области оказалась еще более плачевной. «У нас как будто специально годами выжигали всю иранистику. Заказать статью особо некому, одни и те же люди», — жаловался мне арабист Руслан Мамедов, работавший тогда в Российском совете по международным делам.

Как так получается? Изучающих персидский язык в университетах не то чтобы много, но, казалось бы, более чем достаточно, чтобы закрывать ключевые ниши. Думаю, стоит обратить внимание на то, что большинство студентов-иранистов персидский не выбирают осознанно — им его назначают. Как правило, абитуриент в лучшем случае делает выбор в пользу восточного направления, а дальше вступает в дело система распределения: этот учит курдский, тот — турецкий, еще один — санскрит. Пожелания свои поступающие высказать могут, но почти все выбирают китайский, японский, корейский, арабский. Персидский (как, впрочем, и большинство других восточных языков за пределами четырех, перечисленных выше) — никто.

В абсолютном большинстве случаев студенты, которым назначают фарси, до этого момента ничего толком и не знают об Иране. «Когда мне назначили персидский, я подумал: а что, такой язык вообще есть?», — рассказывал один выпускник ИСАА МГУ. И похожих реплик я слышал очень много.

Примерно треть поступивших отчисляются или переводятся на другие специальности. Еще треть к последнему курсу понимают, что ничего общего с персидским в дальнейшем иметь не хотят. Судить их за это сложно, все-таки сами они это направление не выбирали, а оно, мягко говоря, специфичное. Персидский — это работа с Ираном или Афганистаном[3], не всех воодушевляет такая перспектива.

В итоге до конца обучения благополучно добираются и готовы работать в соответствующей области дай бог треть поступивших. Но где им искать работу? На российских рекрутинговых сайтах вроде HeadHunter вариантов с персидским очень мало. Хорошо, если студент на этапе обучения проходил стажировку в МИД или где-то еще, и его там запомнили. А если не проходил или не запомнили?

На самом деле вакансии для специалистов с персидским найти можно, но только если вы уже оказались в соответствующей «тусовке». Иранцы ценят неформальные связи: даже если крупной компании нужен сотрудник, почти наверняка они не станут размещать вакансию в публичном доступе, если есть возможность разыскать кого-то через знакомых.

А теперь представим обычного студента, который начинает искать работу уже после получения диплома, и никаких навыков поиска, кроме как зайти на соответствующий сайт, у него нет. Скорее всего, он ничего не найдет и отправится работать в области, далекие от персидского и Ирана. Спустя год-другой вне персидского «поля» язык забывается. Карьера у такого выпускника может быть вполне успешной, но, скорее всего, к персидскому отношения иметь уже не будет.

***

— Прежде всего тебе нужно отправить запрос на оформление пресс-карты. Затем надо разобраться с машиной, где она и в каком она состоянии. Потом… А ты чего такой счастливый?

Только что я узнал, что еду корреспондентом ТАСС в Иран, и получал первые указания. Довольная улыбка выдавала мои эмоции по этому поводу.

Идея стать корреспондентом стала логичным продолжением моего увлечения иранским направлением. Несколько лет я изучал страну, рассказывал жителям России про ее культуру, пробовал писать аналитику. Пора было выходить на новый уровень, и в этой ситуации разумным следующим шагом казалась долгосрочная командировка. Нет лучше способа узнать страну, чем полноценно в ней пожить и поработать.