– Монету, – протянул заскорузлую руку Доди.

– Товар против денег, – заявил Рэм, стремясь сохранить лицо. Не шавка какая-то! Цену себе знает и торг вести умеет.

– Мы договорились, – хмуро настаивал техник. – Шелест вперед.

Действительно, было такое условие. Рэма уже колотило – так хотелось принять. Нет, наружной дрожи, тремора, не наблюдалось, но внутри трясло так, что говорить трудно, слова бились о гортань, будто в панике искали иной выход. И он сдался. Сунув руку в потайной карман, которого никому и никогда не показывал, нащупал пальцами две десятки и вытянул их, делая при этом скорбное выражение лица; грабишь, гад, последнее забираешь.

Несентиментальный Доди заграбастал деньги и, перекинув через плечо свой змееподобный инструмент, утопал в техблок, ступая как средневековый рыцарь на турнире, угнетенный тяжестью напяленного на него железа – всей стопой.

Пользуясь паузой, Рэм сделал несколько глубоких вдохов, как когда-то научили его в училище. Он хорошо усвоил, что проделывать это упражнение требуется с особой тщательностью, целиком отдаваясь процессу, поскольку нервы успокаивает не кислород, а смена рода деятельности, когда мозг переключается с одной проблемы на решение другой, противоположной по смыслу. Особого облегчения это не принесло, но он все-таки отвлекся, занял себя на какое-то время, и это уже хорошо.

Доди, вернувшийся с заметно оттопыренной пазухой комбеза, посмотрел на него подозрительно, но ничего не сказал, а, отозвав страдальца за угол, передал ему бутылку – стеклянную поллитровку из-под минеральной воды «Эвиан», старую, с до белизны затертой этикеткой, вместо фирменной винтовой пробки заткнутой резиновой пробкой, сильно похожей на вакуумную прокладку насоса высокого давления. Эти стандартные и надежные агрегаты широко применяются в армии, в том числе для перекачки топлива и фекальных масс.

– А сдача? – напомнил Рэм.

– Мелочи нет. Я тебе градусом добавил. Так что смотри, поаккуратнее.

– Смотри, проверю, – пригрозил Рэм, и, оглядевшись, двинулся прочь, на ходу засовывая пузатую бутылку за пазуху.

Вскользь подумал, что стоило бы позаботиться и взять свою флягу, чем на виду у всей базы таскаться словно беременный таракан, но это сожаление быстро сменила другая мысль – где?

Все его планы полетели к дьяволу, так что у него не было заготовлено местечко, где можно без помех придаться сладкому греху пьянства.

Он всем своим нежным нутром чувствовал, что на базе сгущаются грозовые тучи. В воздух словно была впрыснута больная доза солярки. Или чего там намешивают для того, чтобы произвести объемный взрыв? Да для того, чтобы понять приближение чего-то грозного и чутья-то особого не требуется. Достаточно заметить, что за последние двое суток в воздух дважды поднимали вертолет, который до этого не покидал пределов базы, кажется, ни разу. Офицеры все как ослом изнасилованные и смотрят бешено.

Где?!

Имелось у Рэма парочка местечек, где можно часок-другой посидеть без помех, но добираться до них отсюда нужно чуть не через всю базу, что делать с оттопыренной бутылкой пазухой было по меньшей мере неразумным, особенно учитывая нынешнюю повышенную возбужденность командиров. Особенно хороша была щель между внешней стеной и блоком Кинга. Там никто не рисковал шнырять. А по вечерам, особенно компанией, неплохо на спортгородке, за полосой препятствий. Со стороны посмотреть – бойцы вроде как спортом занимаются, не слишком себя обременяя. Картинка для офицеров более чем благостная.

Взгляд его остановился на самом большом сооружении базы – конюшне. Только новички думают, что там можно спрятаться. На самом деле этот огромный сарай просто большая ловушка, сооруженный с таким расчетом, чтобы скотина не могла оттуда бежать. Однако лихорадочно ищущий мозг Рэма нашел там слабинку, настолько очевидную, что даже странно, почему ее до сих пор не заметили и, главное, не использовали. Костик, дурачок, который там днюет и ночует. Никто и никогда не видел его не то что пьяным – выпимши. Да и кому придет в голову наливать слабоумному, которому, по общему мнению, и так всегда хорошо. Что-то вроде вечного и непроходящего кайфа. Полстакана консервы как дубина свалит непривычный к спиртному организм.

