— А теперь, если вы будете любезны пройти сюда…

Говорящий произносил слова вкрадчиво, чуть пришепетывая, словно желая дать понять слушающим: все, что вы видели до сих пор, покажется вам на фоне предстоящих чудес самой что ни на есть плоской, банальной и вообще неприглядной заурядностью. Здесь, прямо за углом, посетителей ожидают ни с чем не сравнимые красоты и ценности, причем обладатель голоса отлично знает, как к ним пройти… 

Антиквар закончил чтение цитаты из ветхой, полуразвалившейся на части книги, которая называлась «Sertum Steinfeldense Norbertinum»,[5] и пробормотал себе под нос:

— Пожалуй, надо сделать перевод. Давно бы следовало этим заняться.

Затем, кивнув головой, он принялся переводить с листа:

«Вплоть до настоящего времени среди каноников циркулирует немало слухов относительно сокровища аббата Фомы. В Стейнфелде было предпринято немало усилий разыскать их, однако вплоть до настоящего времени все они не увенчались успехом. Суть всей истории заключается в том, что Фома, пребывая в полном здравии и расцвете сил, спрятал на территории монастыря большое количество золота. Его неоднократно просили хотя бы намекнуть, где сокрыто это богатство, на что он неизменно со смехом отвечал:

— Иов, Иоанн и Захария поведают об этом либо вам самим, либо вашим последователям.

Иногда он также добавлял, что не станет возражать, если кто-то и в самом деле отыщет сокровище. Среди работ, осуществленных аббатом в монастыре, я бы особо упомянул те декоративные узоры, которые он нанес на окна в восточном конце южного прохода церкви, а также сделанные им восхитительные изображения святых. Кроме того, он почти полностью восстановил жилые помещения и вырыл на территории монастыря колодец, который сам же украсил изумительной резьбой по мрамору. Скончался аббат Фома в возрасте семидесяти одного года — это произошло в 1529 году».

Антиквар взял со стола другой лист бумаги, который представлял собой копию схемы, весьма точно отображавшей местонахождение разрисованных Фомой окон церкви Стейнфелдского аббатства. Вскоре после революции значительная часть витражных стекол аббатств Германии и Бельгии была вывезена за границу, в первую очередь в Англию, и сейчас их можно лицезреть в качестве украшений приходских церквей, кафедральных соборов и частных часовен. Стейнфелдское аббатство являлось одним из наиболее значительных источников столь роскошных и отнюдь не добровольных жертвоприношений, пополнивших нашу сокровищницу изобразительного искусства (здесь я цитирую довольно-таки тяжеловесное предисловие к написанной антикваром книге), и большая часть стекол в зданиях этих общин может быть без особого труда идентифицирована либо благодаря номерным указателям, в которых упоминается то или иное место, либо по фрагментам самих стекол, на которых сохранились легко читаемые тексты или рисунки.

Тот отрывок, с которого я начал свое повествование, навел антиквара также на след другого открытия. В одной из частных часовен — нахождение ее не столь уж важно, укажем лишь, что принадлежит она лорду Д. — он увидел крупные изображения трех человеческих фигур, каждая из которых занимала все пространство окна и, несомненно, представляла собой подлинное произведение искусства. Стиль, в котором были исполнены картины, не оставлял никакого сомнения в том, что художник являлся немцем и работал в XVI столетии; однако до сих пор их более точное и привычное местонахождение оставалось загадкой. Они представляют собой — не удивитесь ли вы, услышав подобное? — изображения Иова Патриарха, Иоанна Евангелиста и Захарии Пророка. Каждая из фигур держала в руке книгу или свиток, на которых было начертано по одной фразе из писаний этих святых.

Как бы между делом антиквар заметил, насколько его поразило то обстоятельство, что содержание надписей на картинах существенно отличалось от канонических религиозных текстов, которые ему также доводилось исследовать. В частности, на зажатом в руке Иова свитке было написано — в переводе с латыни, разумеется: «Место сие отдано сокрытому в нем золоту»; на книге, которую держал Иоанн, была такая надпись: «На одеждах их начертаны письмена, ведать которые не дано никому из живущих»; а у Захарии текст гласил: «На камне том семь глаз» (это была единственная надпись, полностью соответствовавшая каноническому тексту).

Исследователи пребывали в крайнем недоумении по той причине, что все три вышеупомянутых персонажа были расположены рядом друг с другом, хотя между ними не существовало ни исторической, ни символической, ни доктринальной связи, а потому оставалось лишь предположить, что они представляли собой фрагмент весьма обширной вереницы изображений пророков или апостолов, которые могли находиться, к примеру, в верхних окнах какой-то просторной церкви.

Однако приведенный выше отрывок из отчета служителей монастыря во многом изменил ситуацию, ибо показал, что имена реальных персонажей, воспроизведенных на стеклах часовни лорда Д., неоднократно упоминаются также Фомой, и что аббат мог создать эти витражи в южном проходе своей церкви где-то возле 1520 года. В этой связи не столь уж нелепым прозвучало предположение о том, что все три фигуры святых могли являться частью не только творения, но и завещания Фомы, причем подтвердить, либо опровергнуть подобное допущение можно было лишь в ходе повторного тщательного обследования стекол.

С учетом того, что герой нашего рассказа мистер Сомертон в тот период был свободен от неотложных дел, он немедленно отправился в упомянутую часовню лорда Д., где его догадка полностью подтвердилась. Стиль художественного исполнения и техника работы по стеклу полностью соответствовали упомянутым дате и месту. Кроме того, в другом окне часовни он обнаружил стекло, доставленное вместе с витражами святых и имевшее на себе характерные признаки творения именно аббата Фомы.

В ходе своих исследований Сомертон всерьез заинтересовался слухами, в которых упоминались сокровища аббата, и несмотря на то, что всю эту историю он считал делом давно минувших лет, ему становилось все яснее одно обстоятельство, а именно: если загадочные «пояснения» Фомы относительно тайны сокрытого им золота действительно несли в себе какой-то смысл, то искать его следует в процессе изучения именно стекол, некогда находившихся в окнах церкви его аббатства. Более того, ему было совершенно ясно, что первый из тщательно отобранных текстов, запечатленный на свитке в руке Иова, действительно имеет к этим сокровищам какое-то отношение.

Таким образом, получалось, что каждая деталь или мельчайшая отметина, нанесенная автором картин, несомненно, с величайшей тщательностью и скрупулезностью, могла оказать помощь в преодолении загадки, оставленной аббатом своему потомству. Поэтому, вернувшись в свой особняк в Беркшире, мистер Сомертон потратил немало ночей на изучение всевозможных текстов и рисунков. Недели через две или три он отдал своему слуге распоряжение немедленно начать упаковывать чемоданы, ибо они отправлялись в непродолжительное путешествие за границу, хотя мы пока воздержимся от того, чтобы следовать за ними.

Пастор церкви в Пасбэри мистер Грегори имел обыкновение перед завтраком совершать небольшую прогулку. В то утро стояла прекрасная осенняя погода, и он решил прогуляться до ворот своего дома, дождаться там почтальона, а заодно подышать прохладным свежим воздухом. Не успел он еще ответить и на половину тех вопросов, которыми с детской беззаботностью забросали ему юные отпрыски, также сопровождавшие его в этой прогулке, как появился почтальон. Среди утренних газет и прочей корреспонденции он обнаружил письмо, на конверте которого была наклеена иностранная марка с вычурным штемпелем, сразу же ставшая объектом жарких споров среди подрастающих членов семейства Грегори. Адрес изобиловал грамматическими ошибками, однако было заметно, что пером явно водила рука англичанина.