Жалел.

Скучал.

Но свадьба меня немного успокаивала.

… И, теперь, на все приглашения я отвечал, что нет моей гармошки, а у Виктора, нет, не то, – она, у неё звук, ну, какой то деревянный, хоть и новая, отдавал скорее ксилофоном, а не русским, певучим, удалым, весёлым.

… Ушла та жизнь, свадьбы, застолья.

Свои этюды теперь я показал ещё и в городском дворце культуры города Загорска. Там работала студия, и вёл её очень известный художник, живописец. Он похвалил мои и сказал непонятное тогда слово, что я колорист,– редкое видение цвета,– многоцветье, – богатый, сложный колорит в моих этюдах, у него, в этой студии всего был один такой парень, а в кружке занималось больше двадцати гавриков разного возраста, занимались и взрослые.

И.

Вот.

Преподаватель выдал такую непонятную тогда фразу.

Почти гимн…

– Эге, батюшка, да вы бойко краски месите, лучше меня.

Прошли годы учёбы и жизни, и я вспомнил эти слова, которые выдал в те времена, художник К.Брюллов, Боголюбову. Он показывал свои, уже признанному мастеру. И его работа, Последний день Помпеи, которая для русской кисти просияла первым днём.

Мы со своими студентами и, конечно Виктором, чаще стали по субботам, на электричке гонять зайцем в Третьяковку, Пушкинский. …Этюды, поездки в Абрамцево…

Но.

Вот.

Опять.

Виктор уговорил поехать к нему. Брат просил очень. У них дата с женой. Опять дата. Опять жена. Опять свадьба, пронеслось в моей голове.

… Суббота. Накрыты столы. Весело. Анекдоты, вечер шёл как – то сдержанно, но торжественно и тепло. Все были очень, необыкновенно добрые и домашние.

И.

Только к концу, вернее близко к полуночи, встал парень, друг нашего богатыря, брата Вити.

… Он, вышел из за стола, принёс гармошку, но не ту, Витькину, деревянно звучавшую, а тульскую звонкую и попросил.

– Посмотри, попробуй, вот купил, хочу играть. Потом сына научу.

Я взял. Рванул меха, в меру, хоть и чужая. Всё равно жалко. Проиграл всякие попурри, хорошааа!

Он взял её у меня поставил на стол, в угол под образами, укрыл маленьким ковриком и сел рядом со своей женой.

Чуть – чуть её нечаянно задел, и, с неё сдвинулся платок, плед, которым она прикрывала будто от прохлады свой животик…

– И тут я заметил, что таам, уже давно просится, наружу сынок, и видимо не один, потому, что размер был такой, как у той мамаши – термитницы, которая только и делает, что десятками пущает на свет Божий маленьких – премаленьких, как с конвейера, термитиков, малышей – фабрика да и только. Но это было минутное видение. Там место только для одного, но богатырёнка.

Минута оказалась долгой, все ждали, и заметно было, очень волновались. Я посмотрел на нашего богатыря. Он улыбался и мне, почему то подмигнул, сразу обоими глазами, дескать, держись. И, будущий папаша, достал, как из воздуха, в цирке, коньяк, поставил на стол. Потом сам налил всем, и, торжественно, так, с сердцем, выдал.

– За тебя.

– Ну, за меня, так за меня. Мало ли за гармонистов поднимают тост. И поют ещё более щедрые частушки, как когда то пели мне на Кубани. Тоже на свадьбе,

… – А гармонисту за игрууу, …ц…ой, нет, деевку поросячую.

– Было… И такое было.

Но юмор мой пошёл не в ту степь. Он кивнул на своего соседа, который сидел рядом.

– Ты этого знаешь?

На лице его светлом и чистом я заметил грустиночку, такую, нежную, нежную. Я сказал как всегда.

– Да, видел, припоминаю, но не помню где.

– Ну, вспоминай, вспомни свадьбу…

Показал снова на него и рассказал, рассказал таак, как спел оперетту, с весёлыми нотками в голосе…

Поведал, как они его уложили в сенцах со старой бабкой, в ту кучу малу, где валялись все перезревшие…

– Нас они, ох, как накачали, мать его за ногу. И проснулся я, аж, в десять на другой день. Правда, потом три дня плевался и на ту старую невинность. Так они, мать их в табуретку, и раздели нас обоих. Вот тебе и брачная, святая ночь с девственницей, шестидесятилетней древности. Я, ещё, утром, спросонья не разобрался, положил ей руку под шею. И когда уже увидел вишнёвые,… когда то губки, да там и лица не было,– одни морщины и торчал один единственный зуб, и её милое, может быть, когда то личико…

– Ну – ка, Вась покажи, какой.

