Я со своими старичками простоял два часа, и вот мы входим в павильон. Над его фасадом аршинными буквами светится надпись: «Моя милиция меня бережет».

Залы оформили, скажу я вам, на славу. Здорово потрудились ребята, молодцы. А Умаров, председатель райисполкома, по-видимому, побросал все свои дела, занялся одной этой выставкой, собрал сюда всех мастеров, художников-оформителей. И они уж постарались, дай бог! Будь я такой сочинитель, как Сурат-ака, вмиг сварганил бы стихотворение про все эти чудеса. У самого выхода, слева, на стене висят портреты работников милиции, под ними подписи. Справа — тоже фотографии, но это уже, оказывается, «Аксакалы милиции».

Дехкан-бобо остановился перед портретом русоволосого майора, улыбающегося во весь рот.

— Махкамбай, посмотри-ка, не Иван ли это Козлов наш?

— Он самый, — почему-то с гордостью ответил тот.

— Помнишь, как он любил дыни?

— Еще бы! Хлебом не корми — дыню подавай!

— Ты все еще посылаешь ему свои дыни?

— Послал в прошлом году посылку. Дыни были зрелые, по дороге сгнили, потекли. Так что дошли одни семечки. Вот Иван и написал мне: «Махкам, спасибо за присланные семена. Но — увы! — как ты знаешь, на четвертом этаже не больно-то вырастишь дыни».

— Широкой души был урус, дай бог ему долгой жизни.

— Не любил он жуликов, терпеть не мог…

Оставив стариков у портрета Козлова, я перешел в отделение «Народная милиция». Шагнув за порог, я растерянно остановился. На меня со всех сторон смотрели десятки знакомых лиц: дружинники, общественные завотделами, добровольные пожарники, в общем, хорошие люди, и среди них — портрет моего любимого помощника и чудесного человека Мамаразыка-ака. Правда, на фото он получился хмурый и злой: верно, в тот момент на что-то сердился.

Воздав должное искусству оформителей, я заспешил за своими старичками, уверенный, что увижу еще кое-что интересное. Они повернули к залу, название которого определялось народным афоризмом: «Уворованный кусок не идет впрок». Здесь были выставлены вещественные доказательства, различное имущество и другие ценности, конфискованные в домах и тайниках субчиков из группы Адыла Аббасова. Все это я, конечно, видел, но, собранные вместе, они заняли столько места, что производили особенно сильное впечатление.

— Бай-бай-бай! — пораженно остановился Дехкан-бобо, глядя на «экспонаты», стоящие и лежащие под стеклом. — Неужто все эти богатства принадлежали Адылу?

— Да вон ведь написано, что ему.

— Бай-бай-бай! Ты погляди, сколько здесь золота! Можно подумать, царь Николай передал ему в наследство свою казну!

— Это не Николаева казна, а пот наш с тобой.

— А сейчас он опять гуляет на свободе. Говорят, сбежал.

— Бай-бай-бай! Вот подлец, а? Его непременно должны поймать. Если бы не поясница — сам бы пошел искать негодяя. Постой-постой, Махкамбай, вот этот же — наш толстячок Абдурахман!

— Он самый, завскладом был.

— Бай-бай-бай! Есть все-таки бог на свете, есть: карающей рукой святой милиции наказал-таки сволочей. Прошлой зимой решили снохе пальто купить. Ну я и попросил Абдурахмана достать. И что, думаешь, он сделал? За семидесятирублевое пальто содрал все сто. Спасибо милиции, благое дело сделала!

Послушал я немного, вижу, еще долго мои бобо будут изумленно хвататься за воротники, качать головой и тянуть свое: «Бай-бай-бай». Решил, пока не поздно, обойти другие залы и отделения. У выхода, на низеньком столике, увидел «Книгу отзывов». Подсел к столу, начал листать книгу: шестнадцать тысяч человек написали шестнадцать тысяч отзывов. Почти половина из них возносила до небес товарища Кузыева, обезвредившего группу Аббасова, другая половина предлагала зарядить этой шайкой самую большую в стране пушку и выстрелить в небеса. Я, как вы понимаете, не без удовольствия прочитал похвалы в свой адрес. И сам не заметил, что направился в зал «Хулиганы», по-строевому печатая шаг. Наверное, опьяненный похвалами, я не все экспонаты запомнил, только некоторые — посвященные удивительным подвигам хулиганов школьного возраста. Запечатлелись в памяти, например, фотография мальчишки, который из своей рогатки вдребезги разбил семнадцать окон, или тринадцатилетнего торгаша, укравшего у соседа огурцы и продававшего на рынке. Меня удивило лишь одно: почему-то рядом с их портретами вывесили также фотографии родителей, надписи с обозначением места их работы и жительства. Справедливо ли это? Ах, бедные родители… Молча пожав плечами, я направился в зал под названием «Площадка отщепенцев».

