– Труба!

Баба Настя, ведя какой-то серьёзный подсчёт, сосредоточенно загибала пальцы левой руки. Буркнула, не отрываясь:

– Вижу. Заходи в подсобку. Справа за занавеской – початая портвейна. Прими полстакана, не больше. Сейчас приду.

И продолжила высчитывать, сколько лет ей осталось до пенсии с учётом трех «северных» и каких-то «ветеранских». Получив результат в виде своего 1978 пенсионного года, она сурово занялась мучеником.

– Ну?! Сколько вчера взял на грудь? Когда закончил? Можешь не отвечать! Я и так всё вижу! Прими ещё полстакана, остатки возьми с собой. И спать. Проспишься – буду выводить. А сейчас бесполезно – опять напьёшься.

– Не-е-е, – Паша замотал головой. – Мне ехать надо.

– Куда ехать? – вскрикнула похмельная спасительница из-за прилавка и возмущённо замахала руками. – Тебе б до квартиры добрести, герой нашёлся… Марш спать! А потом подумаем.

Мысль уехать из города пришла Паше Платову во время серьёзных пенсионных подсчётов бабы Насти, когда чуть подотпустило похмелье. В такт бабнастиному вычислительному монологу он ударил себя кулаком в колено: «Так больше нельзя!» Друзья-карты-водка – дорога в никуда. Срочно в Остёр! Вот там встанет всё на свои места. А дальше поглядим…

…Через пару часов Паша был гладко выбрит, одет в новые джинсы и белую футболку с изображением ковбоя Мальборо и надписью Don’t Let Me Down на спине. Раскиданные по плечам блестящие светлые волосы всегда были предметом восхищения даже самых надменных красоток. Он держал совет с бабой Настей, как в таком состоянии похмелья преодолеть 70 км. Обычно твёрдая и строгая, сейчас она по-бабски причитала:

– Куда ж я тебя отпущу такого, а? Да ты ж у меня ещё в пионерском галстуке томатный сок попивал. А вдруг, не дай Бог, случится что? Тьфу-тьфу-тьфу! – поплевала она через левое плечо. – Что родителям скажу, когда вернутся из этой заграницы?

Паша, опустив голову, крутил в руках ключи от машины.

– Баб Насть! Ну ты чего? Я думал, ты поймёшь. Останусь – ну конец мне. Месяц-другой, и уже не выпрыгну. Ты посмотри, кто валяется на скамейках во дворе. Витька Чарушников, сын академика. Про него все говорили «перспективный малый». Сашка Руденко. Отец вообще известный народный художник. И прочие дети профессуры и киевской интеллигенции. Все конченые. А ведь ты их тоже с детства знаешь.

Лицо бабы Насти посуровело.

– Может, ты и прав. Отложишь на завтра – не уедешь никогда. Тогда слушай и запоминай. Вот бутылка армянского коньяка. Для своего припрятала, ну да, раз такое дело, он и водки тяпнет. Когда сядешь за руль, выпей грамм 50–70. Подожди минут десять, пусть приживётся. Закусывай только яблоками. Как начнёт отпускать, повтори, но не части. Даст Бог, доедешь.

Паша взял ключи от отцовской «Волги» со спецномерами – такую вряд ли остановят, – сел в машину и нажал на газ.

В междуречье полноводной Десны и неглубокой речушки Остёрки приютилось редкое по красоте и благополучию местечко – Остёр. Своей уютной благовидностью городок обязан географическому положению: благодатный чернозём, в котором любая палка цветёт и плодоносит; мягкий климат без удушающей жары и суровых холодов; обилие пресной воды вперемежку с лесными массивами. А благополучие населения было результатом не добровольно-принудительного, а реального советского интернационала. Половина жителей – украинцы, вторая половина – евреи. Первые умело выращивали богатые урожаи, птицу и скот. Вторые по договорным ценам (в отличие от других колхозов, где рассчитывались трудоднями) скупали всю сельхозпродукцию своих соседей. И далее, не без пользы для себя, сдавали в местный райпотребсоюз, которым сами же и руководили. Жили зажиточно и дружно.

