Возмутились, что это за папа, который не даёт ему возможность заработать. Он ещё стопку принял на душу, промочил горлышко и выдал,

– Никита Сергеевич.

– Нам скоро быть в Италии.

Там сделали ему этот баян, который стоил не дорого, как сказал Анатолий, – чуть дороже Волги.

… – Да, ещё вспомнил около баяна, рядом аппаратура. Много. Звучание инструмента было неожиданно ново, и, конечно, очень своеобразно. Это как скрипки Гварнери и Амати. Хороши, необыкновенно, но разное…

И.

… Неужели здесь у финнов такое. Хотя, что удивительного Время, прошло, будь, здоров, и не кашляй. Да только каково мне потом со своим инструментом…

И, за этой куча мала, аппаратуры огромная штора…

– Потом. Чуть позже я понял, это боевая маскировка. От любопытных.

Меня и Марину легонько, нежно пригласили туда, не знамо куда.

… За шторой, в густых кустиках было возведено партизанское застолье. Заходили таак, незаметно, в разные минуты и, и выходили, ребята и мужики конечно, и мы туда же, пришли, привели. Налили, подняли рюмки, а кто бутылки с пивом, поздравили друг друга и причастились. Кому сколько отпущено Богом и людьми. Вот это конспирация. Вот это понашему. Какой же это праздник, без праздника?!

Потом было сказано несколько приятных слов и нас пригласили на эстраду. Я взял свой аккордеон и выдал попурри, несколько вальсов, которые знают везде. Дочь стояла за моей спиной и готовилась, как и договорились с ней к дуэту. Вальс понравился, и, видимо живое звучание аккордеона им пришлось по душе, потому, что некоторые особенно классно вальсировали. Даже восьмёрками как когда то и мы могли так в молодости. И потом легонько, в конце танца аплодировали.

Голубка.

Эту мелодию я любил сам и уже нормально, выдавал с переборами и всякими приёмами, которые делали эту мелодию ещё больше, как говорят музыканты – дольче. Мы её с дочерью выдали на два голоса, с проигрышами и всякими, как говорят музыканты техническими кляузами, работа – пальцовки и самим, понравилось. Норма. Как я всегда говорил. И заканчивая, подумал, что им тоже пошевелил те чувства, тонкие фибры души, которые уже подрёмывали давно, хорошо хоть не летаргическим сном.

Уже заканчивая выступление, некоторые сидевшие вствали и держали руки, сжав обе ладони в кулак. Ну, думаю, не хватало ещё такого не гонорар, а кулачная гонорея. Но только я сжал меха по окончании, ещё не закончив проигрыш концовки, пошли бурные аплодисменты. Мы слегка удивились, но потом поняли, что всё в норме и, даже больше. Потом выступил кто то, а Никола перевёл и я понял, что они и Лоретти, знают и любят, но сказали, что исполнение было класс, хотя мы знаем, ценим любим и его.

Потом опять тишина, танцы. И мы выдали ещё несколько своих, – Сулико, потом Маричку. Разошёлся, обрадовался, что и гармошка здесь. Я попросил Николу, она в чехле гармонь была у его ног, под столом. И, только я взял её в руки… пошли бурные аплодисменты и вставали и не громко говорили бис. Бис.

Пока готовился, кто то опять что то говорил нам, но Никола показал палец, дескать, молодцы, давай, знай, наших…

… Прогнал пальцовку, как разминку. Типа попурри на частушки. Потом тишина и выдал проигрыш, тоже сложный, – сплошные переборы, но уже это была песня Захарова, на закате ходит парень. Удивительно, кто то знал и понял, что я начал эту мелодию, зааплодировал, но его вставшего одёрнули, дескать, не мешай. И потом с дочерью, на два голоса выдали эту песню, которая звучала ещё в моём детстве, была до войны пластинка и, конечно патефон. Они поняли, с каким настроением я её выдал, и, конечно голос Марины, наш дуэт с моим баритоном, а голос дочери был таков, что её уже школьницу приглашали в хор в западной Украине, и приглашали жить и ей петь там, в их профессиональном ансамбле, и быть всей нашей семье вместе.

А я, в студенческие годы, тогда учился в Абрамцево, нас, как лучших удостоили петь на заключительном концерте в Колонном зале, дома союзов. Пели хор, а потом мы, Славка, Лиля и я, трио на три голоса, выдали патриотические, но душевные песни. Так что был готов к такому, как сейчас концерту. Вот мы и выдали по полной программе.

