Прямо напротив выхода из аэропорта, по ту сторону шоссе, гостей столицы встречает большой отельный комплекс Rexan&Remis. Заметно, что отель выглядит куда современнее, чем аэропорт, совершенно другой уровень. Эту гостиницу словно специально поставили здесь, чтобы она бросалась в глаза прилетающим и напоминала: так могло бы быть в Иране, если бы эксцентричный президент США Дональд Трамп не вернул санкции.

Когда Обама и Рухани договорились о ядерной сделке, мировые отели стояли в очереди, чтобы прийти в Иран. (Все международные сети покинули страну сразу после 1979 года.) Первой в середине 2010-х подсуетилась французская компания Accor, которая открыла здесь отель Novotel&ibis — как раз напротив аэропорта имени имама Хомейни. Однако Accor о своей расторопности вскоре пожалела — в 2018 году Трамп не просто вернул санкции, но и принялся их целенаправленно ужесточать. Все прочие сети свои отельные проекты свернули, и Novotel&ibis остался единственным европейским отелем, который успели построить в окно нормализации ирано-американских отношений. В том же 2018 году компания Accor из-за санкционного давления ушла из Ирана, а отель переименовали в Rexan&Remis. Не осталось ни названия, ни французской компании — только красивое здание, памятник исчезнувшим возможностям.

Похожим памятником стал и Iran Mall — огромный торговый центр на западе Тегерана. Его открыли весной 2018 года в расчете на массовый приход западных брендов и сытые годы впереди. Увы, ничего подобного не случилось. Молл все так же огромен и местами весьма неплох, там есть даже единственная в Иране крытая хоккейная площадка. Однако большую часть торгового центра занимают пустые, никем не занятые площади. Они так и ждут своего часа, когда страна наконец разбогатеет. Сколько времени займет ожидание, никто не знает. Крушение надежд

С 2013 по 2015 год Вашингтон и Тегеран договаривались об условиях ядерной сделки, в 2016 году она вступила в силу. В Иране эту новость встретили с огромным воодушевлением: Хасан Рухани, идеолог сделки, и глава МИД Мохаммад Джавад Зариф, ключевой переговорщик, превратились в национальных героев. С Исламской республики сняли не все санкции, но страна освободилась от ограничений, которые имели отношение к атомной программе (то есть самых значимых), включая банковские и санкции на экспорт нефти. Однако уже в конце 2016 года в США на выборах победу одержал Дональд Трамп, который публично обещал расторгнуть соглашение с Ираном. В течение 2017 года мировой бизнес выжидал, не сворачивая текущие проекты с Ираном, но и не начиная новые. В 2018-м Трамп выполнил свое обещание, вернув все старые санкции в отношении Ирана. Не заставили себя ждать и новые.

Объективных причин для выхода из ядерной сделки у Трампа не было: Иран исправно выполнял все условия соглашения, а его атомная программа стала самой прозрачной в мире, что подтверждали авторитетные эксперты[52]. Все подозрения по поводу ядерного оружия относились к периоду до 2004 года. Никаких доказательств, что Тегеран с 2016 года делал какие-либо шаги для обретения ядерного оружия, нет и по сей день.

На этом вопросе стоит остановиться чуть подробнее, потому что ядерная программа Ирана по понятным причинам волнует многих. Из моего общения со специалистами по атомной энергетике можно сделать следующие выводы: теоретически Исламская республика может разработать собственную ядерную бомбу, но не в одночасье, и Тегеран хорошо понимает все риски, связанные с таким решением. Во-первых, на производство такого оружия потребуются месяцы (по разным оценкам, от девяти до восемнадцати). К тому же сделать это втайне от всего мира, с учетом современных средств разведки, не получится, а это означает, что США, Израиль или другие противники Ирана с высокой вероятностью смогут нанести упреждающий удар. Во-вторых, ядерный Тегеран скорее всего утратит поддержку Пекина и Москвы, так как ни Китай, ни Россия не хотят расширения клуба ядерных держав, даже за счет своего ситуативного партнера. Поэтому сейчас Иран постепенно работает над ядерной программой, строит новые, более совершенные центрифуги и понемногу увеличивает собственные запасы обогащенного урана, но не переходит черту, после которой вернуться назад будет невозможно. Нет гарантий, что это не изменится со временем, но сейчас угрожать возможностью сделать атомную бомбу для Исламской республики гораздо выгоднее, чем на самом деле ее произвести.

