— Обязательно, товарищ полковник.

Чумак расстегнул верхние пуговицы кителя, вышел из-за стола и, подойдя к окну, распахнул его.

В комнату сразу ворвались рев моторов, сигналы автомашин, слитный говор пешеходов. Надсадно чирикал воробей, надежно укрывшись в густой листве растущего поблизости дерева, ветки которого немногим не дотянулись до окна.

Распевая «Нас утро встречает прохладой», прошел мимо отряд пионеров. От белых рубашек, красных галстуков и веселых детских лиц на залитой солнцем улице точно посветлело еще больше. Ярко блеснули в первых рядах, отливающие серебром, трубы и золотой наконечник древка развернутого знамени.

«Наверное, в лагерь отправляются, — провожая взглядом ребят, подумал полковник и, уловив далекий протяжный гудок, отметил: — Механический голос подает, вторая смена заступает...»

Город жил своей привычной, полнокровной, мирной жизнью, и мало кто знал в нем, как иногда дорого обходится покой и благополучие его граждан. Какие примеры самоотверженности, беззаветной преданности Родине проявляют те, остающиеся неизвестными герои, коим народ доверил заботу о своей безопасности.

Алексей Александрович вспомнил, в молодости ему всегда казалось обидным, что о подвигах летчиков, танкистов, артиллеристов сообщения печатаются на самом видном месте, композиторы песни слагают, писатели толстые романы пишут, — все это, конечно, правильно, страна заслуженно чтит своих лучших сыновей, — но о тех, кто день и ночь на страже, принято скромно умалчивать. Их подвиги остаются государственной тайной. Только хорошо знакомые люди, и то не вдруг, и не всегда, заметят новую орденскую ленточку на кителе и потихоньку поздравят с успехом.

— Не в том суть, где и когда о нас говорить будут, — возразил тогда старый, седоусый комиссар, с которым Чумак поделился своими мыслями. — В груди того, кто в любую минуту готов сцепиться в смертельной схватке с врагом, отдать жизнь свою за радость и счастье других, должно неугасаемо пламенеть горячее сердце патриота. Оно тревожит, оно велит идти в бой за правду, за честь, за свободу народа, за мир на земле.

«Верно, конечно, — подумал Алексей Александрович. — И все же нелегко умирать, когда под безоблачным небом Родины льется веселая песня, и особенно, если тебе, как Алеше Рудницкому, совсем недавно минуло двадцать лет...»

Лицо Чумака посуровело.

С конца улицы, затихая, доносились голоса ребят:

Страна встает со славою

На встречу дня...

Полковник глубоко вздохнул нагретый солнцем воздух, медленно, будто с сожалением, плотно закрыл окно, задернул тяжелую штору и, не поворачиваясь, глухо произнес:

— Давайте этого мерзавца...

На столе зазвонил телефон.

Алексей Александрович жестом остановил направляющегося к двери Кочетова и быстро подошел к аппарату.

— Полковник Чумак слушает... Да, да, профессор, — с напряжением в голосе отозвался он и перенес телефонную трубку от одного уха к другому. — Очнулся? — вдруг радостно выкрикнул полковник и поманил к себе Кочетова, хотя тот стоял в трех шагах и, догадавшись, о ком шла речь, старался понять ее суть.

— Будет жить!.. Григорий Иванович, Алеша... лейтенант Рудницкий очнулся и будет жить, — произнес Чумак скороговоркой и продолжал, обращаясь к своему невидимому собеседнику: — Дорогой профессор, у меня нет слов, — голос его дрогнул. — В общем, спасибо, большое спасибо... Понимаю, но к делу вашей чести добавьте, пожалуйста, и нашу сердечную благодарность. Всего хорошего, будьте здоровы.

Чумак опустил трубку на рычаг одного телефона, тут же снял трубку с другого и набрал номер.

— Леночка?.. Все в порядке, дочка... Да, да. Звонил профессор. Алеша будет жить!.. Зачем же плакать? — растерянно проговорил он. — Это уж совсем ни к чему. Ты лучше поторопись успокоить... Повесила трубку... М-м да...

