– Ну что, не мог меня позвать?! – нарочито зло заговорил Макс. – Я бы тебе сам лекарств дал. Тебе же шевелиться нельзя, как ты, дубина, не понимаешь. Ну, где болит, говори.

– Да я понимаю, – слабо запротестовал раненый, явно находящийся в прострации. Видать, аборигенка устроила парню сотрясение мозга.

– Голова кружится? – продолжал строго спрашивать Макс, при этом пытаясь сообразить, насколько зрители понимают разыгрываемую перед ними пьесу. И, подбадривая партнера на Угру, подмигнул. Давай, давай, реагируй, я ж тебе подсказываю.

– Кружится. Все плывет.

– Я так и знал! – патетически воскликнул ведущий исполнитель. – Она ж его чуть не убила! Его надо срочно ко врачу. Что там плот?

Последняя реплика артисту особенно удалась, потому что говорун, резко развернувшись, посветил на камни, на которых растеклось студенистое тело. Про себя Макс был уверен, что эта жидка плесень вообще сдохла. Кого бы другого так швырнуть – ведь дух вон.

«Ты за него отвечаешь», – объявил свое решение говорун на бегу.

– Кретин, – тихонько проговорил Макс, обращаясь к раненому. Теперь ему показалось, что тот элементарно пьян. Ведь хлебнул-то он хорошо. Правда, для здорового мужика доза явно маловата для того, чтобы сильно окосеть, но некоторую бодрость придать может. – Лежи и не дергайся, понял.

– Да я только…

– Заткнись, дурак. Потом поговорим.

Под настороженный взгляд боевой бабенки Макс удалился в сторону камней, где говорун и его помощница безуспешно пытались стащить студень в воду. Втроем дело пошло заметно успешней, к тому же Макс оказался настолько явно сильнее каждого из них, что, не исключено, мог работать за двоих. К тому же он действительно старался, засунув куда подальше свою брезгливость.

Тварь оказалась не только большой, но и тяжелой. Даже удивительно, как это им втроем удалось вытащить ее из воды. Когда ее сняли с камней и положили на воду, Макс подумал, что все их старания ни к чему. Тварь давно сдохла. Во всяком случае она лежала неподвижно, слегка дрейфуя в потоке. Труп трупом. Плевок плевком. Судя по лицу говоруна, он думал так же. И все из-за этого идиота Георга с его потугами на геройство. Ну и чего бы он добился? А однако ж быстро эти ребята реагируют. Если то же происходит у них в группе, скажем, в роте или даже в армии, а препятствий для этого, судя по всему, нет, то такой слаженности позавидовал бы любой самый рассамый полководец. Никаких курьеров, радистов и даже напястных коммуникаторов. Все происходит одновременно и буквально в один миг.

Макс вышел из воды – холодно. Видно, придется нового слизняка ловить. И вдруг что-то произошло. Говорун оживился.

«Грузим».

Макс посмотрел на «плот». Тот слабо колыхался, продолжая дрейфовать.

– Все в порядке? – усомнился он. – Ты уверен?

«Грузим», – повторил говорун.

Ну, грузим, так грузим. А чего грузить-то? Георга? Да больше, вроде, и нечего. Все остальные как-нибудь сами. Хотя из-за несовершенства склонений и спряжений у говоруна смысл, который он изначально вкладывает, может быть сильно искажен. Пропадают нюансы.

К удивлению Макса, раненого положили поперек «плевка», который уже начал подавать признаки жизни. Говорун – ну естественно! – растянулся спереди, а он оказался на корме. Вторая порция удивления стала куда более сильной. Говорун протянул ему свой тесак.

«Колоть его в край».

И показал пальцем куда именно. Это понятно. Пришпоривать, значит. Знакомое дело, ничего хитрого. Только бы на дыбы не встал.

Кинжал не шпоры, но, как оказалось, тоже не особо хитрая вещь. «Плевок» начал ускоряться, вибрируя нижним слоем; это неплохо было видно через его полупрозрачное тело.

Лежать на слизняке не жестко, но неприятно. Скользко, сыро, неприятно податливо. Особенно когда он вдруг начал уходить под воду.

«Снизу давай!».

