Хан взял пергамент, шевеля губами, прочел, обмакнул печать в пурпурную краску и приложил к листу.

– Грамоту запечатай свинцом и позови Шихомата.

Самых важных гонцов Тохтамыш отправлял в дорогу ночами, чтобы чужие глаза не проследили их путь.

Через два дня всадникам Орды открылся синий Дон. Тумен хана стал на крутобережье. В белую вежу прибыли горские князья, приглашенные на охоту. Их становища беспорядочно раскинулись далеко вверх по течению реки – в ожидании хана гости успели потешиться соколами и ястребами. В юрту входили настороженные – очень уж эта ставка не походила на лагерь охотников. Каждый называл число прибывших с ним нукеров, получал чашку кумыса и знак воинского начальника – сотника или тысячника.

– Кази-бей! – Тохтамыш отыскал взглядом знакомое лицо. – Золотой Барс правда очень быстрый конь. Будущей весной я пришлю тебе годовалого жеребенка от него.

Тучный хан, кланяясь, благодарил за великую милость.

– Но этого жеребенка надо заслужить. Назначаю тебя начальником всего тумена горских джигитов. С этого дня тумену жить по законам военного времени. Будь беспощаден. Завтра, как только встанет солнце, мы выступаем на полночь. Старых ловчих с птицами отправь домой. Мы идем за лучшей добычей.

Пораженные беки застыли с чашами в руках.

– Мы не взяли железных броней, – заговорил наконец Кази-бей. – Припасов мало, ведь рассчитывали кормиться охотой.

– Брони в этом набеге вам не нужны. Довольно мечей и луков. А пропитание воин находит сам.

– Куда мы идем, великий хан?

– Ты узнаешь, когда мы станем делить серебро и рабов. Ступайте и скажите всем: ни один не вернется с пустыми руками.

Когда удалились князья, Тохтамыш спросил юртджи:

– Сколько всего наездников у Кази-бея?

– Примерно пять тысяч – по сведению начальника харабарчи Адаша. Отборные джигиты.

Хан считал. В его тумене ровно десять тысяч. Столько же у Кутлабуги. Пять тысяч увел Батарбек. От его огромного тумена осталось еще семь тысяч, временно подчиненных Шихомату. Две тысячи Тохтамыш взял из остальных туменов Орды. Пять тысяч привел Кази-бей. Всего под сорок тысяч войска…

– С такой силой великий Субедэ покорял мир. Мне нужно мало.

Старый юртджи тревожно смотрел на хана. Тот усмехнулся:

– У меня хорошая харабарчи, Рахим-бек. Это ведь и твоя заслуга.

Да, разведке и он сам, и его ближние отдали много сил в эти два года. Но и ближайшему из сановников хан до сих пор не доверял всех мыслей. Даже в степи, когда аилы кочуют, двадцатитысячное войско не собрать за неделю. А ведь его надо не только собрать, но и приготовить к сражениям. Сейчас все решало время, а время он уже выиграл. С десятитысячным полком Димитрий против него в поле не выйдет. Но если все же случится невероятное и Москва к его подходу соберет большой полк, Тохтамыш легко уклонится от встречи. Степные тумены черным смерчем пронесутся по московским землям – попробуй их догони! Во все отряды он дал старых разведчиков, ходивших на Русь. И за кем погонятся полки Димитрия, если Орда рассыплется на тысячи? В этом случае Тохтамыш запретит брать тяжелую добычу и пленников – только драгоценности, деньги и меха, только необходимую торбу зерна для лошади. Все, что можно, – в золу и камни, чтобы вынудить князя платить дань под угрозой новых опустошительных набегов. При любом повороте событий избежать большого сражения – в этом замысел Тохтамыша, сулящий успех. В больших битвах русы побеждают всегда или почти всегда. Их надо раздергивать в мелких сражениях, не давать им возможности собирать крупные силы – не в том ли тайна неотразимых набегов Субедэ, Бурундая, Дюдени и других удачливых полководцев Орды?

На рассвете следующего дня двадцать три тысячи всадников, не отягощенных большим обозом, семейными кибитками и стадами (для прокорма гнали только молодых лошадей, дойных кобылиц и везли во вьюках баранов), стремительно двинулись против течения Дона. В одном переходе, другим берегом, шел тумен Кутлабуги. На седьмой день Тохтамыш запретил подавать сигналы дымами. На девятый приказал разводить ночью один костер на сотню. Если бы кто-то и увидел эти костры с высоких деревьев, растущих по дальним возвышенностям, он решил бы, что кочует малое племя.

