Рваная полоска облака проплыла под луной, словно стянув с нее свою вуаль, и громадные, необъятные фрески, украшавшие купол, неожиданно предстали перед его взором во всем своем могучем великолепии и даже, казалось, приобрели странный стереоскопический эффект. Одновременно с этим стали более видимыми миниатюрные очертания черного прямоугольника двери по другую сторону галереи.

Только сейчас Фредерик увидел далеко внизу, на самом дне бездны собора, мелькавшие то там, то здесь искорки электрических канделябров, над каждым из которых зависал маленький кружочек света, чуть расплывчатый и туманившийся по краям, словно крохотные, широко раскинувшиеся оазисы в пустыне ночи.

Но теперь взор его был почти целиком прикован к небольшому прямоугольнику двери напротив: мальчик неотрывно смотрел на нее — и ждал.

От напряжения в глазах стало чуть двоиться. Сейчас ему показалось, что маленькая вертикальная полоска темного прямоугольника словно отделилась, отплыла в сторону, оказавшись чуть сбоку от косяка. Как и вся дверь, она оставалась полностью неподвижной. Фредерик протер чуть слезившиеся глаза и посмотрел снова. Нет, он не ошибался, в этом не было никаких сомнений: узкая черная тень стояла совершенно обособленно от контуров двери.

Череда проплывавших под луной облаков снова сгустилась, фрески стали почти невидимы, дверь и узкая тень смешались в единое темное пятно, и лишь слабые проблески электрического света далеко внизу сохранили свою былую яркость и прежние очертания.

Мальчик всем сердцем надеялся, что сейчас тень приблизится к двери и пройдет сквозь нее. Он продолжал сидеть в прежней сгорбленной позе, но теперь крепко вцепился ладонями в край скамьи. Тело сотрясала легкая дрожь, однако настоящего страха по-прежнему не было.

Внезапно его сердце скакнуло чуть ли не к самому горлу где-то совсем рядом послышался чей-то голос. Чуть пришептывающий, леденящий голос, в котором за показной вежливостью таилась кипящая злоба — «А теперь, если вы будете любезны пройти сюда…».

Он съежился еще больше, словно стремясь завернуться в самого себя. Теперь это была уже не легкая дрожь — теперь все его тело отчаянно сотрясал страх, подобно серии электрических разрядов, пронзал маленькую фигуру. Боль жесткой лапой вцепилась в его желудок — он машинально прижал к животу обе ладони. Теперь он был уже не в состоянии сдерживать дыхание, оно вырывалось наружу сиплыми, резкими всплесками звука, словно его только что окунули в холодную воду.

Минули, как ему показалось, целые века, пока он сидел, охваченный чувством дикой боли и, объятый ужасом, глядел на светившиеся внизу точки света — далекие, как звезды — и, боясь поднять взгляд на фигуру Скелета, которая сейчас зависала над ним. Он был не в силах заглянуть в эти запавшие глазницы, видеть эту неподвижную белую ухмылку в обрамлении безгубой кромки рта…

Он невольно уклонился от воображаемого прикосновения худой руки.

Рука так и не коснулась его.

Наконец, затянутая облаками луна снова вырвалась на свободу, чтобы брызнуть обильными лучами серебристого света и доказать мальчику, что никто над ним не стоит. Он смотрел перед собой из-под чуть прикрытых век, смотрел на противоположную сторону галереи. Тень по-прежнему не увеличивалась в размерах и все так же стояла на некотором отдалении от двери. Она была настолько неподвижна, что Фредерик на мгновение подумал: а вдруг это вовсе не человек, а просто тень от самого обычного высокого предмета, который он прежде не разглядел? Но вот ему показалось, что она чуть шевельнулась… потом снова застыла на месте, остановилась и встала незыблемо, как воротный столб.

Немногословными, далекими от грамматического совершенства, но все же вполне емкими и доходчивыми словами мальчик пытался сказать себе, что это он сам пугает себя воображаемыми привидениями.