– Василь, Василь, ну ладно, не стесняйся, давно это было.

– Покажи Коле.

Тот скорчил гримасу, оттянул нижнюю губу и просунул палец, которым и показал то место, где, когда то, до свадьбы, правда, был зуб и не один…….

Снова налили, сказали тост, за мужество и мужскую дружбу, в которой никто никому никогда в карман не нас…, ой нет, не подложит свинью. А потому что шило всегда увидят и будет оно торчать из мешка.

Снова зашумели, заговорили, а папа, который теперь станет всё – таки папой, торжественно произнёс.

– Вот.

– Видишь гармонь…

– Это тебе. Витя мне рассказал, как ты всё своё богатство продал, чтоб не искушать судьбу.

– А судьба не тётка, от неё не спрятаться, не смыться. И зубов то всего тридцать…

– Сколько, осталось? Вась, А?

– Коля, я, нет, не я, – мы с женой, очень тебя просим, будь нашим крёстным. Крёстным отцом моего, ой нет, нашего ребёнка. А гармонь мне не нужна, у меня медведь, не наступил на ухо, нет, он, стервец, просто туда пописял и, заморозил. Это, говорят только медведи – шатуны такое могут вытворять…

– Ну, ребята, давайте за друзей, за тебя, Витя, и помни, как говорят, умный к умному, а я к табе. И, вот ещё одна мудрость. Не говори, кто ты, скажи кто друзья твои.

– Заходите к нам в гости. Устроим салют, брызгами шампанского пришедшего в этот мир.

– Наливай, на коня!!!

… Уходили все дружно и шумно.

Кавалькаду сопровождало какое то шепелявое шуршание, речитатив.

А. Это, он, невезучий, когда пытался говорить, воздух проходил в том месте, где, когда то были три зуба, слова получались не ясные со свистом и шипением, как будто эхо.

– Да.

–Это было эхо.

Эхо, спело народную мудрость.

– Не рой другому яму, сам в неё и попадёшь.

– Эхо.

Это было эхо Судьбы.

А его, эхо, шепелявило, свистело.

– Не везучий я, какой то. В моей житухе всегда вот так: кому гонорар, а мне гонорея.

Вторая жизнь

Пожилой гармонист, поживший, отметивший, свой, надеялся не последний юбилей – 77 лет, сидел и размышлял.

Он и раньше их чтил, любил эти цифры… такие красивые – 44, 55, 66. Теперь вот эти, две семёрки. А сейчас пригрелся на солнышке, и запел под собственный аккомпонимент – гармонь. Песню почти не исказил, но слова подходили, помогали вспоминать былое.

… – Дождливым вечером, вечером, вечером,

– Когда совсем, уже совсем мне делать нечего,

– И приземлился за столом, погоревал о том, о сём…

– Неет.

Там, в этой песне, слова, …пора, в путь дорогу, да ещё и дальнюю, пойдём.

– Раано, сказал себе. Не всё сделано, тихо задремал, но, слава Богу, не заснул вечным, пусть бы даже Сном Сомати, даже по собственному желанию.

Пишут мудрецы,– есть такое чудо, но не для всех.

Один только, великий, художник и мудрец – Рерих, был там, где знают, ведают, но не выдают, не велено – знать и уметь, недостойным Это.

… И вот пришла, вошла в него подруга Соня и увела в дремучие видения – сновидения… Она не мудрила и не путалась в мыслях, а теперь ясно было ему.

… В прошлом воплощении он был художником, и, довольно известным.

Но.

Найти совпадения в биографиях, того художника и его самого…

Нужно теперь.

Найти…

И он нашёл…

… 22, ах, это любимые сочетания, две одинаковые цифры… нашёл и подтвердил…– специальность, события, судьба родителей…, семьи, жена, дети, наконец, болезни, уж совсем, унаследования болезней, пороков, влечений – увлечений…

Достал в Питере сын, привёз. Вручил.

Даа. Это была книга А.Б. БОГОЛЮБОВ И.

Не прошло 11 месяцев, дед прочёл – доказал, …доконал, чтиво и себя, – посадил зрение, до двух процентов, хотя бы – 22. Ан, нет. Есть то, что есть…