Потом, вышел к нам на эту сцену тот баянист, который играл до нас на своём баяне, который звучал как оркестр, с ударными, литаврами и прочих инструментов, которых не было, ни исполнителей, да инструментов тоже не заметил никто…

Это нам потом рассказал наш хозяин.

А сейчас он объяснял слушателям. Вот мы, какие молодцы, играют без подделки. Без аппаратуры. Как он. И он потом громогласно пригласил нас со сцены, прямо, играть с ним на таких платных вечерах. Все дружно аплодировали, некоторые стоя.

– Вот так. Так или никак.

Сказал Никола про нас русских.

*

Пахнут гроши и харчи хороши.

Так говаривала моя бабушка, Ксения Мироновна, Павловская…когда мы были ещё школьниками.

*

Никола, хозяин, и раньше, когда Марина была ещё в Выборге, с радостью слушал мои концерты, которые я устраивал для него и его жены, колясочницы. Она была инвалид, но и ей тоже по душе пришлось это, где присутствовали только их дочь и мы с ним, конечно.

И вот.

Однажды, в студеную зимнюю пору, – был сильный, ох сильный, трескучий мороз, а он, хозяин предложил мне сесть за руль его небольшого автобуса, типа нашего Уваза, но хорош легко управляемый и послушный. Взяли мой инструмент и рванули в город Хаменлино. Пурга разгулялась и трещит за окном, но двигались лесом, от его жилища, потом трасса, и вот, наконец, стоянка. Он достал вилку с проводами типа переноски и подключил к щитку открытому, но под навесом и сказал, дескать, пусть греется. Я не понял и спросил что это.

– Да ты знаешь, мороз трещит, а мотор остывает, это вон датчик, видишь? Остыл мотор, а он вот тебе на! Подогрев. Мы отдыхаем, в помещении, а мотор тёпленький. Всё работает и печка тёплая как будто мы только выключили мотор. Вот такое устройство в машинах у нас в Финляндии. И они, эти грелочки, как перина у тёщи,– всегда тёплая.

Вошли в помещение, тёплое, уютное, но странное, не клуб и не театр. И не ресторан. Музыка живая, три человека, что – то исполняют, но как – то тихо. Уютно. Удивился. Китайцы.

Нам помогли раздеться и поставили наш инструментарий в укромном месте.

Никола разговаривает с хозяйкой, которая подошла и мило улыбается нам и лично мне. Даже чуть намёк на реверанс удостоила с улыбкой и сказала единственное слово, которому я знал перевод,– китос,– спасибо. Толком и не понял, что такое мы сделали. Видимо за приход нас так тепло встретили.

… За одним длинным столом сидели, восседали, по обе стороны отдыхавшие, выпивавшие и закусывающие. Но сидели так, – напротив за столом были собеседники и они все тихонечко беседовали. Кто – то закусывал, иные причмокивали пиво, правда, финское, не крепкое. Мы очутились рядом со всеми.

Потом тихонько мне Никола рассказал, что это клуб холостяков, клуб знакомств, почти домашняя обстановка, которая редко, но помогала образоваться новой семье.

Нам хозяйка сама поднесла по стопочке, но Никола отказался, а мне дал зелёный светофор, сказал, что машину обратно поведёт он. А тебе сейчас играть. Бери. Пей. Трудно, но необходимо.

И вот.

Утихли китайцы. Сложили инструмент. Посуетились, и мы, открыли свои чемоданы аккордеона и гармошки. Они уже достаточно согрелись. Никола махнул ладонью перед моим носом и, ничего не говоря, я пробежался пальчиками по кнопочкам, и голоса наши с ним ожили.

Спели, раскинулось море широко. … Встала во весь рост хозяйка и сказала, что мы гости из России, Виппури и ещё исполним несколько песен. Аплодисменты робкие, а один не вставая, сказал, что – то, но на него зашумели и махали руками, я понял, глушат. Прошу Николу переведи. Отмахнулся. Я потребовал, резко,– переведи!

– Даа, Николаша, он сказал, что русскую музыку не любит.

– Я тогда просил перевести мои слова и в сердцах выпалил,

– Музыка не имеет национальности. Она или есть или её нет. Додекакофония, называется.