Но нет, этот голос не был плодом лишь его фантазии; он был вполне реален. Наверное, существовало какое-то объяснение всему этому, и любой взрослый мог бы найти его. Ему же самому казалось, что все слова и звуки, произносимые людьми в галерее, начинают, подобно эху, кружиться по ней, совершая один виток за другим, снова и снова, поскольку звук был просто не в состоянии выбраться наружу; это чем-то напоминало муху, которая летала под перевернутой чашей. Но он ожидал, что со временем эхо станет ослабевать, становиться более разреженным, слабым, пока ты вообще не перестанешь его различать. Все, что он сейчас слышал, представляло собой, наверное, лишь отголосок, запоздалое эхо слов Скелета, которые тот произнес сегодня днем.

Затем он снова вскочил, когда тот же леденящий голос проговорил прямо у него над ухом: «…если вы будете любезны пройти сюда.»

Ладони мальчика были клейкими от пота, а кожу на голове словно кто-то покалывал мелкими, бесчисленными иглами, но он нашел в небе силы вновь сказать, что все в порядке. Тень не двигалась, продолжая, как каменная, стоять на одном месте. Это было лишь то же самое старое эхо.

От внимания Фредерика не ускользнуло, что на сей раз эхо словно пропустило одно слово. Куда же мог деться этот кусок «А теперь…»? Ведь именно с него начиналась та запомнившаяся ему фраза. Ну, разумеется, он проскользнул через дверь — как и должно было быть. Именно таким образом и умирает эхо — теряя с каждым отголоском ту или иную свою часть, становясь с каждым витком все ущербнее. Иначе и быть не могло, поскольку в противном случае все, что люди говорят вокруг, продолжало бы без конца носиться в воздухе, отчего могло бы показаться, что толпа людей без умолку что-то кричит.

А ведь не было ничего хорошего в том, что он вот так сидит и размышляет про себя. Пора бы отправляться на поиски лестницы, ведущей к золотому яблоку. Мама наверняка уже обнаружила, что его нет в гостинице, догадалась, куда он пошел и, соответственно, двинулась следом за ним.

Фредерик медленно встал, все так же не отрывая взгляда от торчавшей рядом с дверью тени. Она даже не шелохнулась. Если он сейчас пойдет дальше, то таким образом совершит полный круг и приблизится к двери, не проходя при этом мимо тени, он попросту не дойдет до нее. Ну что ж, подумал он, пора вставать. Он глубоко вздохнул.

И снова плотные облака наглухо заслонили луну, отчего все вокруг опять исчезло. Серебристое свечение погасло так быстро, словно его кто-то выключил. Стало еще темнее, чем прежде.

Он чуть задержался, застыв в нерешительности на месте, былая смелость таяла с каждой новой секундой ожидания. Как же он станет ходить по галерее в подобной темноте? И потом, он может не заметить двери, пройдет мимо нее и даже столкнется со стоящей по другую сторону от нее тенью. Но это было глупо — раз сейчас нет света, то и тени тоже быть не может.

Тем не менее, страх оказался сильнее доводов рассудка.

Он стоял, вцепившись в металлические перила, и глядел на маячившие далеко внизу малюсенькие огоньки свечей. Как бы ему хотелось сейчас, сию минуту, оказаться там, в окружении надежного покрова света, который никуда не исчезнет и никогда не оставит тебя на этом карнизе — не отдаст на милость невидимой и жестокой тени.

Но ведь если он спустится вниз, то таким образом отдалится от сияющего наверху золотого яблока. Так что, если он действительно намерен добиться этой лучезарной награды, то ему надо набраться смелости и превозмочь те страдания, которые могли поджидать его на этом пути. Чтобы заполучить яблоко, нужно было иметь мужество.

Пальцы Фредерика продолжали крепко сжимать сталь перил, когда все тот же голос опять проговорил, совсем рядом, в темноте: «…вы пройдете сюда». На сей раз это прозвучало уже не как приглашение, а скорее как команда. «Вы пройдете сюда!» Получалось так, что голос словно догадывался о потере части своих слов и потому пытался восполнить их недостаток большей убежденностью, с которой произносились остающиеся слова. Все будет в порядке, подумал Фредерик. Если я еще побуду здесь, от эха вскоре нет останется вообще ни одного слова. Оно умрет, развалится на части. А тогда и тень, может, уйдет вместе с ним. Возможно, тень вообще не имеет к нему никакого отношения.