Стараясь не суетиться, он, сдерживая себя, ровным шагом двинулся к конюшне. Костика он увидел еще с полдороги. Тот на тележке вывозил из ворот навоз, что-то без слов напевая себе под нос. Рэм да и, вроде бы, никто другой не слышал, что Костик способен на воспроизведение пусть самой простой мелодии.

Широко улыбаясь – с глухими и дураками, от которых не знаешь, чего ждать, нужно держаться преувеличенно дружелюбно, – Рэм подошел к вываливающему в кучу навоз из своей тележки и хлопнул его по плечу, выбрав то, которое почище.

– Здорово, дружище! Работаешь?

Костик, застигнутый врасплох и испугавшийся, резко обернулся. Видать, надо было начинать как-то иначе, потому что лицо дебила исказила отнюдь не дружеская гримаса. Рэм испуганно отшатнулся; получать по морде он не любил, а у Костика только с мозгами не все в порядке, по части физической силы претензий к нему быть не могло.

– Ну ты чего, чего? – заспешил словами Рэм, с трудом удерживая улыбку. – Мы же с тобой друзья. Я к тебе как к другу и пришел. Все работаешь, спрашиваю?

– Мне приказано. Я выполняю приказы.

– Вот это правильно! Ты молодец. Но нельзя же без отдыха. Устав гласит, что военнослужащий имеет право на отдых. Давай отдохнем немного. Посидим как друзья. Ведь мы с тобой друзья, да?

– Друзья…

– Ну а я что говорю! Давай, бери тележку и пойдем туда, внутрь. Солдаты должны отдыхать, а такие как мы с тобой – тем более. Я тут гостинец принес, так что угостимся.

Забалтывая дурачка, Рэм увлек его внутрь конюшни. Коммуникатор он предусмотрительно оставил в своем блоке, но на территории базы это не считалось серьезным нарушением, скорее, рассматривалось как осуществление права на неприкосновенность личной жизни.

Устроились они в закутке, который можно считать личными апартаментами Костика. К удивлению Рэма он увидел здесь неплохой музыкальный центр, может, и не самый дорогой, но и не дешевка. Все остальное – и топчан (почему-то из досок), и груды инвентаря, распиханного по углам, и прочий хлам – не производили впечатления. Точнее, как раз наоборот. Все тут разительно отличалось от казарменного порядка, царящего в жилых блоках базы, за чем со всей страстью кондового старшины следил майор Тауберг.

Проявив предусмотрительность, Рэм сначала дал выпить дурачку. Он помнил непонятные намеки Доди и не хотел сплоховать. Но ни по запаху, ни по реакции Костика эта консерва ничем не отличалась от другой, той, которую Рэму доводилось пить.

Свою ошибку он понял, когда одним махом влил в себя полстакана отдающей в красноту и резиной жидкости.

Хрен его знает, что там мудрит с градусами техник, но этот продукт оказался посильнее обычного виски. Уже через полминуты Рэм почувствовал мягкий хмельной толчок в голову, позволивший расслабиться.

Дурачок что-то болтал, жестикулируя, но у Рэма словно выключатель сработал: он напрочь не воспринимал слабоумного. Минут через десять, когда уже стало хорошо, он послал дурачка за водой, а сам, пока тот ходил, махнул уже полный стакан. Теперь ему Костик даже нравился. Дурак, конечно, но это даже хорошо, умные совсем достали, никакого проходу от них нет. Каждый так и норовит обмануть, свинью какую-нибудь подложить, а этот – простота, душа нараспашку. Они о чем-то болтали, причем Рэм уже начал изливать душу. Оказалось, что в разбавленном виде консерва пьется еще лучше. И даже ее красноватый, смущающий Рэма цвет, становится не таким заметным.

Рэма повело, и повело основательно. Он это еще понимал, но что теперь сделаешь? Процесс не просто пошел – полетел. У него даже мелькнула мысль сбегать к Доди за добавкой. Но это потом, если не хватит. А пока – смотреть лошадей! И они только что не в обнимку вывались из коморки, при этом Рэм не забыл прихватить с собой бутылку, в которой еще было.