Современные симархиады являли собой нечто среднее между забавами эпохи дисперсии: олимпийскими, дельфийскими и профессиональными играми. Но в то же время нынешние состязания не были бесплодными развлечениями. Проходившие раз в двенадцать лет они помогали людям постичь неразрывное единство своей внутренней Вселенной и внешнего мира. Всё это, естественно, приправлялось изрядной порцией пропаганды о том, что важно было быть не столько успешным, сколько органичным. Симархиада, состоявшая из трех этапов: спортивного, творческого и мастерского – не раз демонстрировала, что неотъемлемость была важнее спорадических свершений.

Помню, как в прошлый раз на двух этапах выигрывал мускулистый здоровяк Петр Корнеев. Ему не было равных в тяжелой атлетике и профессиональном перетаскивании грузов. Но увы-увы… На творческом конкурсе его ожидало фиаско. Атлет был наглухо лишен созидательной составляющей, а потому получил низкий балл и в итоговом зачете занял лишь четвёртое место. Победителем тогда стал уроженец фермерской планеты Николас Туч. Он не одержал верх ни в одном из турниров, занимая то второе, то третье место. Однако в сумме набранных очков оказался несомненным фаворитом. Он был вполне сносным фехтовальщиком, чтецом и комбайнером. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы его белоснежная улыбка в последующие двенадцать лет украшала обложки учебников «Основы симфонической антропологии», а физиономия не сходила с экранов и анимированных плакатов.

Теперь миру был явлен новый победитель. Успешный офицер космических войск и боевой истребитель, приправлявший лоск белоснежного мундира исключительным исполнением оперных арий. Офицер как воплощение «симфонической личности» был весьма своевременным явлением. Несколько возгордившиеся прошлой победой фермерские планеты начали проявлять не только признаки стяжательства, но и приметы гордыни, хотя и в весьма рудиментарной форме – «Мы не только воплощение симархических принципов, но и кормильцы всего мира». В те дни Генеральному Социатору пришлось изрядно попотеть, доказывая Верховному Симарху, что эти настроения были всего лишь зыбью, которая вовсе не могла поколебать основы гармоничного мироустройства. Теперь пальма первенства была у представителя Блиц-Императора; хотелось бы надеяться, что «погоны» не зазнаются, продолжая нести службу на рубежах Галактики, не обращая при этом внимания на внутренние дела.

И только я хотел как следует поразмыслить над будущим нашего мира, как в вагоне раздалось сопение, кряхтение и хриплые ругательства. Я завертел головой. Посреди площадки мялся легендарный ужас всех пассажиров – небритый боров с чрезвычайно скверным характером. Я не знал его имени, но если бы проходил общегалактический конкурс сквернословия, то этот хряк наверняка стал бы финалистом. Судя по всему, он побывал во многих переделках, а потому был с массой шрамов на лице, но при этом наделен лишь одним глазом. То ли бурное прошлое, то ли нездоровый образ жизни, но что-то добавило его натуре весьма скверную привычку – привязываться к едущим в трубопоезде. Одноглазый толстяк делал это нагло, плотоядно и со знанием дела. Кажется, на этот раз горький жребий выпал мне.

Толстенный циклоп остановился у скамьи близ меня и впился в мой рюкзак пронзительным взглядом единственного глаза. Оставалось лишь делать вид, что я его не замечаю. По этой причине я стал ещё внимательнее разглядывать портрет Василия Кирея, пытаясь представить, в каких боевых операциях он принимал участие на задворках Галактики. Столь безучастное отношение с моей стороны явно раздосадовало кривого монстра – сиплое дыхание фактически переросло в настоящий свист. Я же всем своим поведением пытался изобразить предельное спокойствие, граничащее с безразличием. Номер не прошел. Туша со всего размаха шлепнулась рядом на лавку, заставив горемычное сооружение перекоситься и наклониться набок. При этом меня фактически впечатало в стену. Казалось, что хулиган хотел протереть мною перегородку вагона, показавшуюся ему не слишком чистой. Я ещё не оставлял надежды разрешить назревавший конфликт миром – мне точно не хотелось привлекать к себе ненужное внимание.

