– Тогда давайте встретимся в каком-нибудь укромном уголке!

– Нет, нам не следует больше встречаться!

– Почему?

– Ведь я уже говорила Вам, что это грех!

– Тем слаще нам будет каяться! – Ферри запустил руку за корсаж молодой женщины.

Ощутив сладостную дрожь, пробежавшую по телу, та на миг закрыла глаза. Однако, когда ласки молодого человека сделались более настойчивыми, Мари вспомнила о своём обете:

– Если Вы не оставите меня, я закричу!

– Я вижу, Вы сегодня не в настроении, тётушка, – пошёл на попятную Ферри. – Тогда увидимся здесь завтра.

– Нет, я не собираюсь больше изменять мужу!

– Не лгите, тётушка! Признайтесь, ведь это из-за меня Вы напросились ехать с ним?

– Вы ошибаетесь. Я люблю мужа и хочу родить ему ребёнка.

– Вот как, – в чёрных глазах племянника Шато-Солена промелькнула злость. – Смотрите, как бы Вы не пожалели об этом…

Внезапно скрипнула дверь и на пороге возникла Эмма.

Ферри сразу двинулся к выходу. Однако не успела Мари преклонить колени, как золовка схватила Мари за руку и прошипела:

– Если Вы не оставите моего сына в покое, то, клянусь, я скажу брату, что Вы преследуете Ферри своими домогательствами!

– А я скажу мужу, что Ваш сын не даёт мне прохода! Посмотрим, кому он поверит! – не осталась в долгу Мари.

– Бедный мой брат! Если бы он только знал, какую змею пригрел на своей груди!

– Да, и эта змея – Вы!

– Как Вы смеете оскорблять меня, урождённую де Шато-Солен, баронессу фон Лауф! Вы, дочь какого-то нищего бургундца!

– Это неправда! Я принесла в приданое Вашему брату шесть с половиной тысяч турских ливров, не считая платьев на пятьсот ливров и столько же на драгоценности! А вот кто действительно нищая, так это Вы! Потому что живёте из милости в поместье моего мужа!

Задохнувшись от возмущения, Эмма, тем не менее, отпустила её локоть. Выскочив из часовни, Мари с пылающими щеками помчалась в свои покои. Впрочем, она ничуть не сожалела о том, что надерзила Эмме. Сестру Шато-Солена уже давно нужно было поставить на место. Пусть сидит в поместье и носа никуда не высовывает. А она, Мари, уже скоро будет блистать при дворе императора.

К удивлению молодой женщины, её встретила сияющая служанка.

– Что-то произошло в моё отсутствие, Николь?

– Мой брат вернулся, госпожа!

Оказалось, что разбойники, посчитав Габриеля мёртвым, бросили его в лесу, где парня нашли местные жители. Отлежавшись в доме крестьянина, тот смог отыскать дорогу домой.

Глядя на счастливое лицо Николь, Мари поняла, что тоже рада возвращению своего грума.

Мехелен, или, по-французски, Малин, оказался небольшим городком, расположенным между Антверпеном и Брюсселем на обоих берегах реки Диль. Основали Мехелен в болотистой местности, воспоминания о чём сохранились в названии улиц. Со временем для осушения земли были построены каналы, образовавшие сложную систему островов, соединённых многочисленными мостами, и теперь их насчитывалось больше десятка. Как и во всех европейских городах, в Мехелене имелись Торговая площадь и ратуша, которая называлась Домом городских советников и находилась рядом со зданием Цеха суконщиков. Своим благосостоянием Мехелен был обязан именно торговле тканями и коврами и, благодаря тому, что здесь находилась резиденция наместницы, считался столицей Нидерландов.

Через двести метров на восток от ратуши находилась ещё одна площадь, куда выходил фасад дворца Маргариты Австрийской. Однако увидеть его Мари смогла не раньше, чем через несколько дней, потому что сразу после приезда в Мехелен муж поместил её в бегинаж, поселение-общину бегинок (жён и вдов крестоносцев). После же окончания крестовых походов здесь жили одинокие женщины. При этом им разрешалось иметь при себе служанку или мать или сестру.

