Генерал, сконфузившись, отвёл глаза в сторону и вдруг фальцетом воскликнул:

– Не знаю и знать не хочу. Не мужское это дело – в бабьи кастрюли заглядывать, – генерал как-то сник и уже еле слышным голосом прошептал: – Плохо мне, Володенька. Лягу. А ты иди к Вареньке, приласкай голубушку.

По дороге в Варину комнату Владимиру встретилась вечно спешащая куда-то жена Осипа, кухарка Дарья. Она поклонилась молодому князю и хотела уже прошмыгнуть в кухню, но Владимир остановил её вопросом:

– Скажи, Даша, а почему, когда я заговорил с отцом о нашем пропитании, он вдруг стушевался, занервничал и так мне ничего и не ответил?

Дарья, покраснев, молча смотрела в пол.

– Да говори уже всё как есть, хуже не будет.

Дарья тяжко вздохнула и, просительно взглянув на Владимира, прошептала:

– Только вы батюшке князю не скажите. Продукты рано утром стали появляться у нас на крыльце с полгода назад, когда стало совсем голодно. Вначале крестьяне приносили продукты, но после налёта басурманов и у них ничего не осталось. Бандиты не тронули только еврейскую слободу. Какой-то их главный комиссар, тоже иудей, запретил грабить еврейские поселения. С того времени Осип и стал находить на крыльце каждое утро какую-никакую еду. Выследил, откуда она берётся. Приносил её мальчик из еврейской слободы. Уж не серчайте, Владимир Сергеевич, иначе мы бы давно уже с голоду померли. Только генералу не рассказывайте. Может, он догадывается, но молчит и почти ничего не ест.

– Да что уж там. Всё потеряли, Россию потеряли… Какие уж тут предрассудки.

Владимир махнул рукой и пошёл в комнату к Вареньке.

На следующее утро флигель Еланских содрогнулся от нечеловеческого крика, доносившегося из спальни старого князя:

– А-а-а! Изверги, убийцы, изуверы! Императора с императрицей убили! Детей малых безвинных расстреляли! А-а-а…

Когда Владимир, Варя и Осип вбежали в спальню князя, он уже не кричал, а лежал на кушетке. Крупные старческие слёзы стекали в бакенбарды и делали его лицо по-детски трогательным. Варя подбежала к рыдающему, обняла и тоже зашлась в неудержимом плаче. Владимир и Осип попытались перенести генерала на кровать, но он неожиданно твёрдым голосом попросил:

– Оставьте меня.

И, отвернувшись к стене, затих.

К вечеру генерал-полковника, князя Сергея Аристарховича Еланского не стало.

По прошествии траура князь Владимир Еланский и графиня Варвара Самарина обвенчались в местной церкви Архангела Михаила. Отец Мефодий, венчавший ещё родителей Владимира, благословил новобрачных и пожелал хорошего потомства.

В 1930 году Владимир Еланский был арестован и через несколько месяцев расстрелян без объяснения причины. А ещё через три месяца Варенька родила девочку. Но сама родами скончалась. Кормить новорождённую было нечем, поэтому старик Осип на следующий день пошёл покрестить девочку – авось выживет, – дав ей имя старой княгини Гликерии. Но отец Мефодий был непреклонен – ткнул пальцем в святцы и заявил:

– По чину так по чину. Родилась в день святой Елены – будет зваться Еленой. Дочку назовёт Гликерия.

Выйдя из церкви, Осип прямиком направился к опустевшему флигелю. Оставив ребёнка в доме, пошёл в сад и откопал у столетнего дуба резную шкатулку. Забрал новорождённую и прямиком направился к Деснянской затоке – в еврейскую слободу. Бабы в деревне почти не рожали, и выкормить девочку могла только недавно родившая жена внука раввина Лейбы.

Осип остановился у входа в слободу. Попросил позвать раввина. Тот вышел навстречу и, увидев Осипа, пригласил в дом. Внимательно посмотрев на покрасневшего пришельца, раввин покачал седой головой:

– Ничего не говори, Осип: старый Лейба всё понимает. Это девочка или мальчик?

– Девочка.

– Ну и хорошо. У нашей Голды столько молока, что можно выкормить ещё пару детишек. А это что, её приданое?

