– А что ещё? Девки? С ехидцей спросил Сергей.

– Нет, солью стреляли, в задницу. Убегал…

– Не надо, про соль, давааай, давай другое.

– Ты о Крыме хорошо говорил.

– Ну, что замолчал. Заснул?!

– Не гони, дай собраться с мыслями.

*

– Было нам по семнадцать всем. Только закончили ремесло. Строили на заводе п. я. 48 военные корабли. Жили в комнате четыре человека. Один страдалец был, симпатяга, не пил как все, не кидался на любую. Бывает такое, остальные так, кто кого сгрёб, ту… и, того, ну почти, прямо в лоб. Понимаешь.

– Ясно, да? А, этому любовь подавай. Тогда было не так, сначала на танцы. И то только, когда танго, хоть прижмёшься, а так нее.

– Хрен два. Да?

– Гы, гы – ласково проржал Серёга, челночник. Ну, это ты брось, что они не хотели?

– Девки?

– Хотели, но хотели любви.

– Сейчас, не так говорят.

– Любовью занимаются, а тогда это называлось не так,– проституцией.

– А мы тогда любили. Страдали. Ждали, пели песни.

– Так что, этого самого у вас, скажешь и не бывало?

– Не трави!

– Не мешай.

– Опять придумываешь?! Изобретатель.

– Но были и небылицы. Почти.

… – Ну вот.

Слушай.

Общежитие, сидит вахтёр. Первый этаж. Девку затащили в комнату через окно.

– Вооот, вот молодец. Это уже по – нашему. А говоришь, страдали, стихи, танцы, танго невинных, не видели не знали, с чего начинали… и поцелуев…не пробовали…давай дед. Давай!

– Во, смотри, и метель унимается, и ей понравились, твои сказки…

– Слушай, не перебивай.

– Ну, сидели, выпивали, закусывали. Потом погасили свет и затихли.

– Один уже носом в стол, другой в туалет убежал, туалет был правда на улице, а он пил только пиво. А этот Васька, скорее в свою кровать.

– Она,

– Не, нет, не дам, кричать буду, а там через две комнаты вахтёрша.

– Тишина. Полный штиль.

– Села на кровати. Ноги свесила, уходить.

– Долго маялся, мучился…

– Уломал, уложил, умучил.

– Одолел.

– Тот, который носом в стол уже спал, а этот сцыкун, второй, тихо, тихо подошёл и толкает счастливчика, а ему кулак под нос,– сиди рядом.

– Ждёт, исходит соком жизни, страдает. А, счастливчик сопит, старается.

– Второй добрался до малины, и стал толкать и щуметь…

Скрипит сетка панцирной кровати, щёлкает, как у броненосца Африканского.

– Поменялись местами, сполз бедный и упал. Умаялся.

– Ну, а она как!

– Дед ну давай. Проснулся, а, бедолага?!

– Тот уж думал конец.

– Придёт конец, заплачет стервец, охальник.

– Погодь, погодь. Слёз не нада…

– Давай дед. Тебе нужно огоньки, вечера проводить для старпёров. Глядишь, оживут в домах престарелых даже прадеды, вернёшь им молодость, как говорят учёные…Психотерапия…

– Проснулся третий. Сходил на улицу. Удобства. Далековато.

– И хлоп глазами, а она встала и легла дурёха. Может просто коллекционер, по количеству, считала приём штучный, легла на его кровать, третьего, лежит голенькая, – красота. А он, не открывая своих глаз, лёг на свою. Цап, цап руками – попа, цап, цап, – груди. Хорошие, нежные, женские.

– А, она спит.

– Не долго думал, хоть и не проснулся до конца. Но сообразил, что нужно делать в таких случаях. А вот и она проснулась. Поняла, что он, опять взлетел в небеса. Докумекала, теперь уже ничего не надо делать. Сопротивляться, или выдавать себя за недотрогу. Это он, Васька. Ах, ух, таак это может делать только он! Ну, парень, ну мужчина. Судосборщик настоящий, соединяет намертво заклёпки на корпус, на корме, боевого корабля,– кронштейн гребного винта, а потом заглаживает фетровым кругом, чтоб было гладеньким, мягоньким, блестело. Ну и хорош самец. Конь. Жеребец! Конь осеменитель. Порода. А не щупловатый,– конопатый, гладит бабушку лопатой…– пацан, в штанах клёш. Где такого ещё найдёшь. Вон, какое у него боевое устройство.