Мари поселилась вместе с Николь в небольшом двухэтажном домике. Всего же поселение насчитывало около ста жилых домов, а также хозяйственных и административных помещений с собственной церковью Святых Алексия и Катлины. Сейчас здесь обитало около тысячи бегинок. Поэтому община выглядела как небольшой городок, занимавший территорию между Антверпенскими воротами и рекой Диль.

Жизнь в бегинаже была как в монастыре, хотя его обитательницы, в отличие от монахинь, могли выйти замуж вновь. В свободное от молитв время бегинки занимались рукоделием и ремёслами, ухаживали за больными и престарелыми, воспитывали сирот. Ни одно из этих занятий не прельщало Мари, и она изнывала от скуки, с нетерпением ожидая, когда, наконец, муж заберёт её отсюда. Однако приехал за ней не Рене, а Ферри.

– Дядя снял дом возле Брюссельских ворот и послал меня за Вами, тётушка, – сообщил племянник Шато-Солена.

– Но почему он не приехал сам?

– Потому что ведёт сейчас переговоры с наместницей.

– А она красивая? – поинтересовалась после паузы Мари.

– По сравнению с Вами, тётушка, просто уродина!

Хотя молодая женщина не слишком поверила Ферри, тем не менее, она невольно улыбнулась. Габриель же, державший за повод её коня, бросил на фон Лауфа косой взгляд.

Так как Брюссельские ворота находились на другом конце города, им предстояло долго кружить по узким улочкам и перебираться по мостикам через каналы. Однако, добравшись до главной площади, Мари не смогла удержаться, чтобы не заглянуть на рынок. Над площадью возвышалась башня храма Святого Румбольта, принадлежавшего одноимённому аббатству. Рядом с ней соседние дома, выстроенные в готическом стиле, выглядели просто игрушечными. Реальным казалось только расположенное напротив массивное здание Цеха суконщиков. Однако его колокольня, как и гигантская башня, была ещё не достроена, о чём свидетельствовали окружавшие их леса и маячивший рядом с церковью подъёмный кран. Разглядывая башню, Мари заметила, что высокие стрельчатые окна её нижних этажей, богато украшенные резьбой, строители сделали фальшивыми. Только верхние окна были настоящие. Благодаря чему башня, несмотря на свою головокружительную высоту, казалась достаточно основательной и прочной на вид. Неожиданно оттуда донёсся звук колокола, отменный и удивительно мягкий. При этом он вызванивал не короткую мелодию, а довольно продолжительную.

Самым красивым на площади было, пожалуй, здание ратуши. Впрочем, внимание Мари сразу после башни привлекли торговые ряды. Не удержавшись, она приценилась к прекрасному брюссельскому ковру с цветочным узором. Однако его цена оказалась неимоверно высока. Тогда, повернувшись к Ферри, молодая женщина попросила:

– Займите мне денег.

На что тот, пожав плечами, ответил:

– Увы, тётушка! Я не так богат, как Ваш муж.

Однако Мари решила, что всё равно купит ковёр, даже если ради этого ей придётся клянчить деньги у Рене.

Дом, где ей предстояло теперь жить, как и большинство зданий в Мехелене, имел устремлённый вверх фасад, плавно переходивший в высокий ступенчатый фронтон, серо-голубую крышу, посредине которой виднелась маленькая изящная башенка с флюгером, и светло-коричневые кирпичные стены. К нему примыкали хозяйственные постройки, образующие маленький уютный дворик, куда можно было попасть через арку готических ворот с резными башенками и стенами, увитыми плющом и диким виноградом.

Спальня Мари находилась на втором этаже. Под ней жил Рене, а наверху – его племянник. Кроме кровати, табурета и резного деревянного буфета в комнате не было другой мебели. Зато она казалась довольно светлой благодаря неоштукатуренным стенам из белого камня. Высокое же окно с витражами закрывалось на ночь изнутри деревянными ставнями.

Обед подали в столовой, представлявшей из себя большой зал с камином и длинным столом посредине. По бокам с обеих сторон тянулись ряды окон. Мужа Мари ещё не было, и Ферри уселся слева от пустого кресла с высокой спинкой, а молодая женщина – справа. Вино пили своё, потому что Шато-Солен привёз с собой пять двухвёдерных бочонков, один из которых преподнёс наместнице. А вот из местных блюд Мари больше всего понравилось приготовленное под изысканным соусом мясо «мехелсе кукук» или, попросту говоря, кукушки.