В главе об отношениях с США я уже упоминал, что Трамп практиковал странный подход к Ирану: скорее всего, успех Обамы вселил в президента-республиканца надежду, что достижение с давлением на Иран можно не только повторить, но и развить. В этот раз ни о какой международной легитимности речи не шло, поскольку и ЕС, и Китай, и Россия — все крупнейшие международные игроки, кроме США — выступили против одностороннего выхода Вашингтона из соглашения. Не было в политике Трампа и другой необходимой составляющей успеха — понятных и исполнимых требований. Вашингтон хотел от Тегерана всего и сразу: ядерных ограничений, отказа от ракетной программы и активной региональной политики. Санкции Трамп тоже вводил за все подряд: ядерную и ракетную программы, поддержку терроризма, нарушения прав человека. С тех пор фактически любой бизнес с Ираном стал потенциально токсичным. Даже фармацевтические компании принялись уходить из Исламской республики.

Успеха такой подход принести не мог, зато продемонстрировал американскую мощь. Оказалось, что Вашингтон за минувшие годы разработал настолько эффективную санкционную «дубину», что санкции США практически равны международным. В Евросоюзе попытались создать механизм для ведения бизнеса с Ираном в период давления Трампа — из этого ничего не вышло.

Без санкций Иран прожил меньше одного года: этот период пришелся на 2016-й, и именно тот год показал рост рекордный рост ВВП с 1991 года, почти 9%. 2017-й уже был отравлен ожиданиями следующих шагов Трампа: темпы роста иранского ВВП сократились до 3%. Возвращение санкций вовсе развернуло ситуацию вспять, начался регресс: ВВП Ирана в 2018 году упал на 2%, в 2019-м — еще на 3%. Паника на валютном рынке поначалу была настолько сильной, что несколько месяцев в 2018 году по всей стране не работал обмен валюты — власти его запретили.

Еще важнее, что западный бизнес и значительная часть остального мира сделали из кульбита Трампа достаточно однозначный вывод: с Ираном лучше не связываться. Вложишь деньги в крупные проекты, а потом отношения с Америкой вновь испортятся, и санкции оставят тебя у разбитого корыта. Поэтому даже если представить, что текущие санкции в какой-то момент снимут, вряд ли Иран ждет море желающих вложиться, сравнимое с 2015–2016 годами. Тогда европейцы конкурировали за право инвестировать в Иран, веря, что в Исламской республике начинается новая страница и надо как можно быстрее занять нишу на этом перспективном рынке.

Ошибочно думать, что санкции касаются только отношений с западными странами. Многие считали, что европейских инвесторов просто сменит Китай. Пекин и правда на фоне санкций стал главным торговым партнером Ирана, заняв место Европейского союза. Однако и ирано-китайская торговля из-за санкций упала в 2,5 раза: в период без санкций в 2017 году стороны наторговали на $37 млрд, а в 2022-м — менее $16 млрд[53].

Похожая история произошла и с Объединенными Арабскими Эмиратами. В середине 2000-х эта страна считалась главным финансовым хабом Ирана. Торговый оборот между государствами ежегодно рос на 30%: с $2,2 миллиарда в 2001 году до впечатляющих $24 миллиардов в 2010-м. Но потом пришли санкции. Формально Эмираты к ним не присоединились, но к давлению со стороны Запада прислушались. Многим иранцам начали закрывать счета, перестали продлевать вид на жительство. Торговля Ирана с ОАЭ в начале 2020-х оставалась значительной — на уровне $13–14 миллиардов[54]. Но это далеко от рекордных показателей прошлых лет, не говоря уже о том потенциале, который просматривался до введения жестких санкций. В этом вопросе, как и во многих других, введение жестких санкций в 2011–2012 годах делит историю Исламской республики на «до» и «после». Главная проблема