– Вам не кажется, что вы сидите излишне широко… – попытался я завести разговор с самыми миролюбивыми интонациями в голосе. И тут же на меня вылился поток нецензурных выражений и непечатных слов. Я грубо прервал его именно в тот момент, когда жирдяй собирался недобрым словом помянуть орбитальных угодников, с чем я как человек в известной степени верующий, никак не мог согласиться.

Каблук моего тяжелого башмака вонзился в свод стопы хама. Тот хотел взвыть, но тут же получил со всего размаха локтем в горло, после чего желейной массой сполз на пол. Я приподнял его тушу и подтащил к дверям. С минуты на минуту должны были приехать во второй сектор, и я хотел преподнести тамошним ученым своеобразный сюрприз. Когда двери открылись, я вытолкал всё ещё бессознательного кабана на платформу. Прочие пассажиры молча выразили мне благодарность. Немолодой трудяга в робе со знаком шлюзового ремонтника хмыкнул:

– Экий нервный юноша…

– Да уж, исключительно тонких ментальных материй человек, – ответил я ему.

Остаток пути обошелся без происшествий. Я размышлял над делом Марты Дрей, люди весело болтали, вожатый докладывал о времени прибытия трубопоезда. В первый сектор мы пришил точь-в-точь по расписанию.

Двери вагона неслышно распахнулись, настойчиво предлагая публике погрузиться в весёлую суету роскошной жизни первого сектора. Пассажиры гомонящей гурьбой высыпали на платформу, я последовал их примеру. В отличие от прочих секторов в «единичке» трубопоезд приходил не к убогому перрону, обычно обрамленному скудными металлическими ограждениями, а к самому настоящему вокзалу. Поток прибывших понёс меня прямо в его сверкающие стены; пришлось снять с плеча рюкзачок с дубинкой – так можно было быстрее двигаться в шумной толпе. Я шагнул через распахнутые двери вокзала и утонул в сиянии множества ламп. Казалось, что золотистая вата окутывала тебя с разных сторон, погружая в дремотную негу. Люди устремились к разным выходам, большая часть из них явно торопилась по своим делам. Я тоже спешил, но решил пролётом присесть на комфортную банкетку – надо было осмотреться. Нутром чуял, что за мной следили, но не мог понять, кто именно. Лиц, подозрительным образом мелькавших в вагоне, я не заметил. Несколько человек скопилось у справочного аппарата, выясняя положение нужных им портовых доков. Кто-то выправлял лицензию на торговлю, что можно было сделать в отдельном окне. Десяток разинувших рот фермеров, задрав к потолку свои клочкастые бороды, разглядывали голографические фрески, занимавшее всё пространство между светильниками. Ничего сомнительного и тревожного. Закинув поклажу за спину, направился к выходу, ведущему от транспортных путей в «город».

Первый сектор встретил меня беззаботным гамом и беспечным мельтешением пестрых нарядов. Здешняя мода была чем-то удивительным – такого нельзя было увидеть ни на Земле, жители которой придерживались принципов сакрального прагматизма, ни на одной из планет, где жизнь вообще не располагала наряжаться в странные убранства, ни, конечно же, в прочих секторах «Звездной гавани», полностью отданных во власть утилитарных устремлений. «Единичка» была едва ли не единственным местом во Вселенной, где можно было увидеть осуждаемую симархическими принципами роскошь. Вот шествовала дама, наверняка, супруга местного воротилы. Платье с длинной скошенной юбкой из дорогущей синтетической ткани «серебряная Луна»; нижняя юбка обшита биэ, в некоторых местах вызывающе перерезанным черной бархатной лентой. Вторая юбка с треном. Она поднимается хозяйкой одеяния на руку и отделана тафтой ручной выделки под цвет всего наряда. А ещё – серебристое пальто-блуза с фиолетовыми буфами вместо рукавов, широкий лазурный пояс, масса вышивки – космические узоры, больше всего разместившиеся на воротнике. Наряд завершала шляпка фаншон, украшенная черными цветами с неизвестной мне планеты.