Вот уже и рассвет, а он как будто первый раз, первый заход выводит на пашню молодого коня с плугом. Вот умница и он и его инструмент. Говорят, только у хряка бывает такой со штопором, подумала она не тем местом, которое называется голова…

– Долго ещё скрипела кровать,– пел панцирь африканского броненосца.

… Все спали богатырским сном. Сном субботнего вечера после трудовой недели тяжёлой работы судостроителя боевых Советских секретных кораблей. Хорошо, хоть не понедельник, времён сталинских дисциплин, – опоздание на десять минут, или усталость, расценивались как саботаж, – пособничество агрессорам заграничным.

– Ух тыы, надо же!

– Что, правда?

– Да такое и придумать трудно, а ведь было.

– А туут, красавчик, парень, лирик, вдруг заходит в свою комнату, теперь уже четвёртый по счёту, как призывники в армию в строю, первый раз.

– Зашёл тихо, мирно, молча, еле передвигая свои ноги. Понятно,– слоновая болезнь.

– А это ещё что?! Спросил Сергей.

– Это когда динаму крутит девушка, невинная. До того.

– Весь вечер простоял, и он, и его инструмент в боевом состоянии, неет,– положении. Стоишь совсем близко, прижимаешься, целуешься, а ему, давалка, ну, совсем недавалка,– давай, неет. А домкрат твой, возбуждён, а выхода, применения никакого, в школе учили…всякое тело при нагревании,– расширяется…

– Осерчал, без работы – от напряжения, и близок, и не локоть, а не укусишь. Не вкусишь прелести близкого общения и не пройдёшь дорогой любви по её и твоему сердечку. Тогда всё твоё мужское приходит в упадок, в пропасть…

– А почему к рассвету в упадок? Спросил грустно Сергей, прорываясь сквозь мутные завихрения зимней морозной, жутковатой метели, хотя они своим джипом бороздили совсем непригодные для такого, да ночью, да не лунною да без семиструнной гитары, и песенки, двигались, уже по русской земле матушке, почти асфальтированной дороге, которая кормит этих челночников…

– Да знаешь, Серёжа, и так всю ночь маялся бедный…

Всё надеялся. Был в изготовке.

Но тогда любовь это не то, что сейчас. Это было наше время, но не всегда, в нашу пользу…

– Говорят, любовью занимались. А какая это любовь. Пихает что угодно и куда угодно. Тьфу ты. А тут, такое, и, нельзя. Нет! Там любовью и не пахнет. И ещё позор. Доноры. Куры несушки чужое семя выращивают как в инкубаторе. Тьфу ты, ну ты гвозди гнуты. Ржавые гвозди. При живых родителях якобы.

– Эээ, ты брось такую пропаганду. Ну, дальше, дальше. Что было потом.

– Ну, молодец дед. Раассказал развлёк, отвлёк от тяжёлой дорожки. Молодец. Стоп. Таможня вот вот уже. Нет, ты не отвлекайся, не забудь, далеко ещё до Выборга. Крепись старина. Ты молодец. Отрезвитель.

– А дальше, Серёжа, вторая часть романа, трагедия.

– Нет, ты это брось. Трагедий у нас своих по самое горло, давай вашу любовь. У вас это как то веселее было, чем сейчас. Ух, и молодец девка.

– … И вот молодой красавец Федя, видит какое дело тут пошло, а красуля лежит, ещё лучше Муськи сварщицы, красивая. И лежит на его кровати. Готовенькая… Руки раскинула, все красоты,– вот они, ох какие буфера! Ну, это тогда женские груди так величали.

– Даа. Понял. Разделся и к ней. На излечение после ночи такой со своей родной, законной невестой.

– Шорох. Шёпот. Шелест. Шум и мяуканье, как киса, поцелуи и, и тишина. Снова, дубль. Шорох. Шёпот, шум и тишина, поцелуи. Потом мяуканье, поцелуи, слёзы, всхлипывания и тишина. Африканский броненосец молчит. Чешуя не щёлкает. Тихо.

– Уже солнышко обрадовало верхушки тополей.

– Уже пацаны проснулись. А они,– последняя любовь, плачут. Оба. Ну, воот! Думаем.

– Влипли.

Сейчас орать будет. Дежурная прибежит. Комендант явится. И, пошло, поехало. Срок. Групповуха. Насилие. Милиция. Такое уже бывало, тоже в общежитии, только не в нашем корпусе. Чуть дальше. Пацаны рассказывали. Хуже обвала в шахте, в забое, говорили. Хуже отбойного ювелирного молота, пневматика, давление воздуха, кокс горит, заклёпки на35 мм, клепаем, кронштейн для гребного винта корабля боевого.