И действительно, он всегда легко мог отказаться от сиюминутных блаженств, если считал, что это необходимо.

Как-то раз ему досаждал один аристократ из рода Линь, по имени Дэшен. Был он человеком неприятным, но любил много хвастаться. И вот уговорил он, наконец, прийти к себе в гости Лонг Лея и начал показывать ему свои пышные комнаты с мозаичными полами и разукрашенными стенами. Раздраженный Лей кашлянул и сплюнул ему в лицо, а в ответ на возмущение аристократа с легкой улыбкой развел руками, говоря:

– Прости, тут так роскошно и красиво, нигде не нашлось более подходящего места.

Однажды к нему зашел старик Ченг и, увидев у него женщин и роскошный стол, начал вновь причитать. Лонг Лей, подождав немного, спросил:

– А не хочешь ли и ты побыть с нами? – и когда тот согласился, то усмехнулся, – что же ты ругаешься? Как видно, не роскошь тебе претит, а расходы!

Один симдский патриций из семьи Максимусов сильно раздражал своими вопросами Лея на одном из пиров, и когда спросил его, верит ли он в Бога, который стоит над всеми, Лей весело воскликнул:

– Как же не верить, когда тебя я иначе и назвать не могу, как Богом обиженным?

Одна гецзы сказала ему:

– У меня от тебя ребенок.

– Тебе это так же неизвестно, – возразил Лей, – как если бы ты шла по дороге из острых камней, а после сказала: «Вот этот меня уколол».

Однажды приехал в Пакин, где в то время отдыхал Лонг Лей, один известный софист из Солнечной республики, собрав толпу народа на площади, он начал читать свое сочинение, оказавшееся очень длинным и скучным, когда же наконец показалось неисписанное место в конце свитка, радостный Лей воскликнул:

– Мужайтесь, други: виден берег!

Когда один аристократ с дурной репутацией написал у себя на дверях: «Да не войдет сюда ничто худое». Удивленный Лей спросил:

– А как же войти в дом ему самому?

Прогуливаясь по улицам Пакина и, увидев сына одной гецзы, швырявшего камни в толпу, он насмешливо воскликнул:

– Берегись попасть в отца!

Рассказами этими я хотел показать, что некоторые личности настолько велики, что и в юности успевают запомниться, а многие до старости живут незаметно и умирают также безвестно, как и родились.

***

Но продолжим историю Лонг Лея. Настал день той самой встречи. В Нефритовый дворец прибыли Хань Мэй и Александр из рода Гелиоса. На пиру, после дневных игр, в одном из залов три юных дарования завели занятную беседу, о которой мне хочется поведать.

Молодые люди пили вино, курили табак и говорили о многом, приятно проводя время, поскольку давно ждали этой встречи. Александр и Мэй, кроме того, что были женихом и невестой, считались весьма способными, а Лей и вовсе славился как величайший талант, посему они и полагали друг друга равно достойными. Александр, попав под власть алкоголя, с лукавой улыбкой решил затеять спор с наследником империи Лонг.

– От своих учителей я слышал, что тебя воспитывает алхимик Симонид из Апат, мудрый муж, – проговорил он слегка насмешливо, – но учит, помимо алхимии, странным вещам, не так ли?

– К сожалению, наставник уже покинул Нефритовый дворец, – печально улыбнулся Лонг Лей, – однако он многому научил меня, не во всем я перенял его взгляды, но с главным тезисом спорить никак не могу.

– И что же это за тезис, старший брат Лей? – с интересом спросила Хань Мэй, она единственная из троицы не пила алкоголь, ограничившись лишь напитком из лонгской розы.

– Свобода – высшее благо, – ответил Лонг Лей, поднимая свой кубок с вином.

– А с чем же ты не согласен? – поинтересовался Александр.

– С остальным, – весело рассмеялся Лей, – я не согласен с тем, что нужно во всем себя ограничивать. Я, напротив, полагаю, что наслаждение есть благо, к которому стремятся все существа. Разве не согласитесь вы, что наслаждение для всех живых существ привлекательна, а боль отвратительна?

– Конечно, – кивнула Мэй, – в клане нас с детства учат этому. Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги, и когда это, наконец, достигнуто, то всякая волнение в наших душах рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то стремится, словно к недостающему, и чего-то искать. Мы ведь чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия, а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Посему-то нас и учат, что наслаждение есть и начало, и конец блаженной жизни, оно первое познанное нами благо, с него начинаем мы всякое предпочтение и избегание, и к нему возвращаемся.

– Именно так я считаю, – улыбнулся Лонг Лей, отложив свой кубок и перейдя к трубке с курительной смесью.

– Но не стоит думать, что мы равняем все наслаждения, – серьезным тоном добавила Мэй, – мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но многие из них избегаем, если за ними следуют более значительные страдания. И наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгие страдания, мы ждем следом за ними большего наслаждения.

– Получается, что всякое наслаждение есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения. Равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать, а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное, – произнес веселым тоном Александр, хлопая в ладоши, – порой мы и на благо глядим как на зло и, напротив, на зло – как на благо. Вот об этом и говорят мои учителя. Рассудительность – величайшая добродетель!

– Все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно получить, – улыбнулась Мэй, – самая простая пища доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет, даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Посему и привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.

– Ой, ой, ой, ой, – запротестовал Александр, всплеснув руками, – это что же выходит, по-твоему, что объедаться неправильно?

– Конечно, – уверенно кивнула Мэй, непонимающе взирая на своего жениха, – мой отец всегда говорил: «утверждая, что наслаждение есть конечная цель, мы имеем в виду не наслаждения распутства, обжорства или пьянства, как полагают некоторые. Нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и празднества, не наслаждение мальчиками и женщинами, или мясным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе». Быть может, я еще слишком юна, дабы понять его слова в полной мере, но я всегда повторяю их перед сном и буду следовать им всю жизнь.

– Ох, ох, – закатил глаза Александр, – что-то мне нехорошо.

– Ты же сам сказал, что рассудительность – величайшая добродетель, но ведь именно она учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко: ибо все добродетели сродни сладкой жизни, и сладкая жизнь неотделима от них.

– Лей, помоги мне! – шуточно взмолился Александр. – Что же это за учение античеловеческое!? Наверное, фениксы просто иначе жизнь воспринимают.

Но не успел Лонг Лей и рта раскрыть, как к ним подошла девушка в зеленом ципао. У нее были зеленоватого оттенка волосы и янтарные глаза. Она дружелюбно улыбнулась, почтительно поклонившись, и обратилась к Александру:

– Алый гений, вас разыскивает ваш раб Юлий.

– Алый гений… – недовольно отмахнулся Александр, – и кто придумал это нелепое прозвище? Оно раздражает меня. Звучит потешно.

– А мне нравится, – нежно улыбнулась Хань Мэй.

– Может, тогда заберешь его себе? – вздохнул Александр, затем бодро вскочил и направился в сторону, говоря на ходу, – я на секунду!

– Юймин, посиди с нами, – заглянув в глаза девушке, произнес Лонг Лей, – мы как раз беседуем на твою любимую тему.