Вот поэтому-то я и решила написать эту книгу и рассказать в ней обо всем, что с нами случилось. Я старалась не упустить ни одной детали, начиная с момента, как Джоэл опоздал на ужин. Я старалась подробно описывать, как он себя вел, как говорил, свое беспокойство о провалах памяти.

Все это — на случай, если что-либо подобное произойдет с кем-то еще.

Я надеюсь, конечно, что ошибаюсь, но, мне кажется, Тоньо снова вернулся.

Когда Джейнин внезапно прекращала разговор, казалось, она переставала дышать, и надо было довольно долго и внимательно прислушиваться, чтобы убедиться, что это не так. Вот и сейчас в стенах старого дома в Вирджинии воцарилась гнетущая тишина.

— Ты уверена, что тебе здесь не будет одиноко? — снова спросил Лоуренс.

— Нет, здесь хорошо, — ответила Джейнин с мимолетной улыбкой, — действительно хорошо. Не волнуйся. Все отлично.

Кроме того, — добавила она, — нам больше некуда было ехать. Только сюда. Ведь мы потратили на меня все деньги. Я права, дорогой?

— Нет, — ответил Лоуренс, не желая признать, что она все-таки права, — но у меня вылетело из головы, что здесь довольно уединенно. И если ты считаешь, что…

— Здесь очень мило. Удивительный старый дом. Возможно, я попытаюсь снова начать рисовать.

Она положила тонкие руки на подоконник и выглянула в окно. Окно было высоким и круглым, как иллюминатор. Пейзаж за окном был довольно живописен: леса и горы.

Немного погодя Джейнин порывисто повернулась к мужу.

— Здесь у тебя появятся новые, свежие идеи, — сказала она. — Ну, а я постараюсь не слишком докучать тебе, чтобы ты мог спокойно писать. Хорошо?

Она грациозно подошла к кухонному столу, за которым, отдыхая, сидел Лоуренс. Пока он распаковывал вещи, Джейнин приготовила ужин. Конечно, это были сплошные консервы, но она накрыла стол белой дамасской скатертью и подала еду на тонком китайском фарфоре. В первую очередь она приготовила и помыла китайский фарфор, а Лоуренс достал простыни и покрывала, заправил постель и привел кухню в относительный порядок.

В столовой их окружали неразобранные коробки и чемоданы, но изумительный сервиз сверкал золотом, отливая пастельными тонами, и Джейнин время от времени с удовольствием поглядывала на него.

Вместе с Джейнин в дом вошло пристрастие к роскоши, которая была частью ее существования, ее аурой, что делало Джейнин своеобразной и очаровательной женщиной.

Взгляд Джейнин рассеянно блуждал по комнате, голой, без ковров, а мысли нерешительно возвращались в их старую квартиру, где убранная мебель оставила прямоугольные следы на паркете.

Она избегала смотреть в окно: там, на уединенную долину, опускались голубые сумерки.

Дом был последним, что осталось от старого поместья в Вирджинии. Он перешел к Лоуренсу от отца, обанкротившегося подобно другим джентльменам, содержавшим чистокровных лошадей. Акры угодий вскоре пришлось продать. Но на дом и клочок земли рядом с ним никто не польстился: слишком уж уединенным было это место.

И теперь, много лет спустя, Лоуренс вернулся в родовое гнездо.

За домом можно было найти полускрытые высокой травой остатки конюшни и домика конюха: одиноко торчащие камни фундамента и разбросанные тут и там предательские ямы.

На дальнем конце поля журчал ручей, через который можно было перебраться по мостику, искусно отделанному деревом. На другой стороне ручья находилось старое заброшенное кладбище с надгробиями, наполовину вросшими в землю, спрятанными в густых зарослях травы. Чуть дальше, за давно забытыми могильными плитами, вверх по склону горы взбиралась роща.

В вечерней тишине слышалось только журчание ручья, которое казалось теперь более громким, чем тогда, когда они распаковывали вещи.

На мгновение от Джейнин, от ее чуть склоненной головы и рассеянного взгляда на Лоуренса перешло какое-то смутное беспокойство, что-то вроде интуитивного страха. А может быть, тому виной было зловещее журчание воды по камням в ручье. Лоуренсу показалось, что Джейнин неприятен туман, наползающий от ручья. Для него туман был просто воспоминанием детства, неотъемлемой частью теплого летнего вечера.