Шел август – месяц зрелых трав, обильной росы, глубокого ясного неба и сытой дичи, легко попадающей под выстрел. Иногда Тохтамыш не велел ставить шатра, спал под открытым небом, положив под голову войлочное седло и укрывшись пахучей овчиной. Роса садилась ему на ресницы, холодила скулы, и хану грезились холодные моря, по которым плывут нетающие льды, белые, как шкуры диковинных медведей, привозимые с берегов тех ледяных морей. Давным-давно воины Батыя купали коней в теплых водах «последнего моря», но оказалось оно совсем не последним. Тохтамыш уже не рвался к закатным и полуночным морям, ему нужен лишь один город, носящий имя серединной русской реки.

Были частые звездопады. Однажды целый огненный дождь хлынул с ночного неба. В том месте, откуда он шел, звезды начертали фигуру женщины, идущей навстречу крылатому коню, и четыре самые яркие обозначали ее слегка наклоненный стан. Тохтамышу показалось – небесная женщина заплакала: сверкающий ливень падал из ее глаз. По ком лила звездные слезы таинственная жилица ночного неба? О чем предупреждала великого хана? Не она ли присылала минувшей весной грозную хвостатую гостью, когда Тохтамыш принял твердое решение о военном походе? Интересно бы знать, какие знаки посылало небо Мамаю, но Мамай уже ничего не расскажет. Тохтамыш загадал: если приснится хорошее – он будет продолжать задуманное, если плохое – разграбит пограничные земли Литвы, Рязани и Нижнего Новгорода, а на Москву не пойдет. Однако, проснувшись, хан ничего не помнил. С тех пор как удачи пошли Тохтамышу навстречу, он не видел снов или забывал их. Зачем сны счастливому?

На двенадцатый день, когда войско шло уже по рязанской земле, на взмыленной лошади прискакал разведчик передовой тысячи, распластался на земле перед ханом.

– Повелитель! Великий князь рязанский спешит тебе навстречу со своей дружиной.

Колючие железные муравьи бежали по спине Тохтамыша, глаза его сузились.

– Сколько войска у князя?

– Пять сотен.

Муравьи перестали кусаться, они только щекотали. Давно не было большой дневки, войско шло от зари до зари, люди и кони притомились. Тохтамыш глянул на Карачу:

– Сигналь общий привал. А ты, – оборотился к главному разведчику войска мурзе Адашу, – отвечаешь за то, чтобы ничьи чужие глаза не увидели нашего стана. Теперь мы во враждебной земле.

– Дозволяет ли повелитель разорять села урусов, брать пленников и добычу, кормить коней на хлебных полях? – спросил Адаш.

– Еще нет. Если встреча с рязанцем что-то изменит – скажу.

– Воинов будет нелегко удержать. У нас нет времени для охоты. – Видно, главному харабарчи казалось невозможным оставлять в целости редкие, беззащитные селения, куда его воины вступали первыми. Он хотел снимать сливки с добычи.

– У тебя, Адаш, и твоих наянов есть плети. Помните, что нам еще идти обратно. Деревни урусов – не кочевые кибитки.

– Слушаю, повелитель. – Адаш покорно наклонил голову и вздохнул. – Но джигиты мои отощали в походе.

– Ладно, – смилостивился Тохтамыш. – Возьми у казначея по три денги на всадника. Если приказ не отменится, разрешаю покупать мясо и хлеб у рязанских старост.

Быстро вырастали кольца юрт на донском берегу, табунщики отгоняли лошадей на обильные травы за пределы становищ, весело гудели охрипшие на ветру голоса, отряды охотников поскакали к дубравам, где были замечены табуны тарпанов.

Часа через два в полуденной степи закурилась пыль над большим конным отрядом. Тохтамыш боялся, что рязанский князь, получив его угрожающее послание, отправит гонцов к Димитрию и начнет скликать дружину. Этого не случилось – боярин Кореев не обманул в своих тайных письмах. Он неплохо отрабатывает охранные ярлыки и золотую пайзу, которая может открыть боярину Корееву дорогу в самую ставку хана. Чем-то оплатят свои серебряные пайзы нижегородские княжичи? Уговорят ли отца остаться лишь свидетелем набега? Впрочем, если удача не изменит хану Тохтамышу, в простых свидетелях не отсидеться ни рязанцам, ни их соседям.