Живописное для глаза и благодатное для души место утопало в садах, сквозь которые едва просматривались, как с картинки из детских книжек, белые с красными крышами добротные домики высокого правобережья. Левый же берег Десны открывал дивной красоты песчаные пляжи, окружённые буйным лесом и заливными лугами. Именно здесь, среди лесных чащ, будто разбросанные небрежной рукой жемчужины на зелёном сукне ломберного стола, поблескивали маленькие озёра. Весной, во время разлива Десны, они становились частью реки. Но к середине июня каналы пересыхали, оставляя в озёрах чистейшую голубую воду с непременными лилиями. Торжественная реплика природы. Озерки.

Уже по дороге из Киева он вспомнил, что практически ничего не взял из вещей, но решил не возвращаться. Нет, баста, и так тошно.

Въехав во двор дачи и выйдя из машины, Паша, как зачарованный, оглядел участок, выбеленный лепестками поздно отцветающих яблоневых и вишнёвых деревьев. Вдохнув сладковатый аромат весеннего сада и присев на крыльцо, с радостью подумал: «Вырвался! А ведь вся эта красота могла утонуть в прокуренных городских гостиных».

В доме царил полумрак, было душновато, но затхлости заброшенного жилища не ощущалось. По дороге в свою комнату Паша распахивал все окна и ставни: в гостиной, столовой и спальнях. И дом начал наполняться привычной смесью загородных запахов и еле уловимого духа старинной мебели.

Бросив сумку в своей комнате, Паша разведал ситуацию в доме. Заглянул в холодильник – пустынная зима. Открыл бар в гостиной – обнаружилось несколько бутылок шампанского и полбутылки бренди. Есть ещё не хотелось, но об ужине нужно было подумать заранее.

«Пойду пройдусь по городу – может, застану кого-то из знакомых».

Паша накинул лёгкую куртку и направился к выходу.

– Камраде Паоло! – низкий смеющийся голос остановил Павла посреди гостиной. Взглянув в окно, он увидел улыбающегося велосипедиста в кепке и тёмных очках, закрывающих половину лица.

– Привет, – автоматически поприветствовал незнакомца Павел, перебирая в уме, кто это мог быть.

– Не узнал, богатая буду, – уже искренне смеясь, незнакомец сорвал очки и кепку, и перед Пашей предстало юное, удивительно красивое женское лицо.

– Лика! – Павел с восхищением и радостью подошёл к окну и поцеловал в щёку всё ещё улыбающуюся девушку.

– Ну, что ты встала у окна? Заходи.

Он отпер калитку, забрал у девушки велосипед. Едва он успел повернуться к ней лицом, как она обвила его руками и смачно поцеловала в губы.

Они практически выросли вместе. Дружили семьями. Ещё в середине 50-х Платов-старший купил неказистый дом в Остре, перестроив его в неброское, но удобное жилище в корбюзианском стиле. Гарик, отец Лики, как-то помогал ему в этом. С тех пор они подружились и каждое лето, когда Платовы приезжали на отдых в Остёр, много времени проводили вместе.

В последние годы Павел редко наведывался на дачу. И за два года, которые он не видел Лику, она превратилась из веснушчатого подростка в не просто красивую девушку, а в прекрасное создание, вобравшее в себя как очарование молодости, так и вполне зрелую женственность. Облегающий спортивный костюм подчёркивал сформировавшуюся фигуру с высокой упругой грудью, длинными ногами, несколько широковатыми бёдрами, лицо Лики лучилось каким-то лукавым очарованием. Большие карие глаза, ровный чуть вздёрнутый нос, красиво очерченные губы открывали жемчужную россыпь белоснежных зубов. И только две задорные ямочки на загорелых щеках напоминали, что она, в сущности, ещё ребёнок.

Паша прикидывал в уме: она лет на шесть младше его – значит, сейчас ей лет семнадцать. Но то, что Паша успел разглядеть, никак не походило на школьницу с заплетёнными косичками.

– Ты чего так уставился, будто никогда не видел?

– Такую – никогда, – вполне искренне сказал Платов. – Любуюсь.

– Ну, любуйся, – и Лика ещё раз, но только сильнее прежнего, прижалась к Павлу.

Простояв так несколько минут, Паша почувствовал, что в нём начало просыпаться мужское начало. Это неприятно поразило его, и, чтобы избавиться от наваждения, Павел немного отстранился и хрипло прошептал Лике на ухо:

– Что-то это не очень похоже на встречу друзей детства.

– Так и мы уже не дети, – хихикнула Лика. – Я во всяком случае.