— Мы уедем, уедем сразу же, как только у нас появятся деньги, — пообещал он в тишине.

— Хорошо, — прошептала она.

Позднее, когда они лежали в большой постели, он почувствовал, как Джейнин дрожит.

— Тебе холодно? — спросил он. — Пододвинься поближе.

— Нет, мне хорошо, — запротестовала она. — Это во сне. Спокойной ночи, Лоуренс.

— Спокойной ночи, дорогая.

Джейнин лежала с открытыми глазами и наблюдала, как лунный свет, пробиваясь сквозь незашторенное окно, играет размытыми и широкими бликами по покрывалу. Потом, с шумом выдохнув воздух, она перекатилась подальше от лунного света и прижалась к мужу, вспомнив поверье: что, если луна освещает спящего в постели человека, то быть беде.

— Я не могу заснуть, — прошептала она с отчаянием в голосе. — Прикрой окно, Лоуренс. Чем-нибудь занавесь его. Убери луну. Пожалуйста, убери луну!

Он проснулся, вскочил и, подойдя к окну, набросил халат на струну для штор. Потом повернулся к жене и спросил спокойно и ласково:

— Так лучше, Джейнин?

— Лучше, — расслабившись, ответила она. — Гораздо лучше. Спасибо, дорогой.

— Теперь заснешь? Может быть, тебе дать снотворного?

— Нет, милый, — Джейнин улыбнулась. В темноте она успокоилась, почувствовав себя в полной безопасности. — Иди скорее сюда. Обними меня покрепче и давай спать.

К концу недели они полностью обустроились, мебель встала на свои места, гардины занавесили окна. Ближайшим соседом оказался фермер, живущий в миле от них. Один из сыновей фермера согласился подстричь лужайку, а дочь, Триза, семнадцатилетняя девушка, теперь ежедневно приходила убираться в доме и помогать по хозяйству. Дважды в неделю Лоуренс и Джейнин ездили в город — в бакалейную лавку и на почту, а молоко им доставляли на дом.

Все вернулось на круги своя, и Лоуренс снова регулярно начал работать. Джейнин сдержала свое обещание. Она, как могла, старалась не беспокоить мужа. Даже ленч оставляла у дверей кабинета на подносе.

Однажды, ближе к вечеру, Лоуренс поднялся наверх. Весь день шел сильный дождь, и он почти не видел Джейнин. Она была в гостиной. Скрестив ноги, Джейнин сидела на персидском коврике перед камином.

Лоуренсу не понравилось то, что он увидел. Да, он тоже, будучи ребенком, любил сидеть именно здесь, у камина. Мама читала ему про Робин Гуда и рыцарей короля Артура, пламя плясало в камине, поленья весело потрескивали. Но сейчас огонь не горел, а в камине не было ничего, кроме золы и пепла.

Джейнин не слышала, как он вошел, сосредоточившись над чем-то, что лежало прямо перед ней на полу. Призрачный свет сумерек, ее поза создавали впечатление, что перед ним ожившее полотно Дюррера. Джейнин не была красивой в обычном смысле этого слова, но внешность ее приковывала внимание.

Озадаченный, он постарался разглядеть, чем она так увлечена. На полу перед Джейнин лежала старая инкрустированная шахматная доска, находившаяся в доме всегда, сколько он себя помнил.

Джейнин перевернула доску и поставила на полированную поверхность кверху ножкой хрустальный бокал для вина

Двумя пальцами правой руки она легко сжимала основание бокала. Лоуренс пригляделся повнимательней, и ему показалось, что бокал скользит по доске сам по себе, медленно описывая полукруг, а рука Джейнин просто покоится на нем.

— Что ты делаешь, Джейнин?

Она вздрогнула всем телом, закричала, бокал опрокинулся, скатившись с доски, покатился по полу.

— Нет, нет! — кричала она.

Осторожно ступая, как если бы он боялся разбудить спящего, Лоуренс вошел в комнату.

— Я напугал тебя. Извини. Просто я никак не мог понять, что ты делаешь.

— О, — сказала она, собравшись, все еще предательски дрожащим голосом. Джейнин подняла бокал и принялась осторожно обводить чернилами буквы алфавита, начертанные на обратной стороне шахматной доски.