Это тоже понятно. Опустив руку в воду по самое плечо, Макс кольнул «плот» в мягкое, бесформенное брюхо. Видно, сильно получилось, потому что тело его выгнулось так, что едва не сбросило жокера в воду. Удержался он за счет того, что изо всех сил вцепился, даже впился пальцами в край плота, что немедленно дало еще один эффект – тот только что не прыгнул вперед, просто невероятно ля такого аморфного существа ускорившись. Лежащий спереди говорун громко охнул. Ну вот, наконец-то и заговорил по-человечески. Для этого и надо-то всего ничего, как выясняется.

Канал или дыра, по которой они плыли, существенно, кстати, превышая скорость течения, в некоторых местах имела следы рукотворного труда. Ни о каких изысках в виде готических арок или ламбрикенов (черт его знает, что это такое, но слово уж больно красивое) речь не шла. Все грубо и сугубо утилитарно. Стены и своды из здешнего же камня, высеченные – следы инструмента хорошо видны – проходы, делающие возможность относительно свободно передвигаться, иногда – высеченные ниши. Для отдыха, наверное. Или для засад. А может и постов. Кто их поймет, что они тут творят. Один раз Макс в отраженном свете фонаря разглядел на стене какие-то явно упорядоченные знаки каждый где-то с ладонь. Зэки любят оставлять о себе подобного рода память, особенно когда нет надежды выбраться из застенка. В данном случае из подземелья. С неприятным чувством Макс подумал, что это те, шестирукие, шестиконечные. Страшная судьба. Прилететь за край Вселенной для того, чтобы просвещать, а попасть в каменоломню, да еще навечно, без надежды вырваться, вернуться домой – хуже не придумаешь.

А ему-то что приготовили? Ведь он здоровый, сильный. И – съедобный, как косвенно подтвердил говорун. Как же хоть зовут его, любезного? Имя, как говорят, носит некий сакральный смысл, поэтому, называя его носителю, общение облегчается. По крайней мере психологи, в том числе психологи от спорта, специализирующиеся на работе с животными, в том числе с массипо, на этом настаивают.

Вскоре Макс смог без подсказок управлять «плевком». Снизил скорость – укол в корму. Собрался топиться – под дых. К собственному удовлетворению пару раз он поймал поощряющий взгляд говоруна. Все это напоминало, пускай отдаленно, на уровне ощущений, его ипподромное прошлое. Господи! Как хочется верить, что это прошло не совсем. Сейчас, оседлав и «пришпоривая» это диковинное плавсредство, он очень отчетливо понял что он потерял. Скорость, послушный Инжар, рев трибун. Наверняка все это можно было сохранить, не поведись он на уговоры Шанка.

«Падаем!».

Макс вцепился в край плоти, грудью прижав тесак.

Ни хрена они не падали. Просто ложе потока пошло под уклон и скорость увеличилась. И еще впереди показался просвет. Его было хорошо видно даже несмотря на яркий луч, исходящий от фонаря. Говорун пользовался им просто беспощадно, высвечивая известковые наплывы на сводах и мутную поросль, не то мох, не то плесень. Лет этому каналу было немало.

Стало ясно, что они подплывают к другому колодцу, из которого на воду падал свет.

Вскоре течение замедлилось.

– Тормозим, начальник? – весело спросил Макс. На воздух, на простор уже хотелось. Подземелье как-то надоело. Ну и холодно тут.

«Потом».

Опять потом!

В гроте, мимо которого они проплыли, догорал, чадя, факел из сплетенных веток. Кто-то из первых партий здесь эвакуировался, поднявшись на поверхность.

– Чемпион, – позвал раненый.

– Чего?

– Хреново мне что-то. Может, вколешь еще?

Нечего больше колоть. Да и рано, препараты еще должны действовать.

– Рано еще. Потерпи.

– Так, может, хоть хлебнуть дашь? Загибаюсь, точно говорю. Кранты приходят.

– Нет.

Больше не капли ему. Хватит. Дуреет парень от коньяка. Алкаш, может? Да и жалко. Толку – только неприятности. Тогда зачем?

«Долго нам еще плыть?».

«Уже нет».

Уколоть сзади. Снизу. Холод – собачий. Они проскочили уже три колодца. Капитально тут все. Наверху Макс еще раза два или три увидел стройные ряды символов, но они его больше не волновали и не возбуждали. Гроты, приступочки, заливчики – все это уже перестало интересовать. Долго? Скоро. Пришпорим.