Джек Райт вошел в кабинет развязно, пренебрежительно улыбаясь. Однако то, что у него не было спокойно на душе, выдал пытливый взгляд, каким он скользнул по стенам комнаты, тяжелым шторам, задернутым на окнах, дивану, несгораемому шкафу, стоящему в углу. Он будто хотел проверить, а не притаился ли там кто-нибудь.

Заложив руки за спину, Райт остановился перед столом и, обращаясь к полковнику Чумаку, заявил:

— Не пытайтесь задавать мне вопросов, то, что я считаю нужным, я сам скажу. Я — корреспондент известной вам газеты, хотел заглянуть по ту сторону железного занавеса и увидеть там не картонные домики, подготовленные коммунистами для показа иностранцам, а неподдельную правду.

— Ну и как?

— К сожалению, сделать этого мне не удалось. При первой попытке раскрыть тщательно оберегаемую Советами тайну, меня схватили и привезли сюда. Но я не в претензии, служба есть служба. Поэтому, если меня немедленно освободят, даю слово джентльмена, никому и ничего не сообщу из того, что произошло. Откровенно говоря, мне самому невыгодно распространяться на тему о своих неудавшихся планах. Бизнес имеет свои законы!

— Всё? — терпеливо выслушав Райта, осведомился полковник.

— Я думаю, достаточно для того, чтобы мы поняли друг друга, — ответил Райт.

— Вполне, — с едва заметной усмешкой произнес полковник и спросил: — Ваше имя и фамилия?

— Они вам известны, но извольте — Гарри Макбриттен.

— Чем вы можете это доказать?

— Разве это нужно доказывать? — удивился Райт, но в тоне прозвучала тревога. — Мой паспорт в гостинице.

— Но чтобы передать его вам, нам следует убедиться в том, что вы тот, за которого себя выдаете.

— Пожалуйста, я готов для этого сделать всё.

— Отлично. Вы не успели спрятать паспорт и автоматическую ручку, вот они, — Чумак указал на стол, где аккуратно были разложены вещи, отобранные у Райта. — Документ удостоверяет, что владелец его — Павлюк Афанасий Трофимович, кстати, и одежда, которая на вас, принадлежит тому же лицу. Но вы утверждаете, что вы не Павлюк, а Гарри Макбриттен. Однако нам известно другое ваше имя. Как тут быть?

Бандит сделал вид, что последних слов не расслышал, хотя они сильно встревожили его.

— Чепуха, — отмахнулся он. — Одежду купил я на базаре, и мне неизвестно, какие документы хранил в кармане ее прошлый владелец.

— Но вы не станете отрицать, что на паспорт Павлюка наклеивали свою фотографию. Она ведь тоже найдена.

— Нет, не стану. Я, действительно, не знал, что находится в карманах, покупаемой мной одежды. Но когда я обнаружил там паспорт, то у меня, естественно, появилось желание воспользоваться им для целей, которые я уже открыл вам. Однако, как вы знаете, я не выполнил своих намерений. Фотокарточку, приклеенную мной, я сам сорвал. И сейчас утверждаю, что паспорт не принадлежит мне. Я — не Павлюк.

— К слову, почему вы сочли нужным убить его?

— Я?.. Убить?.. — Райт негодующе вспыхнул. — Прошу вас, господин полковник, избавить меня от подобного рода обвинений хотя бы потому, что я видел бывшего хозяина моей одежды один раз на базаре и никогда больше.

— А Павлюк, сидя на том самом стуле, на котором вы сейчас сидите, утверждал, что вы бывали у него дома.

— Ложь.

— Где же вы переоделись?

— В парикмахерской.

— В какой?

— Не помню. Но, когда меня выпустят отсюда, я, конечно, найду ее и укажу.

— Значит, в тамбуре вагона вы не встречались с Павлюком?

— Нет.

— И в лейтенанта не стреляли?

— Стрелял в лейтенанта? — проговорил растерянно Райт и потер пальцами виски, словно хотел убедиться, что он не спит. — Если это, простите, не провокация, тогда... чудовищное недоразумение. Скажите, по крайней мере, когда произошли эти ужасные преступления, в которых меня обвиняют?