– Да, старый князь просил сохранить его и сына военные награды, да ещё там драгоценности какие-то.

– Всё сохраню, а когда вырастет – отдам. А как зовут девочку?

– Елена.

– Нет у нас такого имени, ну а теперь будет.

Осип собрался уходить, но раввин остановил его:

– Помнишь, много лет назад я сказал его превосходительству, что он не пожалеет, что приютил горстку еврейских беженцев. Жизнь – она сложная. Но в любой религии прописано: если тебе сделали добро, добром ответить. За девочку не беспокойся – выходим.

Осип пошёл к выходу. И уже на пороге, обернувшись, спросил раввина:

– А как зовут твоего новорождённого внука?

– Имя ему Гершель. По-вашему – Гриша или Гарик.

Загородный клуб на Новой Риге, в котором из года в год собирались поиграть в карты товарищи Павла, был местом примечательным. Его нынешний владелец в своё время выкупил сотню гектаров далеко не самой лучшей земли с покосившимися коровниками и другими строениями бывшего совхоза – и за пять лет разбил на голых холмах усадьбу в эклектичном стиле, сочетавшем французские парки и староанглийские усадьбы. Вместо осушенного болота выкопали озеро, возвели пару ресторанов и гостиницу, разбили поля для гольфа. Усадьба, к удовольствию Павла, оставалась по-домашнему уютной и располагающей к отдыху. Это было место исключительно «для своих», где можно было расслабиться и отрешиться от городской суеты в узком кругу друзей, приятелей, близких и дальних знакомых.

Полторы недели после покушения для Павла прошли в тягомотной и тягучей, как советский ирис, волоките: опросы, вызовы в СКР, звонки знакомых и приятелей, взволнованных его судьбой, – он и сам не помнил, когда в последний раз от него требовалось столько раз повторять на все лады примерно одно и то же. Следователям – что стрелявших внятно описать не может, но, если увидит, скорее всего, опознает; товарищам – что жив, здоров и невредим.

Причины всеобщей обеспокоенности вызывали понимание. Засады, разборки, стрелки, нападения из-за угла, взорванные автомобили – всё это для многих людей из окружения Павла Николаевича было делами давно минувших дней, внезапно ожившими из небытия прошлого. Шутка ли: за короткий период Москву тряхануло от трёх покушений – двух «успешных» и одного подчеркнуто «неудачного». Кто, зачем, почему такие радикальные методы?

Платов был уверен, что если вдруг кто-то был не в курсе попыток связать его имя с недавним двойным убийством Кожухина и Титова, то теперь её не усмотрел бы только совсем бестолковый человек. Таких ни среди его партнёров по бизнесу, ни среди друзей и товарищей не водилось. Поэтому Павел заранее предвидел скорое осложнение в и без того пошедших вразнос делах.

В своё время Платову доводилось быть как наблюдателем, так и участником историй с пальбой «на поражение». В таких ситуациях всегда неприятно убеждаться в собственной бренности, даже если опасности удалось счастливо избежать. Вот и сейчас: умом Павел понимал, что, мол, «хотели бы хлопнуть – хлопнули», а раз нет, то и цели такой не ставилось. Но утешало это слабо.

Ну хорошо, в этот раз никто его убивать не собирается. Но кто даст гарантию, что завтра ветер не подует в другую сторону? И ладно бы ещё знать, за что тебя могут «приговорить», – тут появляется немалое пространство для манёвра. Когда же происходит что-то совсем мутное…

Оставалось только надеяться, что причина всех этих событий скоро проявится и установятся хоть какие-то «правила игры». Должна же в самом деле присутствовать логика в действиях платовских врагов? Павел по-прежнему не знал, чего от него хотят и за что «припугивают». Что превращало покушение в какой-то акт куража, будто кто-то просто решил поиздеваться, используя для издёвок любые средства.

Собственно, ещё и поэтому Платов ощущал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Не то чтобы он испугался за жизнь: и Тоша, и Пётр Ливанович, узнав о произошедшем, начнут отслеживать все процессы вокруг него ещё более пристрастно, – скорее, окончательно осознал, что контролировать происходящее и мало-мальски прогнозировать что-то у него нет возможности. Мало данных, слишком мало…