– Он што, обоих мужиков засадил под замок?
Девица вытерла слезы, отрицательно покачала головой.
– Не… Из-за другого все и вышло. Боярин велел им поутру снова явиться, а дядька Роман пропал ночью. И конь его пропал, и боярский конь – самый лучший.
– Эге, разбойник-то, выходит, не боярин. Сотоварищи в ответе один за другого.
– Роман и ране от нас бегал – из-за меня боялся гнев ханский навлечь. Его татары имали, да дядька Вавила выкупил.
– Неча сказать, добра молодца он в попутчики взял! За то и расплачивается.
– Да в чем же его-то вина? – В глазах девицы снова блеснули слезы. – Боярин кричал: мы-де в сговоре были, конокрады мы, а не странники. Да будь мы в сговоре, все ушли бы ночью!.. Меня конюхова дочка сводила к той бане тайком, и дядька Вавила в оконце сказал: коли, мол, доберешься до Москвы, Анюта, сыщи князя Владимира Храброго да и бей челом ему – боярин его Бодец неправдой держит у себя коломенского бронника Вавилу, а бронник тот – посланный от города Таны и должен передать фрягам в Москве важное, что великого князя касается. Я тут же ушла, потому как стражи надо мной не было: забоюсь, мол, одна – в лесах разбойники и волки.
– Бодец, Бодец… Знаю такого, воин-то славный. Сведи-ка у меня Орлика – и я, пожалуй, забью в колодки. – Тупик встал, прошелся по светелке. – Романом, говоришь, того мужика кличут, а откуда, не сказывал?
– Не помню я. Черный он, как грач, глаза у нево злые, половчанские. И хромой он…
Тупик резко повернулся к Анюте:
– Ну, девка, смотри! Может, на счастье своё зашла ты в Звонцы. А ежели сбрехала, ей-богу, велю выпороть.
– Ты куда, Вася? – вскинулась Дарья.
– По делу. Ждите меня в большой гриднице.
Все приметы Романа она назвала, и явился тот в Звонцах два дня назад, но явился оборвышем, с палкой в руке, хотя по рассказу гостьи должен быть о двуконь. Что-то тут не так.
В малой гриднице, где поселились дружинники, Мишка Дыбок в одиночестве точил железные стрелы.
– К свадьбе готовишься, жених?
– Че мне готовиться, Василий Андреич? Я же не девица. Што на мне, то и со мной.
– Ничё, наряд получишь завтра, а Василиса по тебе подгонит, она мастерица. Ты сыщи-ка мне хромого Романа, сей же час. Небось он на подворье старосты, там народ весь колготится. Хватай, каков есть.
Тупик вышел на подворье. Жалко, если Роман виноват. Однако и мысли не было о том, чтобы как-то избавить его от кары и позора. Человек долга и чести, Васька Тупик жил в такое время, когда в представлении людей правда и неправда разделялись как черное и белое. Между ними не искали середины, не искали и причин, толкнувших кого-то на преступление. А законы на Руси становились крутыми: виновных в воровстве и грабежах казнили смертью. Если Роман все же свел боярского скакуна, его лишь одно спасет: возврат коня либо его полной стоимости с выплатой крупного штрафа судье. Но ворованную лошадь за большую цену не продашь. Сколько же стоит лучший боярский конь? Своего Орлика Тупик, пожалуй, не продал бы и за сто рублей – это цена немалой вотчины.
Послышался скрип шагов, Роман снял шапку еще в воротах.
– Пошто звал, Василь Андреич? Готов служить верой-правдой.
Был он немного навеселе, а никакие дела с пьяными людьми на Руси не считались законными – ни торговые, ни податные, ни судебные. Но Тупик не хотел отсылать Романа, чтобы не насторожить, да и судить его пока не собирался.
В сенях Тупик велел спутникам раздеться, провел в большую гридницу. Гость поклонился сидящей за столом боярыне, на девку глянул мельком. Лицо ее было в тени, но он тут же глянул снова.
– Анютка?! Ты откель же взялась? А иде Вавила?
Девица молчала, пораженная не меньше Романа. Хмель с него разом соскочил, взгляд тревожно метнулся на Тупика, потом – снова на Анюту, корявая рука теребила пояс.
– Ты што же наделал с нами, дядя Роман? – с горечью спросила Анюта. – Чем ты Вавиле за все добро отплатил? Его ж из-за тебя под замок посадили и грозят в кабалу взять.