Не думайте, пожалуйста, что Хашимджан опять привирает, что в наши дни такое не случается. Клянусь, до сих пор я и сам так думал. Ну кто поверит, что директор школы собирает у себя дома мулл и имамов (притом самозванных, то есть, просто шарлатанов) и читает с ними коран, справляет всякие религиозные ритуалы? Никто, вы говорите? А вот его фото. И адрес школы, где он работал.

Или вот другое. У аптекаря заболела жена. И чтобы она поскорее поправилась, он зарезал годовалую овцу у могилы святого Курбана-ата и ждал положительных результатов до тех пор, пока благоверная не скончалась.

Еще фото. Мясник избил соседа. За что? Да ни за что. Просто гадалка сказала, что сосед с дурным глазом, может сглазить его семейную идиллию. Мясник взял черенок от кетменя, пошел бить соседа. Избил до полусмерти. Хорошо хоть свой мясницкий топор не схватил.

Бр-р… хватит, думаю. Этот зал оправдывает свое название. Полностью, — подобные люди в самом деле отщепенцы.

Я бродил по выставке до шести часов. Поверите ли, устал, как собака. Ноги гудели, будто телеграфные столбы, да и в голову не все уже лезло. Вот сейчас, хоть убейте, не смогу рассказать, что видел в зале «Народное осуждение» или в отделе «Эй, товарищ, разоблачи преступника!» Под конец у меня уже голова закружилась и я ринулся к выходу, разрезая людской поток. У дверей даже рявкнул на старуху, которая налетела на меня: «Сидели бы дома, нянчили внуков!»

Устать я, конечно, устал, но в то же время чувствовал невыразимую гордость и удовлетворение. Да, не пропали даром усилия Салимджана-ака, принесли свои плоды его бессонные ночи, и это — самая высшая награда для него…

Страшно хотелось пить, поэтому, недолго раздумывая, я свернул к пивной, расположенной в трехстах шагах от выставки, на берегу Анхора.

Под тентом сидели человек десять, в основном парни моего возраста или чуточку старше. Они пили пиво из высоких граненых кружек, ели соленый миндаль, завернутый в маленькие кулечки. Взяв две кружки пива, я подсел к ним. Прислушавшись к разговору, понял, что речь идет о прекрасном начинании райотдела милиции, о необыкновенном детективном таланте младшего лейтенанта Кузыева, о справедливости полковника Атаджанова. Послушал я их, послушал, потом решил малость разыграть.

— А мне кажется, — встрял я в разговор, — что этот Кузыев не такой талантливый, как вы считаете.

— И неправильно кажется, — хмуро буркнул высокий худой парень.

— К тому же, — продолжал я, — он хвастун и растяпа…

— Что-что? — привстали с места сразу пять здоровенных детин.

— К тому же он пьет пиво бочками, вот как я. Почти что алкоголик…

Не успели эти слова слететь с моих уст, как возле меня в один прыжок оказался тот самый длинный худой парень.

— Возьми свои слова обратно. Не то плохо будет, — жестко потребовал он.

— Не возьму, — отказался я. — А этот полковник ваш — фантазер, выживший из ума старикашка… Настоящий, бумагомаратель и крючкотвор.

— Ты почему, подлец, оскорбляешь товарищей Кузыева и Атаджанова? — Парни бросились ко мне, схватили за шиворот. — Проси прощения, не то…

Длинный парень уже не хотел, чтобы я просил прощения. Он скомандовал:

— Сунуть его в Анхор! Пусть утонет бочка пива — не жалко.

Пятеро детин схватили меня за ноги, пятеро за руки, поволокли к реке. Я начал отчаянно отбиваться, одновременно признаваясь, что хотел разыграть их.

— Ребята, отпустите, ведь это я и есть тот самый Кузыев!