– Чево мелешь, девка? – Роман, приходя в себя, снова глянул на Тупика, будто ища поддержки. – Сам виноват твой Вавила. Говорил я ему: не выпустит нас боярин добром, бежать надобно. Он не поверил, он сроду меня не слухал.
– Зачем же ты коня-то боярского свел? Из-за него Вавилу и неволят. Да конюха высекли, а он меня чуть не прибил.
– Бог с тобой, о каком коне говоришь? Я свово лишь взял, дак он был мне подарен Вавилой.
– Об твоем нет речи. Ты лучшего коня свел со двора.
– Не брал я коня, зачем перед людьми обносишь, окаянная?
– Где же твоя-то лошадь? – спросил Тупик, пристально следя за мужиком.
– Да иде ж – лихие люди отняли. Утром тогда и отняли в лесу да шубу содрали, рвань бросили взамен.
– А мне ведомо, – холодно заговорил Тупик, – што обоих коней ты продал, а куны скрыл.
– Вот те крест, боярин, не продавал я их – лихие люди отняли. – На лбу Романа выступил пот, но Тупик теперь не жалел его. Проговорился мужик о своем воровстве. На воре шапка горит – недаром сказано.
– Винись, Роман: кому сбыл коней, где скрыл серебро?
– Помилуй, боярин, нет греха на мне. Хошь – крест поцелую? – Трясущимися руками он достал крестик из-под рубахи, встал на колени перед ликом Спаса. – Нет греха на мне. Не сводил я коня – сам он за мной увязался. То ли конюх пьяный недоглядел, стойло не затворил, то ли сломал он загородку, зверина, а я ворот не запирал за собой – скрипучие больно. Он уж за погостом догнал меня, может, кобыла ему моя слюбилась, почем знать? Прогонял я его, видит бог, он же нейдет, сатана, да ишшо зубы скалит. Вертаться забоялся. Так и шел он за мной, пока те не наскочили… Говорил им – чужой, мол, конь, они же хохотали: спасибо, мол, хоть за чужого.
Тупик поверил. Редкий из православных решится целовать крест ради обмана. Больше Тупику дела до Романа вроде не было. Одно, когда человек своими руками свел со двора чужую лошадь, иное – если конь сам ушел. Ворота за собой не запер – так за то довольно двух плетюганов. Перед боярином Бодцом чист Роман, стало быть, и прав. Правда его волчья, но то уж дело совести, и бог наказал мужика, наслав разбойников. С укором Тупик сказал:
– Видно, хром ты, Роман, не на одну лишь ногу. Как же мог ты, себя спасая, сотоварища свово бросить? Да неуж всех троих боярин силой бы удержал? Ваньку Бодца я знаю: лихой волостель, да все ж не тать лесной. Девка вон бросилась благодетеля спасать, а ты? – Дарья, поддаваясь доброму слову мужа, придвинулась к Анюте, обняла. – Нет, не мужик ты, не русский человек… Мишка! Возьми камчу да окрести его трижды, приговаривая: «Впредь запирай ворота! Впредь запирай ворота!» Или ты княжеского суда хочешь, Роман?
– Што ты, боярин, што ты, родимый!
Мишка, усмехаясь, вполсилы трижды вытянул виновника по спине плетью, приговаривая, как было велено.
– О сем наказании – молчок, эта наука – для одного.
Мишка удалился, Роман понуро встал с колен.
– Ступай. Да хватит тебе шалабольничать, Роман. Неча к людям боком стоять, все одно при общине кормишься. Бери землю, входи в общину, честно корми семью. Ты ж в сече был, сам видал, што люди сильны, когда друг за дружку стоят. И неуж при таком тиуне, как Фрол, житье плохое?
– Нынче Фрол, а хто будет завтра? – буркнул мужик.
– Кого поставлю, тот и будет. Может, ты. Не любо – съезжай вон с отчины. Хоть к тому же Бодцу ступай. Нет у меня веры к тебе, покуда на отшибе, сам по себе промышляешь.
Искренний в благих желаниях, Тупик даже не подумал, что воспользовался случаем и загоняет в свою вотчину последнего вольного смерда в Звонцах. Куда податься хромому да обремененному семейством? Оставалось сесть на боярскую землю, назваться боярским человеком, платить посошный оклад и оброки наравне со всеми.
– Вася, как же теперь быть с Анютой? – спросила жена.
Тупик глянул на пригорюнившуюся девицу.
– Хочешь – бери ее с собой. Сама и сведешь ко княгине Олене, пусть ей все обскажет. Воротится князь Владимир – он решит. Я же скажу Боброку-Волынскому, што Бодец держит у себя важного человека. С Боброком Владимир считается.
